и его сердце нуждалось в любви. К моменту, когда опера была закончена, Джузеппе уже полностью поглотили романтические мысли о прекрасной диве.
Мерелли поднял глаза от списка и кажется хотел что-то сказать, на мгновение задумался и передумал давать комментарий.
– Набукко… Не Навуходоносор? – отходя от темы выбора артистов, спросил он.
– Я хочу быть уверен, что людям не придется тренироваться, прежде чем произнести название моего произведения, – ответил Джузеппе и грустно улыбнулся воспоминанию об одном из самых прекрасных вечеров в своей жизни.
Мерелли усмехнулся. Отложил трубку. Выдержал паузу.
– На сегодняшний день я не в состоянии предоставить хоть сколько-нибудь значимый бюджет… – начал было он, но Верди его перебил.
– Я понимаю, что мое имя на афише – серьезный риск. Я глубоко ценю, что вы готовы дать мне шанс, и воспользуюсь им на любых условиях.
– Поговорите с артистами, – улыбнулся Мерелли, – Если состав премьеры будет подтвержден к концу месяца, я, возможно, смогу объявить «Набукко» в грядущем сезоне.
Большего Джузеппе и не надеялся получить. Прямиком из театра, щурясь уже не греющим лучам октябрьского солнца, он направился к дому синьорины Стреппони. На этот раз с необъявленным визитом. Удача сегодня крепко держала маэстро за руку, и этим нельзя было не воспользоваться. Если Джузеппина окажется дома, если она даст согласие петь партию Абигайль, если посмотрит на него вновь как тогда, у дверей служебного выхода из театра, то все получится. Все обязательно получится!
Удача не подвела. Верди стоял в гостиной синьорины Стреппони, крепко сжимая папку с партитурой «Набукко» в руке, как и почти три года назад, когда появился здесь со своей дебютной оперой в поисках поддержки. Джузеппина стояла перед ним, такая же прекрасная и величественная, как и тогда.
– Синьорина Стреппони, мое почтение. Я безмерно благодарен за то, что вы смогли уделить мне время, – дословно повторил Джузеппе слова, что он когда-то произнес, войдя в эту гостиную в день знакомства. Джузеппина подыграла ему:
– Маэстро Верди. Говорят, ваша новая опера заслуживает внимания.
Она тоже прекрасно помнила день, когда неловкий угловатый юноша в потертом камзоле зашел в ее дом и, прикоснувшись к клавишам рояля, обернулся чародеем. Улыбка тронула лица обоих, повисла пауза. Джузеппина и Верди видели друг друга впервые после прогулки прошлым летом в парке. У обоих внутри бушевал ураган. Оба старательно пытались скрыть это за миной дружеской радости от встречи.
У Джузеппины получалось лучше. Броню из пары сотен искусно сотканных масок на все случаи жизни она носила каждый день уже почти десять лет и пользовалась ими виртуозно. Случай, правда, на этот раз был исключительный. Скрывать нужно было не скуку под личиной благосклонности, не боль или страх за мнимой уверенностью в себе и не усталость или раздражение за вежливостью и тактом.
Внутри горело и жаром пробивалось наружу доселе неведомое, не поддающееся никакому контролю чувство, сила которого приводила ее в ужас. Глядя в глаза Джузеппе, она видела отражение этого огня, не оставлявшее сомнений в том, что у него внутри происходит то же самое. То, что было лишь теплым волнующим бризом всего каких-то полтора года назад, теперь бушевало сбивающим с ног ураганом. А это не сулило ничего, кроме беды.
– Партию Абигайль я написал, слыша по ночам твой голос, – неожиданно позволил он себе бестактное «ты».
Джузеппе не ждал, что она скажет. Ответ он искал в ее глазах. Джузеппина вздохнула и, не найдя ничего лучше, проигнорировала и фамильярность, и сам комментарий.
– Прошу вас, маэстро, – она жестом пригласила его за рояль.
Верди слегка улыбнулся, кивнул и направился к инструменту. Он сел на резной табурет, поставил ноты на пюпитр, открыл первую страницу, зачем-то погладил черную лакированную крышку рояля и закрыл глаза, положив пальцы на клавиши.
«Бьюсь об заклад, ноты и в этот раз вам не понадобятся» – подумала Джузеппина.
Руки Джузеппе взметнулись и комнату пронзил острый, кричащий диссонирующий аккорд. Джузеппина вздрогнула и застыла в изумлении. Лишь отзвучав полностью первый аккорд уступил место второму, второй третьему, третий четвертому. Резавшие пространство звуки были скорее сигналом бедствия, чем вступлением к оперной увертюре. Пальцы маэстро заметались по клавишам и, как далекие отзвуки, в гостиной зазвучали маршевые переборы, тревожные и прекрасные одновременно. Звук становился глубже, насыщенней, громче… Мелодия была достойна могучего войска богов Олимпа. Волна доминантных трезвучий накрыла Джузеппину с головой и неожиданно покорно откатилась, лаская пеной тихой романтической вставки .
Джузеппина улыбнулась. Сомнений быть не могло: гений вернулся к жизни. Так же, как и не было сомнений в том, что сейчас в ее гостиной звучал шедевр. Зная, что глаза Верди закрыты, Джузеппина подошла к роялю, облокотилась о крышку инструмента и принялась разглядывать вернувшегося к ней чародея. Он сильно похудел, в его чертах отпечаталась печаль, глубоким ломаным оврагом залегла на переносице морщина скорби, вокруг глаз темнели нездоровые круги. Но ей не было его жалко. Не могла она найти в себе и откликов сочувствия. Лишь восхищение и тепло пульсировали внутри в такт цветущей всеми мыслимыми оттенками музыке.
Прозвучал последний аккорд. Джузеппе открыл глаза и посмотрел на Джузеппину. Она уже стояла у окна, задумчиво глядя на улицу. Так же, как и в тот день, когда Верди показывал ей своего «Оберто».
– Каков вердикт импресарио Мерелли? – спросила она, не поворачивая головы.
– Бюджета на новые декорации и костюмы не предвидится, придется переделывать все из того, что есть на складе. Однако при согласованном списке артистов, «Набукко» будет анонсирован в весеннем сезоне.
– Скряга, – усмехнулась Джузеппина и повернулась к Джузеппе. Ее полный благоговейного восторга взгляд был понятен лучше любых слов, – Уверяю, уже к последним аккордам увертюры он не сомневался, что вы принесли бриллиант.
Их глаза встретились, и вновь повисла тишина взаимного влечения и внутренней борьбы. Оба пытались не позволить себе шаг навстречу, у обоих не было сил сделать шаг назад. Джузеппе смотрел на Джузеппину полным обожания взглядом. Как же она была хороша! От блеска голубого сапфира маленькой изящной сережки в ее ухе и выбившегося черного локона у ее виска до исходившего от нее легкого цветочного аромата, по которому он так скучал.
Да, она принадлежала человеку, от которого всецело зависела его будущая творческая судьба, а возможно и жизнь в целом. Конечно, разбить выпавший ему второй шанс на состоятельность о вышедшую из-под контроля страсть было бы чересчур. Но как же хороша она была!
Идеи о пробуждении нации и великая миссия могли пойти прахом от одного неверного шага, но сейчас ему казалось, что за эту женщину можно отдать все свершения мира
