Я вспоминаю, как я в первый раз эту тюрьму искала, когда после окончания следствия, будучи в Москве, решила маме передачу сделать. Объяснил мне адвокат как ехать, где выйти. Вышла я, вокруг дома одиночные, огромный пустырь, за пустырем фабрика - трубы до небес. Хожу по кругу, а спросить не могу. Не могу вымолвить слово "тюрьма", хоть убей меня. Минут сорок бродила. Наконец вижу - какой-то мужик на пустыре траву косит. Один. Подхожу к нему и, стараясь не смотреть ему в глаза, спрашиваю, где здесь тюрьма Лефортовская. Он рукой пот со лба утер, сочувственно так не меня взглянул и говорит: "Так вот же она перед тобой, милок. Вся она тут и стоит". И на "фабрику" показывает. У меня сердце зашло - зачем же, думаю, трубы там такие? На крематорий похожие.
Вот и в этот раз к самой тюрьме не подъехала, хоть и торопилась очень. Вбегаю - и к окошечку, где передачи принимают. Передачу, говорю, хочу передать Лейкиной Марии Львовне. А у самой и передавать нечего, кроме пары чулок капроновых, что себе купила несколько дней назад и забыла выложить. Да мне не это важно было. Важно хоть что-то передать. Вернее, сделать попытку передать, пусть чулки не примут, пусть это не положено. Разве дело в чулках или вообще в передаче? Хочу хоть слово о маме услышать. Стою, не дышу. А дежурный в военной форме в бумагах каких-то порылся и говорит: "Лейкиной здесь нет. Выбыла она". "Куда она выбыла?" - кричу. А он мне: "Вы здесь, гражданка, не кричите. А Лейкина вам сама напишет и адрес свой сообщит, если захочет. Ждите".
И я стала ждать. Вот тогда я только поняла, насколько это невыносимо. Я вспоминала, как мама ждала Анечкины письма из Израиля, хотя и понимала, что это несопоставимо. Я подумала о том, что я сама молчала два месяца и не писала писем в Израиль после того, что у нас случилось несчастье. Но это было совсем другое. Откладывая со дня на день свое намерение написать, я каждый раз отмечала, что вот и еще один день моя сестричка проживет в счастливом неведении. Пусть лучше волнуется, что нет письма, чем узнает убийственную правду, получив его. Я вспоминала свою жизнь и понимала, что никогда, никогда уже я не смогу стать той беззаботной девочкой, какой я была до рокового дня четырнадцатого марта. Я вспоминала и ждала, ждала и вспоминала.
Мне только тридцать с небольшим,
А я живу воспоминанием.
Кругом все кажется чужим,
А на душе одно страдание.
День наступает, как укор,
Ночь не приносит облегчения,
Душа закрыта на запор,
И сердце бьется в заключении.
Узнала я, что значит страх,
Тоска, позор и унижение.
Узнала я, что значит крах
И что такое отчуждение.
Узнала, как невыносимо ждать,
Узнала цену разлучению.
Узнала, что глагол"забрать"
Имеет страшное значение.
Мне только тридцать с небольшим.
А я живу воспоминанием.
Кругом все кажется чужим,
А на душе одно страдание...
С каждым днем ждать становилось тяжелее, мысли становились безнадежнее, и надежда проваливалась в преисподнюю. На исходе второго месяца ожидания я почувствовала, что теряю рассудок. Анечка атаковала меня отчаянными письмами, папа погрузился в пугающее молчание, а адвокат сказал, что наше обжалование в Верховный Суд осталось без удовлетворения. Я требовала от него какий-то действий, писем, жалоб, прошений. Он отвечал, что это будет "видимость деятельности" и результата не принесет. У меня начали появляться навязчивые мысли, и я начала терять самообладание. Ни следователь, ни прокурор на мои неоднократные просьбы, требования, письма, заявления никакого ответа не дали.
Моя мама бесследно исчезла! На исходе третьего месяца, совершенно отчаявшись, я посылаю телеграмму в Главное Медицинское Управление при МВД СССР. Телеграмму из ста одиннадцати слов. С оплаченным ответом. Посылаю мою боль, страх, мою любовь к маме - по почте, им - искалечившим ее. И снова жду. Через месяц приходит ответ. Не телеграфный. Письменный. На официальном бланке: "Ваша мать, Лейкина Мария Львовна, с 15.08.75 находится в психиатрической больнице МВД СССР г.Казани".
Так просто и так фантастически беззаконно! Находится в психиатрической больнице с середины августа! А суд, вынесший Определение поместить ее туда, состоялся только через месяц, в середине сентября. Стал понятен отказ в свидании с мамой после суда. Вспомнились слова Новикова: "Прокурор не в курсе". Кто же был тогда в курсе?! Кто, в каком эшелоне, на какой ступеньке власти захотел и сумел принять незаконное решение, минуя прокурора?! Кто стоит за всем этим делом? Кто вынашивает и осуществляет черные планы? Кто превратил суд в фарс и вложил приговор в руки судьи? Нет ответа и никогда не будет. Мне некому предъявить счет. Вендетта не состоится. Мама - в Казани. Далеко-далеко от меня.
