Для него будто кто белый свет отключил. В сумерках покидал казарму, в сумерках возвращался на нары. Даже не оставалось сил говорить с Шуркой. По воскресеньям и то почти не выходил из балагана — отлёживался. Разбуженный первым гудком или тумаком соседа, чувствовал себя разбитым, еле сползал с нар, не представляя себе, как дойдёт до ламповой, нацепит на кольцо перекидного ремня десяток ламп, общим весом почти в два пуда. Качаясь, дотащит до клети, а там, на стосаженной глубине, далеко отстав от артели, будет плестись, спотыкаясь на ослизлых шпалах, по бесконечной мокрой норе, шарахаться от злого окрика коногона, прижиматься к замшелым стойкам крепления, пропуская слепую лошадь, что тянет по рельсам железные вагончики.
Ему повезло: начинал с дневной смены. Закончился месяц, и артель стала выходить в ночь. С семи до семи. Особенно мучительными были часы после полуночи. Каждую смену приходилось два, а то и три раза совершать долгий путь от ствола к лаве и обратно, выезжать на-гора, менять в ламповой погасшие лампы и спешить к артели.
К осени в казарме стало тесно, артель разрослась, повалили сезонники, и братьям предложили спать на одних нарах — валетом. С приходом сезонников Сергёй перестал чувствовать себя новичком, да и к работе попривык уже. К этому времени в жизни ребят произошли только два события, которые запомнились. В одно из воскресений они ходили в гости к матери, а в конце октября их разыскал… Федя Калабухов.
Он заявился вечером. В балагане какие условия для встреч? Не принимать же гостя на нарах, да ещё верхних, где и без него двое! А за столом под лампой играли в карты «на высадку». Проигравшие под хохот и забористые шутки компании «высаживались» — вылезали из-за стола, освобождая место другим. Теперь уже они дышали в затылки игрокам, громко обсуждали каждый неудачный ход, но от советов воздерживались. Советчиков били. Игра шла в подкидного дурака. Ефим, как и большинство других артельщиков, играть в казарме на деньги — в очко или в буру — запрещал. В этом его поддерживали старые шахтёры. И всё же на деньги играли — собирались под угольной эстакадой, на конном дворе или даже в кладбищенской сторожке. Летом же — в степи за посёлком. Часто игра заканчивалась дракой. Поэтому в казарме разрешалось играть «на высадку» или на шалабаны — то есть на щелчки. Точно оговаривали, сколько щелчков получает проигравший, куда бить — в лоб или в темечко, «с оттяжкой» или «без оттяжки». Что делать — других развлечений от получки до получки не было.
Федя топтался перед нарами и всё не находил нужного тона в разговоре.
— Дуся мне, понимаете, велела проведать вас… К Штрахову, к Степану Савельевичу, ни на какой козе не подъедешь. «Живут, — говорит, — в казарме, как все». Вот Дуся мне и напоминает: узнай.
— Ну, узнал? — не очень дружелюбно сказал Шурка.
— Оно бы и поговорить хотелось, — растерянно таращил глаза Федя, мигая, как сыч, в полутёмном пространстве между нарами, — зря, что ли, гнал сюда лошадей!
— Говори… — зевнул Шурка.
Дундусин наказ тяготел над Федей. Негоже было вернуться домой и рассказать… Что рассказать? Как постоял возле нар, на которых лежали валетом её младшие братья? Тяжко вздохнув, он нерешительно предложил:
— Может, в кабак пойдём, поговорим по-родственному…
Серёжка молчал, предоставляя брату решать за двоих. Тот заворочался, спустил ноги с нар, потом спрыгнул на пол.
— Пошли, Серёга.
В назаровском кабаке Елисея Мокрова для любого посетителя находилось место. Даже в дни получки, когда весь посёлок гудел пьяным весельем, не было случая, чтобы Мокров кого-то не принял, не нашёл ему места. Можно было только удивляться, как это сотни две мужиков успевали в течение дня выпить, закусить, а многие набраться до безобразия всего лишь за несколькими столами обычной комнаты в три окна с пышным названием «зало»!
Об эту пору в кабаке царило необычное спокойствие, даже уют. В дальнем углу сидела «чистая» компания конторских — и никого больше. Федя уселся сразу возле входной двери, вроде бы он и не совсем в кабаке. Явно не собирался тут засиживаться. Глядя в насупленные лица ребят, предложил:
— Заказать чаю?
— Мы ужинали, — ответил Шурка. И, пока Федя соображал, что же взять, подсказал: — Возьми маленькую и штуку залома. А то у нас лапша да каша — посолонцеваться охота.
