Несмотря на эти сильные и противоречивые эмоции, или отчасти из-за них, Кэмерон чувствовал несомненную тягу к Джона, будто магнитную. Кэму хотелось обвить его руками и забрать домой, чтобы больше ничто никогда не могло причинить ему боль — даже если он не знал, что причинило ему боль. Но Кэмерон знал, что у него нет возможностей, чтобы справиться с болезнью Джона.
Ещё он просто наслаждался компанией этого парня. Кэмерон понял бы, что он романист, просто по разговорам с ним. Джона говорил как писатель, будто всё, что слетало с его языка, было сначала записано в его голове. У Кэма было не так; всё, что он думал, обычно вырывалось поневоле. И на заднем плане всегда было сожаление.
Судя по тому, что всё ещё дышал, Джона явно был силой, с которой стоило считаться. Кэмерон где-то прочёл поговорку: «Раненные люди опасны; они знают, как выжить». В случае Джона, Кэмерон был уверен, что это правда.
И всё же, он был заинтригован. Ему хотелось быть тем, кому Джона откроется, кого впустит во все тёмные уголки своего разума. Это пугало Кэмерона больше всего, и всё же, он уснул с изображением лица Джона, которое мелькало на коре его головного мозга.
Глава 8
У Джона случился очередной приступ. Он начался в присутствии Кэмерона. Комната снова загорелась. Этот неистовый шёпот вернулся, пробираясь сквозь пламя, чтобы бесконечно его колоть. Ему удалось держать себя в руках во время последних реплик их разговора — едва ли — потому что он не вынес бы, если бы выставил себя сумасшедшим лунатиком перед Кэмом… снова.
Стены начали выпирать и вздыматься с губительным пульсом. Гвозди трещали, на выкрашенном в бежевый цвет гипсокартоне появлялись тонкие трещины, окна шатались. Всё это было из-за дрожащего, туберкулёзного дыхания. Дыхания с терпкой сладостью, как от дыма сигар. Дыхания Ангуса. Но это было нелепо, так ведь? Просто бред сумасшедшего.
Он мог вычислить точный момент, когда Кэмерон начал смотреть на него новым взглядом, когда в его глазах отразилась сдержанность. Джона видел это раньше, этот взгляд означал, что человек говорит с настоящим сумасшедшим, и это не просто домысел. Отсюда недалеко было до жалости или страха и до отвращения. Джона не мог вынести мысль о том, что Кэмерон будет чувствовать к нему нечто подобное. Ему следовало держаться подальше, спугнуть этого парня. Но каждый дюйм его кожи болел от желания быть рядом с ним. Он не мог представить, почему именно, потому что настоящее всё смешалось с прошлым, иллюзии с реальностью. Он знал только то, что его тянет к Кэмерону.
В голове Джона идеально во всём разобрался — нашёл место для всего и расставил всё по этим местам. Это были сумасшедшие, невозможные вещи, но он знал, что это такое, и как разбить это на категории. Воспоминание, галлюцинация, призрак, идея, иллюзия — его болезненный мозг был смесью кружащейся активности.
Сегодня был день доктора Драри. Сэм Драри был абсолютно незаинтересованным героем на этой стадии жизни. Ему было почти пятьдесят, он носил двухфокусные очки и начинал терять волосы. Его стандартной формой были брюки и белая рубашка, натянутая на лёгкое брюхо. На галстуке, который висел вялой макарониной на его шее, обычно было пятно, а на его бледном лбу почти всегда виднелась испарина.
Джона боялся его. В то время как Шелдон был совершенно идеальным, а Кэллоуэй стервозной карьеристкой, Драри был подозрительно безобидным. Судя по опыту Джона, люди, которые казались безвредными, всегда ужасали больше всего.
Он не мог вспомнить, как вышел из своей комнаты в жилом блоке и дошёл до двери в кабинет доктора Драри. Такое иногда бывало, он терял отрывки времени, пока его разум заплывал в омут воспоминаний или какие-то психические зыбучие пески, отказываясь его отпускать. Когда дверь распахнулась, рука Джона всё ещё была сжала в кулак, готовая к стуку, хоть он и не осознавал, что вообще стучал.
