– Ядвига – это твоя подруга? – спросил Сергей, чтобы устранить неловкость, свою и её.
– Мы живем вместе, только и всего, – Зоя включила свет и тут, – наверное, уехала к родственникам – у нее кто-то из родственников живет в городе, она иногда навещает их. Ну, проходи, проходи же.
Он подчинился и оказался в ее владениях. Эта комната была гораздо просторнее с большим окном, задернутым цветастой портьерой, на вид тяжелой и непроницаемой. Казалась еще больше от того, что из мебели были всего книжная полка с движущимся стеклом, прибитая под потолок, кресло, телевизор, тумбочка, тахта и узкая старомодная железная кровать, навроде тех, что стоят в казенных домах. Тахта и кровать, как две соперницы, по разные стены.
Она забегала по комнате, убирая лишние вещи: какие-то тряпки, лоскутки материи, выкройки. Включила электрический чайник в розетку, которую уже занимал штепсель холодильника, и который пришлось вынуть на время. Позвенела посудой в нише стены, приспособленной под буфет, задергивающийся игривой тканью с беленькими цветочками.
– Будем пить чай?
Она стала накрывать на тумбочку, гремя блюдцами, чашечками.
Сергею понравилось здесь. Уютно, хоть и скромно, сразу видно обжитое место, домашнее. В его детстве тоже была большая комната, правда намного больше, но такая же спартанская, непритязательная.
Еще он мог теперь со всеми подробностями, до крапинок и мелкой ряби на высоком лбу, рассмотреть свою новоприобретенную пассию. Ее ниспадающие белобрысые локоны до плеч, не густые, но с приятным отблеском и тем неброским оттенком белого цвета, который не раздражает глаз. Под некоторым углом света, падающим от раскидистой люстры с пятью светильниками, или при повороте головы цвет ее волос преобразовывался и желтел, забираясь причудливым образом в спектр радуги, не ограничиваясь только белой безликостью. Ее платье, легкое, воздушное, из ситца, умело и с любовью скроенное, и так великолепно сидящее на ней, на ее точеной фигурке невысокой молодой женщины. Ее всю, такую странную, можно сказать, необыкновенную. Загадочную, и, вдруг ставшую до вожделения желанной.
Он забыл про головную боль, про свое безумие, про одиночество. Москва, скука, безденежье и безнадега больше не беспокоили его, не напоминали ему беспрестанно о себе, как хроническая боль, изнуряющая пропустившего своевременные процедуры пациента лечебницы. Молодость, горячность, любвеобильность – вот те приобретения последних дней, взятые им взаймы, вот оно оздоравливающее дыхание города, пользующегося лаврами морского поработителя и целебными свойствами курорта.
– Садись сюда, – похлопала она по ткани, кроющей равнину тахты, – хочешь спирту?!
Сергей вытаращил глаза, изумленный вопросом.
– Откуда? – спросил он, присаживаясь.
– Нелли принесла с работы – она медсестра в больнице.
– Хочу.
Стопки она наполнила до краев.
– Я сделаю бутерброды, – сказала она.
Выпив, Сергей размяк. Горячий чай с бутербродами (сыр, колбаса, хлеб) докончил дело. Было уже поздно, во всех смыслах.
– Куда ты пойдешь? – Куда я пойду на ночь? – кто это говорил, он или она?
Он не притронулся к ней еще ни разу, но они уже чувствовали близость, которая установилась между ними, не телесная, не физиологическая, но все же физически ощущаемая посредством невидимых токов. Они, как измученные гурманы, оставляли любимое блюдо на десерт. И вот в чем штука, они вдвоем понимали это. Оттягивая неизбежное, они улыбались про себя, готовились. Это уже была любовная игра, прелюдия. Платонические отношения – пошлейшая выдумка.
Зоя расстелила постель, сказала: «Ложись» и ушла, погасив свет. Сергей разделся и в семейных трусах лег под холодную простынь. От белья не пахло стиральным порошком, что удивило. Его запах вообще был нейтральным, как будто ничто не желало отвлекать.
Ее не было бесконечность, так ему показалось. Наконец, она, невидимая, шурша ночной рубашкой вошла.
– Я люблю у стенки, – сказала она, как о чем-то интимном, но обыкновенном: такое всегда происходит, когда ложусь спать.
– Конечно, – Сергей уступил ей место, она перелезла, коснувшись его коленкой – их первое прикосновение.
Они лежали в темноте, не разговаривая. Прошла, должно быть, вечность. Он решился и повернулся на бок, лицом к ней. Она смотрела вверх на потолок. Маленький нос, красивый овал подбородка, плавная линия шеи, кромка простыни. Он коснулся губами ее оголенного плеча. Она вздрогнула. Он медленным движением дотронулся кончиками пальцев до ее живота под простыней. Живот завибрировал.
– Холодно, – с виноватой интонацией сказала она.
