— Ну, про плату разговор будет позже, когда он освоится, — пробасил Степан Савельевич.
Сергей понимал, что разговор идёт о нём, однако ничего, кроме тупого равнодушия не испытывал. Бритый господин ушёл с веранды в дом и через минуту появился на улице. Мужчины выбрались из возка и отошли с ним в сторону.
Шурка остановился возле брата.
— Всё, Серёга. Ты помни, про что мы на крылечке договорились. Покуда нам деваться некуда. Занесло нас, как корову в болото. Дёргаться толку нету. Надо осмотреться, а там…
Они стояли, уставясь на двери дома, куда предстояло войти Сергею. И только тут увидели табличку, где по белой эмали было написано: «Зубной техник И.В.Рожков. Мосты и коронки».
ГЛАВА 4
Проснулся Серёжка от холода. Старенький, пахнущий уже не овчиной, а пылью кожушок он сбросил с себя во сне. Утренняя свежесть накатывала из открытых окон кабинета. Светало. Вскочил, энергично размахивая руками, задрал голову. Настенные часы показывали начало шестого. Протяжно мычал заводской гудок. С убывающей силой доносились гудки ближних и дальних шахт, как будто эхо многократно отражалось в степной шири. Машинально потянул за цепь, подтягивая в часах гирю.
Скатав стёганое одеяло, которое согревало, должно быть, не одно поколение Рожковых, а теперь служило подстилкой, спрятал вместе с кожушком в шкаф. Рядом, здесь же в углу кабинета, стоял умывальник — целое сооружение с подвесным баком, с дырявым тазом, вставленным в низкую тумбу, и ведром под ним. Тут же вспомнил одно из первых наставлений хозяина:
— Не вздумай мочиться сюда — голову оторву. Вонищи не оберёшься. Проверено…
Осторожно ступая босыми ногами по лестнице, мимо двери, ведущей в хозяйскую квартиру, спустился вниз. Утренняя роса сизым налётом покрыла низкорослую, худосочную траву — спорыш, подорожник, калачики. Высоко подбрасывая ноги (роса была холодная), пробежал до уборной — деревянной будки у забора. Вернувшись в кабинет, промыл глаза и принялся за уборку.
За два месяца пребывания у господина Рожкова он уже освоился со своими обязанностями и многое делал машинально, по привычке. Подмёл в кабинете, вытер пыль с кресла, в которое хозяин обычно усаживал заказчика, вынес ведро из под умывальника и выплеснул на булыжную мостовую. Все так делали. Потом зашёл в мастерскую, отделённую от кабинета высокой перегородкой. По верстаку рассыпан гипс, свалены всякие щипчики, пилочки, пинцеты… Тут хозяин в глиняной рюмашке сплавливал кусочки золота, выливал в подогретую гипсовую форму, опиливал, паял с помощью бензиновой горелки. А после работы формы и золото запирал в сейф. Инструменты же бросал как есть.
В мастерской мальчику разрешалось только смести со стола грязь да протереть тряпкой пол. Что он и сделал. Потом вымыл плевательницу, которая стояла у кресла для заказчиков, и увидел рядом с нею высокий стакан с грязной, чуть зеленоватой жидкостью. Недолго раздумывая, взял его, подошёл к открытому окну. Ещё посмотрел, не попадёт ли на голову кому из прохожих — и выплеснул. Уже отвернувшись от окна, услышал всплеск разбившейся о булыжник жидкости… Что-то звякнуло. Непонятно: что же могло звякнуть?
Не до размышлений было. Спустившись во двор, почистил плиту — летнюю, что была устроена под навесом, разжёг в ней огонь и, пока дрова разгорались, побежал принести чистой воды. От двора до колодца — целый квартал. Там уже очередь. Ещё небольшая, человек пять с вёдрами, коромыслами. Колодец не такой, как в деревне: зелёная будка, а из неё торчит в одну сторону труба, в другую — рычаг от насоса. Надо качать, чтобы потекло. Серёжку тут уже знали. У колодца быстро знакомятся, быстро узнают все новости. Но утром не до разговоров — некогда. Чтобы очередь двигалась быстрее, один качает, другой подставляет ведро.
Он дважды принёс воды, подбросил в печку угля, помыл в уборной толчок и пол, занёс воды в кабинетный умывальник. К этому времени проснулись хозяева. Значит, уже можно надеть ботинки и смело топать ими. Когда он поливал дохленькую грядку цветов во дворе, хозяйка позвала к столу. Ел то, что осталось от семейного завтрака. Кормили тут неплохо, чего уж там… Да только в отцовском доме если нанимался работник, то за стол он садился вместе со всеми.
Сергей уже допивал чай, когда мимо него, выбритый и надушенный, в рабочей тужурке-толстовке прошёл хозяин и по лестнице поднялся наверх. А через минуту донеслось:
— Сергей! Живо сюда!