Слегка хитрое лицо Драри появилось в серебристом свете от открытой двери.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— А, Джона. Проходи, — средним пальцем он поправил очки на носу и отошёл назад, давая Джона возможность проскользнуть в открытую дверь.
Стол Драри был крохотным и стоял в углу комнаты, его ноутбук ненадёжно лежал на стопке лишних бумаг. Было несколько шкафчиков для документов и фикус, и больше ничего в плане личных вещей. По комнате у него было расставлено много различных стульев с барахолки. Он всегда говорил, что хочет, чтобы пациент чувствовал себя комфортно, так что предоставлял большой выбор.
Джона уселся в глубокое кресло с плотной обивкой, устраиваясь в его кожаных складках. Драри занял место в чёрном стуле на колёсиках напротив него. Он не достал диктофон или блокнот. Джона знал, что он не станет этого делать, потому что его кабинет был оснащён камерами и микрофонами. Если верить словам доктора, это создавало меньше давления на пациента.
Доктор Драри посмотрел на Джона долгим внимательным взглядом, из-за чего обвисли его щёки, и он стал напоминать одного из этих английских бульдогов. Затем он привёл черты своего лица обратно в спокойное, кроткое выражение.
— На этот раз всё хуже, да?
Джона коротко кивнул.
— Да.
Не было смысла врать этому мужчине.
Драри приподнял свои густые брови.
— Я удивлён, что ты готов признать, что твои симптомы двигаются по дегенеративной траектории. Это прогресс. Значит ли это, что ты наконец готов поговорить о событиях своего детства?
Джона позволил своей гробовой тишине ответить за него. Он серьёзно имел в виду то, что говорил Кэмерону. Ни за что он не станет открывать ту дверь; это только впустит внутрь всех злодеев. Но впервые за долгое время, его губам хотелось начать двигаться, просто чтобы выпустить всё это и сдаться сумасшествию. Ведь каким он уже был, если не сумасшедшим? Он заставил своё горло сжаться вокруг слов, которые жаждали выскользнуть. Эта трухлявая дверь должна была остаться запертой.
Его вежливость перекрыло разочарование, но так же быстро оно и исчезло. Его взгляд стал острее.
— Тогда ладно. Можешь рассказать мне, как они начинаются, эти твои приступы? И, может быть, побольше о том, что происходит во время них? Чем больше подробностей ты мне предоставишь, тем лучше.
Сделав глубокий вдох, Джона забрался в собственную голову, пытаясь мысленно вернуться в то место, где верх взяло сумасшествие.
— Ну, иногда это адский, настойчивый скрип в моём черепе — будто кот скребётся в дверь. Он просто хочет, чтобы его впустили — «покорми меня, погладь меня, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ» — пока ты наконец не сдашься, — сказал он, вздрогнув. — В других случаях оно просто давит на меня силой, распахивает дверь и запускает в меня свои когти, вплетаясь в мой костный мозг до тех пор, пока не можешь сломать меня, кусочек за кусочком, превращая в кричащего маньяка. В такие времена я улетаю. Я просто покидаю своё тело, потому что оно становится враждебным. Непригодным для жизни.
Драри стал мёртвенно-бледным, мышцы на его лице застыли в маске омерзения. Не важно, как много раз кто-то это делал, встреча лицом к лицу с сумасшествием всегда казалась шоком.
— И что именно такое это «оно»?
— Я не знаю, — ответил Джона, ненавидя слегка скулящую нотку, которая вплелась в его голос. — Вы не думаете, что если бы я знал, то смог бы что-то с этим сделать?
— Тогда что происходит? Что ты видишь?
— Просто… воспоминания. Обычно они начинаются как воспоминания. Я вижу призраков — не как медиум или ещё что-то, я знаю, что на самом деле их нет. По большей части. Я вижу свою мёртвую мать, своего… отца. Пожар. Всегда пожар.
— Как ты считаешь, какое значение имеет пожар?
Он не думал, он знал, но если он расскажет об этом доктору, это опасно сдвинет границы его худшего кошмара. Он опустил глаза и уставился на свои руки. Затем потёр запястье, незаметно привлекая внимание к ожогам на нём. Дело было за доктором, выяснит он это или нет.
