Анита сделала усилие и выпрямилась в кресле.
— Я не нуждаюсь в его прощении. Мы расторгнем помолвку, я сама ему об этом сегодня скажу.
Софья Борисовна всплеснула пухлыми ручонками и некоторое время только беззвучно раскрывала рот. Когда же наконец снова заговорила, речь ее напоминала плач Ярославны.
— Анечка, девочка моя, да лучше бы я этого не слышала, лучше бы я оглохла! Ты хоть понимаешь, о чем говоришь? Станислав Ильич! Он, он… От этого человека зависит не только твое будущее. При нынешних затруднениях твоего отца… Анита, ты мне не веришь? Разве я не была тебе вместо матери?
— Вместо матери — нет. Но я люблю вас, милая Софи. И не хочу огорчать. Но дело-то пустое, житейское. Совершенно не из-за чего переживать. Девушки часто ошибаются в выборе спутника жизни. Слава богу, мы со Станиславом Ильичом не зашли слишком далеко.
— Подумать только, и все это из-за какого-то молодого недотепы!
— Зачем вы так говорите? Вы же его не знаете!
— Ты, выходит, успела узнать?
Анита смутилась, но не сильно.
— Никита здесь ни при чем. Это просто совпадение.
— Ах, совпадение? Хорошенькое совпадение. Прямо в десятку. Анечка, их ведь даже сравнивать смешно. Кто такой Станислав Ильич и кто такой этот, этот… Ну, ладно, можешь объяснить разумно, чем он тебя прельстил? Или это чистая физиология?
— Софи!
— Что — Софи? Нет, я все могу понять… Я только что рассказывала, я тоже не святая и никогда не корчила из себя праведницу, но у меня нет графского титула. Вспомните о своих предках, Анна Иоанновна… И уж коли так приспичило подурачиться, неужели нельзя сделать это как-то по-другому? Тихо, не привлекая к себе внимания. Как все делают. Тайный грех спишется, ничего, но зачем публичное представление? В конце концов, это просто глупо.
Анита не отвечала, спала, свесив голову на грудь. Софья Борисовна сжалилась над ней, помогла добраться до постели, заботливо подоткнула одеяло. Полюбовалась спящей принцессой, привычно поражаясь какому-то светлому покою, исходившему от ее лица. Гордая, взбалмошная девчонка имела над ней огромную власть, какую не имел никогда ни один мужчина, но, к счастью, не подозревала об этом. Софья Борисовна не сомневалась, что девочка проспит мертвым сном до обеда, но ошиблась.
Не прошло и двух часов, как Анита, ни разу до того не пошевелившись, распахнула глаза, чувствуя необыкновенный прилив сил. Чей-то голос позвал ее: «Пора, дорогая, пора!» — и она заулыбалась, глядя на бледно-розовый ночник, понимая, кто ее зовет. Соскользнула с высокой кровати, босиком прошлепала к окну: так и есть, белый пикап Никиты, освещенный гостиничным прожектором, стоял на том же месте, где он ее высадил. Неужто он вообще не уезжал? Анита поспешно оделась — полотняные джинсы, рубашка с длинными рукавами, желтая куртка-ветровка, — прокралась через гостиницу, не преминув заглянуть в спаленку наставницы; в лунном свете поблескивали на тумбочке многочисленные пузырьки, бедная женщина горой ворочалась на кровати и во сне продолжала бормотать горестные наставления. Анита ощутила укол раскаяния, но слишком бурное ее подхватило течение, чтобы она могла ему сопротивляться. Вторые сутки она не принадлежала самой себе…
— Есть, — завопил Никита. — Есть! — И Анита, задремавшая на веслах, чуть не свалилась в воду от резкого толчка лодки. Спина Никиты взбугрилась, он быстро перехватил леску, мгновенно повернулся к ней сияющим, возбужденным лицом и сказал:
— Поймал, Анька, поймал… Крокодил клюнул. Держи лодку.
Она с изумлением отметила, как просветлело море, а побережье, напротив, потемнело, и белые палисадники Ялты покрылись свинцовым налетом. Сколько вокруг волшебства, подумала умиленно, сколько рядом чудесных миров. Словно впервые она слушала музыку пробуждения природы, и слезы навернулись на глаза.
Возле лодки вспенились сверкающие бурунчики, и из них, как из кипящего котла, Никита выдернул и поймал на лету здоровенную рыбину, вспыхнувшую на солнце платиновым слитком. Рыбина шлепнулась на дно, на деревянную перегородку, забилась в мучительной дрожи, стремясь выплюнуть зацепившуюся за губу блесну. Анита задрала ноги, завизжала и опрокинулась на спину, больно шмякнувшись спиной и затылком. Может быть, на секунду потеряла сознание, потому что в следующее мгновение увидела над собой испуганное лицо Никиты. Его крепкие руки подняли ее и усадили.
— Ну? — спросил с непонятным ей раздражением. — Ты акробатка, что ли?
— Нет, не акробатка. Давай ее отпустим.
— Кого?
— Твою рыбу… Так жалко ее. Она такая красивая.
Никита устроился на сиденье, его ступни поддерживали ее поясницу, опираться на них было удобно, как на спинку кресла.
