Наконец юная путешественница утомилась и, найдя под большим деревом сухое место, стала укладываться на ночь. Она собрала сорванные ветром большие листья и умело соорудила некое подобие постели. Спустя несколько минут дитя дикой природы уже тихо посапывало, свернувшись клубочком и укрывшись сухой травой.
Анупа проспала около четырех часов. Едва солнце тронуло верхушки деревьев, она уже была на ногах. Борясь с зевотой и потягиваясь, как молодая пантера, девушка спустилась на дно оврага к ручью, над которым, клубясь, плыл туман. Сорвав по пути мятный лопух, она, морщась, принялась его жевать — после сна это хорошо освежало.
На дне оврага было холоднее, чем под деревом. Анупа поежилась и ступила в воду. Холод обжег ее ноги. Сжав зубы, Анупа вошла по пояс и, пронзительно взвизгнув, окунулась с головой.
Спустя четверть часа девушка продолжила свой путь. Вот впереди показался просвет. Лес начал редеть.
«Где-то здесь должна быть поляна», — вспомнила Анупа и неожиданно услышала голоса. Это говорили женщины на языке муюмов. Анупа неслышно пробежала еще с десяток шагов и, спрятавшись за широким стволом дерева, стала наблюдать.
На краю леса, в ста шагах от нее, появились две девушки, как две капли воды похожие друг на друга. Анупа сразу узнала их. Это были ее зеркальные одногодки: Хоро и Терника. «Глупые лягушки, что они здесь делают?» — рассердилась Анупа и уже хотела прогнать девушек, но тут ее слух уловил какой-то посторонний для леса шум. Этот шум исходил сверху, постепенно нарастая. Хоро и Терника тоже услышали его и юркнули в кусты.
Над поляной показался зофр. Только какой-то странный. Он быстро опускался. Лапы у него не были похожи на когтистые лапы обычного зофра, а вместо крыльев — туго натянутый белый мешок. Этот зверь походил на тех громадин, которые два дня назад висели над джунглями и убивали муюмов.
Его относительно небольшие размеры позволили Анупе предположить, что перед ней детеныш. «Маленький, а кричит, как взрослый зофр», — отметила она. Тем временем «детеныш» освободился от белого мешка и, ломая верхушки деревьев, тяжело плюхнулся на землю. Лапы его застрекотали, и, разбрасывая во все стороны сорванные куски дерна, «детеныш» забился в заросли лесного апельсина. Еще через мгновение на его боках откинулись потайные дверцы, и оттуда начали выскакивать страшные черные демоны. Они разбегались в разные стороны, прятались в кустах и падали под деревьями. Хоро и Терника, не выдержав такого зрелища, с криками выбежали из своего убежища. Некоторые из бегущих демонов тут же вскинули свое оружие, и Хоро, а затем и Терника замертво упали на землю.
Анупа еще ниже пригнулась к траве и смотрела во все глаза, боясь что-нибудь пропустить.
Командор Тимотеус Лага прислушался к затихавшей канонаде. Звуки боя удалялись. Значит, десантники его отряда вышли из игры. Это было очень кстати и давало возможность сохранить свой BDM.
— Майор Уильямс, пусть десант вернется в машину, а мы пойдем посмотрим, что подстрелили.
Командор подошел к телу, лежавшему ближе, и поморщился. Огонь сразу из нескольких стволов сделал это тело просто неузнаваемым. Тимотеус приблизился к тому, что лежало у самых кустов. Это была молодая девушка. Черты ее лица даже кого-то напомнили ему… Юдит? Да, сходство было поразительным. Следовало бы задать этой несчастной несколько вопросов, но теперь уже поздно… Она мертва… Из простреленных легких, пузырясь, вытекала кровь, и прежде чем эти алые пузыри, надуваясь, лопались, в них успевало отразиться небо, облака, лес и люди с оружием в черных, одинаково безразличных масках.
19
Этой ночью на посту стоял ветеран Барни. Он прослужил в «корсарах» десять лет, имел кучу благодарностей и еще больше ранений, но в такой переплет попал впервые. Только восемь человек, включая контуженного лейтенанта Листа, уцелели после высадки. И бежали до самого океана, как кролики. Да, дела.
Прислонившись спиной к смолистому стволу дерева, Барни предавался своим невеселым мыслям и вслушивался в ночные шорохи. Где-то в лесной чаще сначала тихо, а потом все громче и протяжнее давал о себе знать молодой шакал. Повиснув вниз головой на сухих ветках, с жутким свистящим покашливанием переругивались похожие на вурдалаков летучие мыши. Они то затихали, то вновь затевали злобные драки, и тогда становились видны их фосфоресцирующие морды всех оттенков желтого, зеленого и синего цветов. Когда они успокаивались, до уха Барни доносился шелест стройных пальм и приглушенный шум набегающих на песок волн.