Оставив кружку с чаем, торопливо поднялся в кабинет, заглянул в мастерскую. Расстроенный хозяин, тыча пальцем в верстак, заорал:
— Я тебе говорил — тут ничего не трогать? Только смести и протереть.
— А я и не трогал…
— Тут с-стоял выс-сокий с-стакан с отбелом. Мутная такая зеленоватая жидкость… — хозяин заговорил так, вроде бы ему кончик языка приморозило.
— Не было его тут — он вона в кабинете на столике, как стоял…
Резко оттолкнув его, хозяин пробежал к столу, заглянул в стакан.
— Куда дел?
— Бурду эту? Выплеснул. — Серёжка посмотрел на окно. — А стакан сполоснул.
Тут же словно что-то взорвалось перед глазами. Господин Рожков двинул его так, что мальчишка отлетел к стене. Поспешно вскочил на ноги. Хозяин схватил его за шиворот.
— Там был золотой мост господина Ламбуса. Да ты мне его и за год не отработаешь!.. — со слезой в голосе завопил Рожков, но едва замахнулся, как Сергей волчком выкрутился из его рук и — не сбежал, а спланировал по лестнице во двор. Подхватился — и напрямую, через забор, по чужому огороду. Ошалевшая соседская собака бросилась за ним, но поздно, он уже перемахнул через другой забор и — дай Бог ноги.
Опомнился аж на Семнадцатой линии, где кончались ряды глинобитных домиков, дальше пучились норы землянок. Хватая ртом воздух и постанывая при каждом выдохе, поплёлся вдоль заборов. Саднила разбитая губа, но эта пустяковая боль не заглушала всё нарастающую тревогу: что же теперь? «Если золотой мост господина Ламбуса (звякнуло же на мостовой!) — и за год не отработаешь?.. Хозяин не успокоится и при всяком случае тыкать станет.
Ноги вынесли его на дорогу, что огибала огромные, каждая высотой как дом, печи. Они стояли посреди чёрного, заваленного углём двора, из их квадратных краснокирпичных труб вырывались чёрные языки копоти, оранжевое пламя лизало небо. Здесь выжигали кокс для завода. Паровоз выглядел совсем маленьким рядом с печами, он тяжело пыхтел, дёргал туда-сюда вагоны, распускал белые усы пара. А люди, что копошились вокруг адских печей, выглядели полуобгоревшими.
Дорога вышла к мосту через речку. Мальчишка спустился к самой воде, обмыл лицо и уселся на берегу. Солнце поднялось уже высоко, припекало, а здесь тянуло холодком из-под моста, шершавый, покрытый выгоревшей травой бережок был сухой и тёплый.
«Не вернусь!» — решительно подумал он. Непривычное чувство освобождения лизнуло в самое сердце — сладко и страшно. Отгоняя страх, сказал самому себе:
— Целый год ни за что мантулить?
Ему нравилось это словечко, принесённое Шуркой. Брат навещал его у Рожковых дважды. Водил в обжорные ряды, угощал пирожками с горохом, там же выпили на двоих горшок ряженки. Это было в воскресенье. В другие дни братья и не могли встречаться. Всю неделю Серёжка как заводной вертелся в доме, ходил с хозяйкой на базар и по лавкам, таскал за нею тяжелеющую кошёлку. Во время приёма заказчиков он сидел в кабинете возле умывальника — на день этот угол отгораживался раздвижной ширмой. По сигналу хозяина Сергей выходил помогать ему. По субботам в доме начиналась большая уборка. Даже в воскресенье хозяйка, уходя в церковь, говорила:
— Постирай свои штаны, рубашку и… что там у тебя ещё. А когда управишься, можешь погулять.
Только с чем же гулять, если за первый месяц работы хозяин дал рубль, при этом сказал:
— Я тебе подобрал ботинки, рубашку, халат — всё это денег стоит. В моём доме ты должен выглядеть пристойно. Так что и в будущём… я позабочусь. До зимы, во всяком случае, о твоём жалованьи говорить не будем.
Когда при встрече рассказал обо всём этом Шурке, тот сплюнул сквозь зубы (тоже новая привычка) и сделал вывод:
— На шахте тоже не мёд. Мне вот на прошлой неделе машинист заколдушек надавал, чтобы не лез куда не надо. Может, и по делу. Там, говорят, был случай — смазчику руку оторвало. Но мне, хошь не хошь, машину надо постигнуть. Слесарю помогаю. Придёт время — всё раскумекаю. И ты учись.
— Чаво — кошёлку таскать? Половики выбивать?
— Потерпи… Пущай сперва я разберусь.
Шурка утешал брата, говорил, что рано или поздно, а из деревни надо было уехать. «Там что ни дальше, то хужее». При этом его чуть вытаращенные глаза ещё больше округлялись, чётче проступали конопушки на щёках.
— Нам бы только вырасти, Серёга, — мечтательно говорил он, — а там и дом свой заведём, и маманя с Таськой при нас будут. В шахту ишшо успеешь. Туды, как я понял, всегда можно.
