Теперь вы закончили?
Нет, но я говорил достаточно долго, так что не возражаю, чтобы вы вставили слово.
Именно так Джон и сказал нам с Майроном: без вас он не стал бы партнером. Он был вам очень благодарен, и мы тоже, вся его семья. Мы знаем, что Джон умен и много работает, но знаем также — ведь он все время это повторял, — что в «Вуде и Кинге» заработать статус партнера — только начало. И он особенно благодарен вам за то, что вы не изменили своего отношения к нему когда он стал встречаться с Шарлоттой.
Знаете, я сам их познакомил.
Но это же было ненамеренно. То есть, Джон не думает, что вы хотели, чтобы из их знакомства вышло то, что вышло: чтобы Шарлотта стала его подругой. Понимаете, все эти годы, работая на вас, он чувствовал, что вы доверяете ему и цените его, но не особенно любите. Как человека, я имею в виду. Когда они с Шарлоттой стали проводить вместе много времени, Джон боялся, что ваша неприязнь, которой вы до тех пор не давали воли, встанет у него на дороге.
Понимаю, сказал Шмидт. Вы имеете в виду, что встречаясь с Шарлоттой — если мне позволено использовать их эвфемизм, — Джон удвоил ставки. Он рисковал и сердечными делами, и партнерством в фирме. Но к чему эти страхи теперь? Он получил и девушку, и работу. Разве этого недостаточно? Чего еще он может требовать?
Он хочет видеть, что вы его приняли, что он вам нравится. Вы промолчали, когда я сказала, что он чувствует, что не нравится вам.
Он достаточно нравится мне, чтобы я захотел сделать его партнером в фирме, и я не отказываю ему в руке своей дочери, хотя, должен добавить entre nous,[17] что Джон счел излишней формальностью просить ее у меня. Разве, повторяю, этого мало? Что он так ненасытен? В конце концов, он не на мне хочет жениться!
Было ли нечто низкое в этих словах? Шмидт почувствовал неловкость и досаду.
У вас странная любовь к правде. Вы знаете, что недолюбливаете Джона, и не хотите и самую капельку притвориться, намекнуть, что в глубине души он вам нравится, хотя сидите и разговариваете с его матерью, которой, очевидно, именно это хочется услышать. Но при этом вам надо, чтобы Шарлотта изображала добрую любящую дочь! Ладно, какой второй пункт проблемы?
Давление. Шмидти как идол, вселяющий ужас. Эта посылка равно безосновательна. Может быть, мы с моими однокашниками, когда были в возрасте Джона, боялись Декстера Кинга. Во всяком случае, у меня не хватало духу звать его по имени, пока не миновал год или больше с того дня, как я стал партнером, хотя он бог знает сколько раз заявлял, что это нормально. И до самой его смерти я не мог сесть в его кабинете без приглашения. Ну а сегодня! Даже ребятишки, которые разбирают почту — и те, бывает, в глаза зовут меня Шмидти. И слышали бы вы, как они это произносят! А я, кстати, никогда не притворялся, будто это мне нравится! А как Джон и другие молодые партнеры спорят с Джеком Дефоррестом и теми стариками-долгожителями, что еще остались в фирме! Я не хочу сказать, что спорить со старшими партнерами по правовым вопросам или о том, как вести себя с клиентом, нельзя, напротив, именно этого от тебя и ждут с первого дня. Но эти оспаривают мнения старших о том, как правильно и справедливо должны быть устроены отношения внутри фирмы, и хотят задавать тон, не имея на то никаких оснований, кроме того, что молоды и все скоро достанется им! Ну с этим-то у меня не было трудностей. Если люди соблюдают обычные правила вежливости, оно полезнее, чтобы молодые спорили со старшими, а не поголовно подчинялись, как в приготовительной школе.
Думаю, вы немного не о том. Джон и другие молодые юристы, которые работали с вами, побаивались вас не оттого, что вы такой заслуженный, а оттого, что они думали, будто не могут быть настолько же правы, как вы, а вы давали им понять, что тоже так считаете. Образ отца, который всегда прав и за которым всегда последнее слово, — ведь это страшно. К тому же большинство из них, включая Джона, чувствовали, что не оправдывают ваших ожиданий. Как будто вы сначала видели в них своих преемников, но слишком скоро разочаровывались.