Заказываю срочный телефонный разговор со справочной Казани. Как ни странно - тут же получаю номер телефона психиатрической больницы. Еще один срочный заказ - и в трубке спокойный, равнодушный мужской голос. Говорю быстро, задыхаясь, в ужасе, что связь может прерваться: "К вам должна была поступить больная Лейкина Мария Львовна". "Когда?" "В середине августа". Слышу неторопливое "минуточку". И молчание. А я вдавливаю трубку в ухо до боли. Сейчас мы одно целое - телефон и я. Мы срослись в ожидании и вдруг: "К сожалению, такой больной у нас нет". И мой крик: "Подождите, не уходите, не оставляйте меня!!! Я получила письмо. В нем сказано, что она у вас! Проверьте, проверьте еще раз. Это моя мама", - и уже рыдаю в трубку, и слезы утираю руками, и этими руками уже трудно трубку удержать, она скользит, будто мы плачем с ней одновременно. Секундное молчание. И уже другим, сочувственным, человеческим голосом: "Может быть, ваша мама в больнице МВД?" "Да, да", - всхлипываю я. "Вы не туда попали. Это обычная больница". И снова молчание. Но я чувствую, что он там, на проводе, думает. И снова его голос, чуть сомневающийся, но уже принявший решение: "Вы слушаете? Сейчас я вам дам правильный номер". И дал. Спасибо Вам, главврач "обычной" психиатрической больницы г.Казани. Это потом мне объяснили, что Вы нарушили инструкцию. Вы дали мне телефон тюрьмы. Телефон, которого нет в справочнике, как будто в тюрьмах не люди, а призраки, и интересоваться их судьбами - не принято. По инструкции. Прошло двадцать лет - я до сих пор благодарна Вам!
И еще один срочный заказ по телефону - в больницу МВД. И опять я со своим вопросом. Голос в трубке напряженный, с акцентом. В Татарию же звоню. "Кто вы?" - как обрубил. "Я ее дочь", - столь же кратко. "Она у нас. Состояние средней тяжести. Отказывается от принятия пищи. Свидания раз в месяц". "Я могу ее увидеть?!" "Раз в месяц. Адрес..." Я лихорадочно записываю адрес. Мамочка, я нашла тебя!
Следующие два дня прошли как в лихорадке. Билеты на самолет в Казань через Москву. Из Ленинграда самолетов нет. И закупка продуктов, выпечка пирогов, тортов, жарка котлет, доставание фруктов. В суматохе. В панике. В предвкушении встречи. Первый раз за целый год. За триста шестьдесят дней и ночей боли, страданий, отчаяния. Затем Москва, краткий визит к адвокату - и Казань.
Я в Татарстане. Об этом напоминают мне бесконечные плакаты и портреты Ленина с чуть раскосыми глазами. У меня в каждой руке по сумке. За плечами рюкзак. Всего - сорок килограммов. Вышла на улицу - мороз больше тридцати градусов, ветер сбивает с ног, а под ногами такая гололедица, что невозможно ногу передвинуть - тут же падаешь. Такси не достать. За все время, что я находилась там, я не увидела ни одного такси. Еле добралась до какой-то гостиницы - мест нет. Вернулась, оставила вещи в камере хранения вокзала. Спросила, как добраться до места. Кто-то объяснил. Села на трамвай. Кругом чужие люди, незнакомый язык. С трудом нашла больницу. Зашла. Приличное здание. Дежурная у входа. Через минуту убедилась, что мне не сюда. Глупая, как я сразу не догадалась, что приличные здания - не для меня. Мне объяснили: "мое" рядом, через пустырь. И почему всегда там пустырь?! Огромная стена. Я уже знаю, если стена - значит нашла. В стене ворота, огромные, без единой щелочки. А рядом дверь. Без надписи. Кому надо - тот найдет.
Мне было очень надо. Я вошла. Маленькая комната. Скамейка. Высоко в стене - крошечное закрытое окошко. Рядом дверь во внутреннее помещение. Постучала в окно. Секунд через десять створка поднялась. Я не успела произнести ни одного слова, как мне выпалили: "Завтра с девяти до часу дня". И окно захлопнулось. Я поняла, что попала по адресу. Мне оказали соответствующий прием.
Надо было устраиваться на ночлег. Обошла три гостиницы в разных концах города. А город мрачный, грязный, дома из красного кирпича приземистые, похожие на острог. Люди не улыбаются. Все кругом угрюмо. Добралась до четвертой гостиницы и сказала себе: "Отсюда меня только вынесут". Подошла к администратору. Мест нет. Села на стул в холле. Сижу, как замороженная. Подошла дежурная. Попросила уйти. Я снова к администратору. Духи свои из сумочки достаю - почти полный флакон - и ей сую, молча. Не о чем говорить. Она и так понимает, зачем я здесь. В окошке - улыбка. Духи - исчезли. Я поняла - ночлег есть.
