себя после потери внуков и любимой дочери. Поведение Джузеппе на похоронах показалось ему крайне оскорбительным и нанесло глубокую рану. Какое-то время Барецци не интересовался происходящим со своим подопечным вовсе, и даже долетевшие до него новости о полном провале второй премьеры маэстро, не заставили его забыть об обиде. Однако, любовь обидой не отменишь, и мало-помалу исчезновение Джузеппе начало всерьез беспокоить скорбящего всем сердцем Барецци. Отеческая привязанность отправила его на поиски зятя. Проведя несколько недель в общении с сомнительными личностями в самых неблагополучных районах Милана, Барецци наконец стоял за дверью Джузеппе и был преисполнен решимости вытащить подопечного из затянувшей его трясины.
Несколько мгновений спустя Верди сидел на стуле, задумчиво уставившись на метроном, который по-прежнему мерно отбивал медленный ритм. Джузеппе казался нищим бродягой. Одежда на нем, включая пальто, в которое он кутался, выглядела так, как будто не стиралась несколько месяцев. Столько же, похоже, не видели гребня его волосы и борода, торчащие бесформенными клочьями в разные стороны. Джузеппе сильно похудел, глаза обрамляли черные круги, губы покрылись болячками. Барецци угрюмо смотрел на него, сидя на кровати в зимнем полушубке. В комнате было немногим теплее, чем на улице.
– Найти тебя было весьма непростой задачей… – проговорил синьор Антонио.
Верди как будто его не слышал, внимательно наблюдая за стрелкой метронома.
– Вещи, присланные мне из вашей квартиры, были доставлены в целости и сохранности. – продолжил Барецци. Верди кивнул. Синьор Антонио помолчал, окинул взглядом комнату, вздохнул и поморщился. Воняло в каморке жутко.
– Пишешь что-то? – спросил он.
– Контракт с Ла Скала был расторгнут после провала сентябрьской премьеры, – пробормотал все еще гипнотизирующий метроном Джузеппе.
– После третьей просьбы с твоей стороны, – поправил Барецци, с тревогой рассматривая Верди, – Когда ты в последний раз ел, Джузеппе?
Джузеппе не ответил. Барецци опять вздохнул, жалость до слез сдавила его сердце.
– Прошло шесть месяцев, сынок. Пора возвращаться к жизни.
– Я распрощался с музыкой, – пробубнил Джузеппе.
– Похоже, музыка не распрощалась с тобой, – улыбнулся Барецци, взглянув на монотонно бьющий ритм прибор на столе.
Верди, никак не отреагировал. Казалось, что если синьор Антонио сейчас встанет и уйдет, Джузеппе и на это не обратит никакого внимания. Барецци взглянул на метроном, потом на Джузеппе, сжал губы, резко встал, подошел к столу и хлестким движением накрыл стрелку прибора рукой. Раздался треск, и мерный стук прекратился. Это заставило Верди поднять голову и встретиться взглядом с Барецци.
– Не смей делать вид, что ты любил их больше, чем я, – сурово процедил синьор Антонио, нависая над зятем.
Джузеппе посмотрел своему покровителю прямо в глаза, какое-то время собирался с духом, а потом проговорил надломленным голосом.
– Я больше ее не слышу…
– Кого? – спросил несколько сбитый с толку Барецци.
– Музыку. Раньше она была повсюду. Теперь она не приходит, что бы я ни делал…
Барецци не знал, что ответить. Чувство вины желчью подкатило к его горлу. Как мог он бросить Джузеппе одного в горе, как мог забыть о том, что у этого ранимого, замкнутого, гениального парнишки не осталось рядом совсем никого? Синьор Антонио крепко обнял своего воспитанника и ужаснулся тому, каким он стал худым и насколько замерз.
К вечеру в каморке Верди у печи уже лежал недельный запас дров, на стуле висел новый зимний камзол, а на столе красовалась корзина с продуктами. Уговорить Джузеппе вернуться в Буссето у синьора Антонио не получилось. Да он и сам понимал, что слишком многое там будет бередить и без того незаживающие раны. Остаться Барецци не мог. Бизнес требовал постоянного присутствия в родном городе. Они сговорились, что Барецци будет навещать Джузеппе пару раз в месяц, и это, как показалось синьору Антонио, немного приободрило зятя. И все же, уезжал Барецци с тяжелым сердцем. Его не покидала мысль о том, что сейчас оставлять Джузеппе одного не стоит.
Вьюга шумела и за окнами квартиры синьорины Стреппони, придавая торжественности мягкой романтичной мелодии, которую Джузеппина играла за роялем. В комнату вошел Мерелли. Какое-то время он любовался своей прекрасной подругой, а затем, прихватив один из стульев у чайного столика, направился к ней. Сев рядом и обменявшись с Джузеппиной лукавыми взглядами, Мерелли начал аккомпанировать ей. Несколько мгновений, и их руки настроились друг на друга. Они отдались импровизации, искренне наслаждаясь потоком совместного творчества. Вторя вьюге, фортепианные переливы кружили по комнате, приводя мелодию к апогею, который разбился в финале о серию больших мажорных септаккордов.
Джузеппина встала, опершись на плечо Мерелли.
– Немного вина? – спросила она.
– Было бы прекрасно.
Она направилась к барному столику. Мерелли провожал ее ласковым взглядом.
– Что скажешь о новом либретто Солеры? – осведомился он.
– Дерзко, оригинально и… провокационно.
Мерелли понимающе улыбнулся, наблюдая как она разливает вино в два хрустальных бокала.
– Маэстро Николаи это либретто отверг… – начал было он, но Джузеппина перебила:
– Маэстро Николаи знает, как справиться только с примитивными любовными драмами.
– А с чем еще нужно справляться в опере? – усмехнулся Мерелли.
Джузеппина вернулась к роялю, села на табурет рядом с Мерелли и передала ему бокал.
– Покажи это либретто Верди. Возможно, это та искра, в которой он столь отчаянно нуждается.
– Ха! – хохотнул импресарио и сделал глоток вина, – В прошлый раз твой маэстро дорого мне обошелся.
Она с кокетливым осуждением покачала головой.
– Я никого ни в чем не обвиняю, – проговорил Мерелли, – С тремя гробами за два года любой из нас рухнул бы в небытие…
– Если я права, и он возьмется за дело, держу пари, ты не будешь разочарован, – медленно проговорила она, и, заметив отблеск сомнения на его лице, добавила, – Ты знаешь, чутье редко меня подводит.
Он это знал. И надо сказать, эту черту великий импресарио весьма ценил в своей любовнице. Мерелли был обязан Джузеппине не одним успешным решением в своей карьере. Так что, доверие было вызвано больше опытом, нежели романтическими чувствами. Но все же он не сдавался.
– Верди заявил, что больше никогда не притронется к нотным листам, ты же знаешь об этом?
– И потому он почти каждую ночь, как призрак, бродит по улицам вокруг Ла Скала? – парировала она.
Мерелли вопросительно взглянул на нее. Джузеппина рассмеялась:
– Об этом болтают даже билетерши!
Спустя несколько дней Бартоломео Мерелли пришлось засидеться в театре допоздна. Уставший и весьма раздраженный он вышел из здания, мечтая лишь о том, как рухнет в теплую, мягкую постель. Однако, уже садясь в карету, он увидел Верди, который стоял на противоположной стороне переулка.
Запрокинув голову, маэстро стеклянными глазами вглядывался в окна Ла Скала и что-то бормотал себе
