провела в обществе Бернардо долгие часы, углубляясь в поэзию, музыку, литературу. Хотя по возрасту Бернардо годился ей в дедушки, если она могла назвать кого-то при дворе герцога своим другом, то только его. Вдвоем они сочинили несколько поэтических и песенных отрывков. Бернардо, как эксперт, был приятно удивлен талантами Чечилии, а ее очаровывала красота его слов и мастерство, с котором он собирал их вместе быстрым росчерком пера.
– Теперь достаточно, – приказал Бернардо, и Чечилия смотрела, как он записывает на пергаменте несколько строк и шепчет себе под нос, на ходу подбирая слова и рифмы. – Дай мне пару минут.
Чечилия оторвалась от страницы с нотами и подошла к окну вдохнуть тяжелый, пропитанный ароматом цветов, воздух. Под окном сидела Лукреция Кривелли. Чечилия полагала, что Людовико – если он вообще задумывается о подобных вещах – считает, что Лукреция может стать для Чечилии подругой, но эту девушку не интересовало ничего из того, что любила Чечилия. Она никогда не задумывалась о музыке, поэзии или мифологии. Казалось, все, что ее интересует, – это наряды и манеры придворных. Если Лукреция не была занята тем, что мучала Чечилию новейшими процедурами для красоты, почерпнутыми из книги женских секретов, она часами просиживала у окна, обмахиваясь веером, или лениво тянула цветные нитки по своей вышивке.
Но Чечилия не собиралась проводить свои дни как праздная придворная. Она хотела большего. Не просто окружить себя талантливыми музыкантами, поэтами и писателями как Бернардо, а самой стать одной из них. Если бы она смогла показать Людовико иль Моро и двору, чего она стоит, она уже не была бы просто новенькой игрушкой, которая радует глаз один сезон, а потом так же быстро теряет свою привлекательность. Если бы ей удалось развлечь и впечатлить гостей Людовико своими литературными и музыкальными талантами, он понял бы, что лучше оставить ее рядом с собой на много лет.
– Его светлость не любит арфу, – прошептала Лукреция достаточно громко, чтобы ее услышала Чечилия, но так, чтобы эти слова не долетели до ушей Марко, придворного музыканта.
Чечилия приняла к сведению отзыв Лукреции, а потом задумалась о том, чего еще она может не знать о вкусах Людовико. И подумала, что, если она хочет стать чем-то большим, чем игрушка его светлости, это необходимо поскорее выяснить.
17
Доминик
Под Ахеном, Германия
Октябрь 1944
Доминик увидел на горизонте за лагерем столб пыли, а потом услышал рев двигателей. Пол вздрогнул, проснувшись от тревожного сна. Он сидел на небольшом пятачке пожелтевшей травы, прислонившись спиной к своему рюкзаку. Солдаты подготовили оружие к бою, но когда маленькая колонна подошла поближе, оказалось, что она состоит из американских грузовиков в две с половиной тонны.
Пол и Доминик наблюдали за тем, как машины остановились, и в тот же миг к ним приблизилась стройная фигура капитана Хэнкока. Открылась дверь с пассажирской стороны головного грузовика, и оттуда вышел широкоплечий мужчина с аккуратно стриженными усами и нейтральным выражением лица.
– Сэр! – Капитан Хэнкок отдал честь. Пол и Доминик переглянулись и последовали его примеру.
– Вольно, Хэнкок, – произнес новоприбывший. Погоны сообщали, что он лейтенант-коммандер.
Хэнкок показал на него:
– Лейтенант-коммандер Джордж Стаут, – сказал он. – Он наш босс.
Доминик внимательно пригляделся к рослому лейтенант-коммандеру с черными усами.
Вот уже две недели как Доминик вместе с остальными солдатами нервно слонялись по этому лагерю и издали наблюдали, как горит город Ахен. Вокруг не было ничего, кроме дымящихся груд камней. Ночами небо светилось, а днем солдаты глядели, как в небо поднимаются столбы дыма. Всемирно известный центр культуры и искусства – столица Карла Великого – превратился во всего лишь очередной разбомбленный город, издали напоминающий нелепую гору углей от брошенного каким-то беспечным великаном кострища.
За время ожидания Доминик успел набросать портреты солдат, с которыми служил. Рисовал он на обрывках выброшенных телеграмм, обертках от еды и вообще на всем, что подворачивалось под руку. Поймав Доминика за рисованием быстрого наброска того, как он моет из ржавого крана свою фляжку, Пол наконец-то согласился для него позировать.
«Только ради всего святого, никому ни слова, – сказал Пол, и Доминик рассмеялся. – Никогда не хотел быть моделью». Эта подначка выразила некое принятие, и позволила Доминику дозу легкомыслия, которого ему так не хватало, чтобы жить дальше. Ждать дальше. Рисовать дальше.
За несколько дней в лагере собралась небольшая толпа американских и британских журналистов. Никого не спрашивая, они расхаживали в относительной безопасности, будто падальщики, следящие за умирающим зверем. Им не удалось получить транспорт, чтобы попасть на фронт, и все заметно огорчились, когда Пол и Доминик прибыли со всего одним грузовиком. Места для всех там не было, поэтому солдаты и журналисты продолжили ждать и следить за последствиями битвы. Но теперь, когда на границе лагеря выстроилась колонна грузовиков, возможно, они смогут наконец-то двинуться в путь.
Доминик переступил с одной ноги на другую. Он стоял в карауле, и от громоздкой тяжелой винтовки ныло плечо. Больной дух отражался на больных ногах. Тут коммандер кивнул Доминику.
– Вы уже заждались. – Он повел головой в сторону грузовиков. – Поехали.
Полу поручили вести машину лейтенанта-коммандера Стаута, на борту которой большими буквами было написано «Военная полиция» – она была головной. Доминика затолкали в кузов следующей, к уже сидящим там солдатам. Они подвинулись, освобождая для него место. Нескольким пришлось повиснуть на кузове снаружи. Доминик подвинулся, чтобы освободить пространство для кого-нибудь еще, и столкнулся с забившимся в угол низкорослым солдатиком.
– Извини, – автоматически сказал он и поднял взгляд.
К его удивлению, из-под каски на него взирало худое женское лицо. Девушка неловко сидела на корточках и огромными глазами смотрела на набившуюся в кузов толпу вооруженных мужчин, но в ее глазах был огонь, предупреждавший, что обижать ее, пожалуй, не стоит.
– На что пялишься? – спросила она с сильным бруклинским акцентом.
– Простите, мисс. – Доминик почувствовал, что краснеет. – Я не знал…
Она жестом заставила его замолчать.
– Джози Гарретт, «Нью-Йорк Таймс».
Доминик широко раскрыл глаза:
– Вы репортер?
– Ага. Несколько недель бегаю за Стаутом и его людьми. За транспорт на фронт вы ему спасибо скажите.
Двигатель машины с шумом завелся, и Доминика качнуло знакомым движением заднего хода и разворота. Джози вытянула руку и ухватилась за борт, чтобы не упасть. Доминик почувствовал прилив жалости и покрепче взялся за оружие.
– Ну так какие новости? – спросил он.
Из-под армейской шинели, которая была велика ей на несколько размеров, Джози достала маленький стенографический блокнот.
– Ну, могу сказать, что в Брюгге украли скульптуру Микеланджело.
Услышать имя