Селёдка «залом» была отменная — толстобрюхая, фунта на полтора рыбина отсвечивала остекленевшей изморозью жира. Шурка сам разлил водку, полрюмки налил брату. Но и от этого Сергея прошибло слезой.
Федя выпил, облизнулся и с грустью посмотрел на ребят. Им было не до разговоров — уплетали селёдку.
— А мы с Дусей лето под Волновахой работали. Я у грабарей был артельщиком. Копали озеро. Его по весне должно залить — станут из него воду качать на железную дорогу — для паровозов.
Рты у ребят были заняты, и Феде ничего не оставалось, как рассказывать о себе. Закончив работу под Волновахой, Калабуховы решили не уезжать на зиму в село. На Смолгоре под Юзовкой закрылась старая шахтёнка, и Феде удалось по дешёвке снять одну из брошенных построек — под конюшню. Рядом слепили себе времянку для жилья. Хитро подмигивая мальчишкам, Федя рассказал, что у него наклёвывается большое дело. Если удастся развернуться, то по весне они с Дусей начнут строить свой дом на Смолянке. Как могли понять братья, жизнь улыбалась Феде Калабухову. У них не было чем ответить на его оптимизм.
— Ну, так что про вас передать? Дуся спросит… — неожиданно закончил он свой рассказ. — Чай, сестра она вам.
— Что видел, — ответил Шурка. — От чаю, мол, отказались, потому что не голодные… Да, Федя, у тёти Нади остался наш узелок с деревенской одеждой, привези при случае.
Вернувшись в казарму, братья долго ворочались на нарах. Растревожил их Федин визит.
— Шур… не спишь?
— Не…
— А я не жалею, что сбежал от Рожкова.
— А то ещё! Он бы тебя съел!
— Не потому. Даже если бы я ту золотую штуку не выплеснул. Там и кошка в доме первее меня.
— Гм… — заворочался Шурка, — казарма, значит, полюбилась тебе.
— Тут, конечно, не дома. Да только в казарме я такой, как все, не хужее других.
Хотел сказать ещё, что не каждому повезло иметь рядом старшего брата, но сдержался и промолчал.
ГЛАВА 5
Начальникам охранных отделений и жандармских управлений Совершенно секретно. Циркулярно.
По имеющимся сведениям, революционными организациями прилагаются особые усилия ознаменовать в текущем году, по примеру прошлых лет, «традиционный социалистический международный праздник 18 апреля «1 мая» путём устройства повсеместных забастовок, демонстраций и прочих беспорядков.
Имея в виду, что в связи с событиями на Ленских приисках настроение учащихся высших учебных заведений и рабочих в настоящее время повышенное, что проявилось в последние недели оживлением притока нелегальной литературы, прокламаций, устройством забастовок, митингов и сбором пожертвований в пользу участников беспорядков на Лене, — можно ожидать противоправительственных выступлений. Посему предлагаю предпринять самые активные действия к недопущению последних. Примите все меры к упреждению действий незаконных организаций и их представителей путём усиления агентурного наблюдения, установления строжайшего надзора за публичными собраниями, которые разрешены, не допуская подстрекательства и насилия над личностью и имуществом. Накануне указанных дней ликвидируйте известных вам интеллигентных руководителей рабочими массами.
В указанные дни весь полицейский персонал, а также секретные агенты и дворники должны находиться при службе. В помощь полиции должны быть назначены дежурные роты и казаки.
Ротмистр Щеколдин — помощник начальника Донского охранного отделения — сидел в своём кабинете, устало опершись локтями на стол. Нынешней ночью его люди с помощью полиции арестовали больше десятка подозреваемых и произвели обыски по многим адресам. Предполагалось, что упредительный удар ликвидирует возможных закопёрщиков первомайской демонстрации. До мая оставались считанные дни. Но, должно быть, чего-то не учли… Сегодня с утра, как ему только что доложил дежурный, на Успеновском руднике, в Назаровке и на заводе Боссе появились организованные группы рабочих. Они собирали пожертвования для семей, чьи кормильцы были расстреляны на Ленских золотых приисках. Полиция не пресекла своевременно этих доброхотов, а уже к полудню там стали собираться значительные группы. В Юзовке безобразная сцена разыгралась у церкви. Агитаторы из толпы оскорбляли благочинного, заявляя, что он служит не Богу, а охранному отделению.
Последнюю подробность насчёт оскорбления благочинного Щеколдину сообщил пристав полицейского участка. «Дурак! — подумал Щеколдин о приставе. — То, что попа жеребцом обзывают — ещё не крамола, вроде бы и не оскорбление, а вот служителем охранки обозвали — как обесчестили. У него хватает ума говорить такое мне». Пристав и разбудил ротмистра, чтобы спросить совета: вызывать или не вызывать казаков?