Во всем этом кажущемся хаотическом нагромождении звуков прослеживалась некая первобытная гармония, повторяющийся ритм. В лицо часовому лезла какая-то мошкара, но он не замечал этого, охваченный новым для себя ощущением единства с миром природы. Старый солдат чувствовал причастность к этой неведомой жизни, к этой ночи. И, что самое странное, — Барни перестал видеть в этой планете врага.
Он, кряхтя, присел на землю, устыдившись своих мыслей. «Разнюнился. Эх, развалина! Все, вернусь живым — займусь выращиванием овощей на огороде, и баста — отвоевался!» Барни глубоко вздохнул и снова прислушался: в ночной симфонии послышались фальшивые ноты. Появилась натянутость и искусственность. Что-то механическое заставило замолчать даже склочных вурдалаков.
Солдат поднялся с земли и покрутил настройку датчика движения. Он еще не видел, но чувствовал какое-то перемещение. Отчетливо стали слышны шаги. Кто-то уверенно шел по лесу прямо на часового.
— Эй, кто здесь? — подал голос Барни.
В ответ лишь мерные шаги.
— Я ведь не шучу! — Пальцем Барни перевел MS-400 на готовность. В казенную часть гранатомета скользнула кумулятивная граната. Оружие замерло, готовое выплеснуть всю свою мощь туда, куда уставились черные зрачки стволов. Барни дотронулся до спускового крючка. — Стой! Еще шаг, и я стреляю! Фу ты, дьявол! Сэр! Что же вы молчите?! Еще немного, и от вас остались бы одни подметки! Что же вы один ходите после контузии? — Барни, опустив оружие, сделал шаг навстречу.
В тот же миг узкое лезвие, зажатое в сильной руке, вонзилось ему под броневую пластину точно в сердце. Не издав ни звука, старый вояка осел на морской песок.
Убийца выдернул стилет из тела, тщательно вытер его о комбинезон жертвы и аккуратно вложил в маленькие ножны, пристегнутые к щиколотке. Затем посмотрел по сторонам и, убедившись, что свидетелей нет, решительно двинулся к спящим под пальмами десантникам. Не дойдя до них десяти метров, он снял с пояса фугас и, выставив время подрыва, воткнул заряд в песок. Сделав свое дело, он неслышно растворился в темноте.
Приближалось утро. Морис спал, балансируя на грани сна и бреда. Его раскачивало из стороны в сторону, проносились обрывки далеких воспоминаний, перед глазами расцветали разноцветные вспышки. От очередного приступа тошноты он проснулся. Ощущения были самые отвратительные — тяжелую голову невозможно было поднять от земли, а рот стягивала сухая горечь.
Морис нащупал на поясе маленькую фляжку и, приложившись к горлышку, сделал несколько глотков. Услышав шум волн, он собрался с силами, поднялся и поплелся к океану. Морской ветер нес прохладу, и Морис надеялся хоть немного прийти в себя. Добравшись до мокрого песка, он пошел по оставленному волнами пенному следу, стараясь не наступать на выброшенных на берег медуз. Они светились слабым голубым светом, затухая, как маяки.
Ветер усиливался, стало заметно прохладнее, и голова Мориса постепенно прояснилась. Он вспомнил, что идет уже довольно долго, и, развернувшись, пошел обратно. Но не прошел и десятка шагов, как прямо перед ним ярко полыхнуло.
На месте пальм, где остались десантники, с противным треском расцвел ядовито-оранжевый гриб, и во все стороны от него покатилась ударная волна, со свистящим шепотом волочившая песок, ракушки и сорванные ветки. Пока Морис, частично ослепленный, приходил в себя, стена мусора сбила его с ног и временно оставила в покое, встретившись с другой, более сильной стихией — в океане начинался шторм.
Волны, мирно лизавшие песок десять минут назад, теперь злобно клокотали и как бешеные плевались в небо пеной. Из внезапно прохудившихся туч вода ледяными потоками низвергалась на землю. Споря между собой, соленая и пресная волны трепали несчастного человека, как клочок водорослей. Однако ему повезло — под руку попался конец бечевки от затянутой песком туземной пироги.
Морис вцепился в эту веревку скрюченными посиневшими пальцами. Он молился, как умел, прося у Неба, чтобы веревка оказалась достаточно крепкой. Он знал, что, если его смоет в океан, обратно уже не выбраться.
Часа через два дождь прекратился, ветер начал стихать. Океан еще сердился, но только для виду. Его тяжелые волны утомились и теперь лишь устало вздыхали. Погода быстро менялась в лучшую сторону, и спустя некоторое время Бонакус, как бы извиняясь за свое долгое отсутствие, ударил нестерпимо ярким светом.