– Я согрею пальцы, – сказал он, будто речь шла о подготовке к операции, и начал лихорадочно тереть их друг о дружку.
– Смешной, – сказала она.
Они рассмеялись. И тут заскребли в дверь, затем послышался поворот ключа, дверной проем озарился наружным светом, и в комнату бочком вползла женская тень.
– «Ядвига», – мелькнула догадка у Сергея, и вслух шепотом, – ты же сказала, она у родственников?
Ядвига – еще один безмолвный персонаж, не обремененный репликами, с ягодным именем и неизвестной внешностью, – не останавливаясь на пустяках, вроде подготовка ко сну, умывание, туалет, зубная гигиена, по-солдатски, за сорок пять пульсирующих секунд разоблачилась и скользнула ужом в дебри кроватного убранства. Все замерли (или умерли).
– «Который час? – раздумывал Сергей. – Два, три часа. Или уже под утро? Еще не светает, значит, до утра не скоро. Но почему она бродит одна по ночам, как лунатик? А почему я когда-то брел одиноким странником по ночным улицам? Ничего необычного, вполне объяснимо при желании. В этом городе все объяснимо и оправданно, все дозволено, не существует табу». – Он выпростался из-под защиты простыни, так как вспотел, проведя долгое время, окунувшись с головой от страха, под ее покровом. Вспотел от собственного жара, ибо горел, как факел. Вспотел от ее тепла и запаха, опьянительного и влекущего. – Зоя, Зоечка.
– Что? – прошептала она.
– Не знаю, – глупые, глупые слова, вновь в плену безумия и анемии.
– Лежи спокойно, спи, – ответила она с ледяной отстраненностью, откуда-то родившейся в ее голосе, неожиданной и почти недопустимой при сложившихся обстоятельствах.
Он опять подчинился, она неумолимо обретала власть над ним, над его волей.
Будильник на далекой, словно на Эвересте, книжной полке тикал и тикал: «тук-тук, тук-тук, тук-тук…» А в голове Сергея звучало: «Бум-бум, бум-бум, бум-бу-у-ум…» Кажется, она уснула. Во всяком случае, не дышала. Так и есть. Точно уснула.
– Зоя, Зоечка, – засипел он.
– Спи.
Сергей перевернулся с затекшей половины тела, но лежать спиной к ней не смог, и развернулся обратно. Протянул руку и положил на ее сорочку, туда, где пряталась распластавшаяся грудь. Зоя молчала, горячая и недвижимая. Он быстро проник рукой под ее сорочку и затем уже не спеша, изучая каждый выступ, каждую ложбинку ее тела продвинулся до беззащитной груди. Его разрывало от биений сердца, от нехватки воздуха. Закипевший низ живота произвел тот процесс, который естественен, то есть двинул важный орган в рост до достижения предельного напряжения. Но его пыл остудил звук просыпающейся Ядвиги, выплеснувшей в рай смесь из земляники, ежевики и яда.
– Что за. лядь? – выдохнул Сергей, но колдунья не отвечала. Показалось, померещилось, послышалось.
– Тук-тук-тук, – сказал будильник.
Захотелось нестерпимо курить. От выпитого спирта теснило в груди, в горле было сухо, язык набух, губы потрескались. Он облизал их, точнее провел по ним пузатой наждачкой.
– Хочется пить, – промолвила Зоя.
– Да, – кивнул в темноте Сергей.
Зоя вновь переползла через него, отдернув край рубашки.
– Сейчас принесу.
Он следил за кроватью. Силуэт в облепленном покрывале напоминал перевернувшуюся в гробу мумию, которая также безмолвствовала в своем вечном сне. Жадно выпив нескончаемым глотком, он упал навзничь.
Опять та же тишина, темень, стук часов. Они лежали не в силах уснуть.
– «Который час? Начинает светать».
В щели стрелок на ткани портеры блеснул лучик, один, другой. Как на фотобумаге начал проявляться рисунок обоев. Ядвига стала похрапывать.
Сергей опять пододвинулся к Зое.
– Может не надо? – спросила она все тем же шепотом, и стала похожа на маленькую девочку.
– Я так не могу, – взмолился, шипя, Сергей. – Это пытка какая-то.
– Но она же проснется.
– Пусть, – хотел сказать Сергей, но промолчал.
Он прижимался к Зое всем телом, сдержать его мог только боксерский гонг или удар навстречу, посылающий в глубокий нокаут. Зоя уже дрожала каждой клеточкой. Он нырнул под одеяло – или это была простыня, – и впился пересохшими губами в ее мизерную грудь и торчащий жесткий сосок. Она заколыхалась, как волна, издавая слабый звук, напоминающий стон подранка. Он пальцами прошелся по ее телу вниз, без усилия разомкнул тугие ноги и бережным смыканием ладони в горсть, как в лукошко, забрал ее крепкое и мягкое божество.