— Пожалуйста, не строй из себя юродивую, а то получишь по башке. — Его глаза смеялись, в них гуляли оранжевые искры, и ей показалось, что это сон — лодка, море, боль в затылке и человек, грозящий дать по башке.
— Знаешь, Никитушка, — произнесла задумчиво, — со мной еще никто так не разговаривал.
— Ага, я эту кефалину ловил-ловил, еле поймал, обрадовался, ушица будет, а тут — на тебе. Отпусти меня, старче, в синее море. Как у тебя только язык повернулся, барышня?
— Никита, ты в машине так и просидел всю ночь?
— Мне было о чем подумать.
— О чем?
— В основном о бизнесе. Как бабок побольше срубить. Ты к роскоши привыкла. А что я могу тебе предложить? Разве что домик у моря…
За разговором как-то незаметно задремали оба в покачивающейся деревянной посудине. Разбудил их саднящий скрип днища о гальку. Пока спали, лодку прибило к берегу в пустынной бухте. Никита смотал закрепленные на борту удилища, спрыгнул, не снимая обуви, в воду и вытянул лодку на сушу.
— Где мы? — спросила Анита, протирая глаза. — На необитаемом острове?
Никита подал ей руку, помог выбраться на берег и отвел на покрытую пышными бурыми мхами укромную каменную площадку, высеченную в скале неведомым могучим каменотесом. Постелил брезент, прихваченный из лодки, а вместо подушки приладил под голову скатанную куртку.
— Надо поспать часок, — заметил сурово. — Иначе нам каюк.
Обреченно вздохнув, Анита покорно растянулась на еще не успевших прогреться камнях, Никита прилег рядом, но спать им сразу расхотелось. Морская черно-синяя дымка и небесная бледно-розовая голубизна, преломляясь в хрусталиках глаз, образовали над ними фантастический купол. Каменная ладья уносила в вечность. Никита положил руку на ее грудь, осторожно потрогал через рубашку затвердевший сосок. Анита издала птичий всхлип, строго спросила:
— Значит, ты для этого затеял рыбалку?
— Я простой пехотинец, мне всякие уловки не к лицу. Рыбалка — это одно, мы с тобой — другое.
— Сейчас ты что собираешься со мной делать?
— Ничего не собираюсь. Но по обоюдному согласию…
— Ты не слишком спешишь?
— Как скажешь. Можем подождать годик-другой, мне не к спеху.
Зачерпнул полной пригоршней ее грудь, и Анита, содрогнувшись, безвольно обмякла.
— Никита, предупреждаю, тебя ждет большой сюрприз. Тебе может не понравиться.
— Ах, это… — Никита пренебрежительно хмыкнул. — Когда-нибудь все равно надо начинать.
Ошеломленная, теряя остатки самообладания, Анита подняла голову — и их губы сомкнулись.
6
Белокаменный особняк над Москвой-рекой с выложенной черной плиткой подъездной аллеей, с двумя смотровыми вышками на перекрестьях двухметрового кирпичного забора. Логово олигарха, один из офисов концерна «Дулитл-Экспресс». Чем занимается фирма, вряд ли известно большинству ее сотрудников, непонятное название способно прикрыть любой род деятельности. В начале рыночного передела, когда волчьи зубы реформаторов только-только вцепились в страну, чтобы в скором будущем разорвать ее в клочья, у них сразу вошло в моду называть свои «крыши» — банки, биржи, корпорации, синдикаты — звучно, невнятно и обязательно с иностранным привкусом. Чем чуднее, тем лучше. Вероятно, им казалось, таким образом они страхуются от неминуемых разоблачений. Потом страх прошел, Россия пала без сопротивления, а названия типа «Сигма-корпорейшн» и «Омега-плюс» остались на века, как памятник безумной эпохи.
В роскошном помещении на втором этаже, причудливо совместившем в своем убранстве офисный кабинет и будуар шлюхи (тоже мода конца девяностых годов), Станислав Ильич, забившись в уголок под розовый торшер, думал горестную думу. Второй день, получив неприятное сообщение из Ялты, он пребывал в состоянии тихого, подавленного бешенства. И было от чего. Пробившись собственным горбом, умом и талантами на вершину богатства и власти, никто с этим не спорит, став одним из хозяев новой свободной России, чего он, собственно, достиг, если его положение каким-то таинственным образом зависит от любовного каприза взбалмошной, смазливой девчонки? Кто она ему и кто он ей? Анита — отпрыск угасающей, вырождающейся дворянской фамилии, мотылек с обожженными крылышками, и он — пусть плебей, пусть без рода и племени, но из той пассионарной породы, которой предначертано рано или поздно овладеть миром, как своим собственным отхожим местом. Между ними дистанция огромного размера, и все же они связаны незримей пуповиной. Их союз неизбежен и предопределен, как восшествие солнца на небе. Он вдохнет гемоглобин в ее бледную кровь, а она своим древним именем (черт побери, такая малость, пух на ветру, а сколько еще значит!) даст ему пропуск в высшее общество Европы, куда пока ему нет ходу. Соитие с дворянской окаменелостью — самый простой и надежный способ отмыться от грязной репутации, мешающей ему, как и другим российским миллионерам, прорвать блокаду, влиться на равных в вожделенную семью мировых финансовых транскорпораций. И что? Сучок на дороге, соринка в глазу грозят разрушить блистательные планы? Ну нет, этому не бывать.