Что ж, я ушел, и теперь у них одной заботой меньше. Но знаете, раз уж вы обсуждали все эти вещи с Джоном — кстати, вам не кажется странным, что Шарлотта никогда не заговаривала о них со мной? — то вы должны знать, что моя собственная практика перестала расти, и я уже утратил былую ценность для фирмы. Еще один довод против теории давления.
Джон никогда так не считал.
Давно не слыхал таких хороших новостей. Если бы еще это было правдой. Но правда или нет, вы подняли мне настроение, так что я, пожалуй, лучше пойду, пока вы не сказали еще что-нибудь и не испортили мне его.
Наоборот, вы должны остаться. Мы обязательно должны идти друг другу навстречу.
«Идти навстречу» не входило у Шмидта в число приятных занятий или любимых выражений. Эти слова ассоциировались у него с аффирмативными действиями,[18] которых Шмидт не одобрял, и с оправданиями, которые предлагались, когда нанимали юристов, не отвечавших уровню «Вуда и Кинга». Поднявшись, он начал прощальную, как он думал, фразу.
Рената, сказал он, вы хотите достичь слишком многого за один раз. Конечно, я не собираюсь быть злой феей или еще каким-то вредителем на свадьбе своей единственной дочери или на любом семейном торжестве, да и вообще никогда не собираюсь! Неужели мое сегодняшнее поведение дает вам малейший повод думать иначе? Считаю, не дает. С другой стороны, Шарлотта и Джон тоже не должны вести себя со мной как парочка избалованных детишек. Я одинокий человек, и недавно я пережил ужасную потерю — вы не можете оценить ее глубину, потому что не знали Мэри, — и эти двое должны относиться ко мне деликатно, ничего большего мне не нужно. Но они не хотят. Я не буду приводить вам примеры, это ни к чему. Они должны лишь чуть-чуть, по минимуму, приспосабливаться ко мне. Я знаю, что я тоже не подарок, хоть и стараюсь вести себя прилично. То, что я иногда бываю желчным, ни для кого из них не новость, так же как и то, что я лаю, да не кусаюсь.
Ну же, Шмидти, сядьте рядом со мной на кушетку. Тут хватит места.
Как он мог не послушаться? Новая перегруппировка ног Ренаты, подавшейся к тому месту, где ему надлежало сесть, и ухмылка от уха до уха удержали Шмидта. Едва он сел, она взяла его за руку — не для того, чтобы пожать, но, очевидно, потому что ей хотелось подержаться с ним за руки. Помолчав секунду, она спросила: А какой на самом деле была ваша жизнь с Мэри?
Шмидт отнял руку, чувствуя, что краснеет.
Что за странный вопрос? И почему вы считаете себя вправе задавать его? Шарлотта жаловалась, что родители плохо ладили?
О нет. Она всегда рисовала идиллические картины, как в изысканной пьесе. Два мягких тонких человека ответственно относятся к жизни и работе, не отказывают дочери ни в чем, что «познавательно», трепетно ее любят, доброжелательны, но сдержанны в общении с другими людьми, предпочитают общество друг друга и дочери.
Тогда я совсем не понимаю вашего вопроса. Шарлотта дала вам вполне точный, хотя, возможно, слегка идеализированный образ. Мы были респектабельной нью-йоркской парой, людьми своего времени.
Но, похоже, вы были довольно строгими, возможно, даже скованными людьми, нет?
Не думаю! Занятыми, как вы намекали, это да, и увлеченными собственной семейной жизнью. Мы не находили в своем образе жизни ничего дурного, я и сейчас не нахожу. А теперь я, пожалуй, все же пойду. Еще раз спасибо за такой удивительный День благодарения.
Не успел он встать, Рената схватила его руку. Не сердитесь, пожалуйста. Мне нужно узнать вас лучше. Для этого я должна понять, какой вы видите свою жизнь. Это потому, что я хочу помочь вам легче пережить эту ситуацию. Вы не представляете, насколько вы этим облегчите жизнь детям! Вот и все.
Мне придется стать вашим пациентом? Мне еще не приходилось.
Она рассмеялась.
Вы не можете быть моим пациентом. Психотерапевты не работают с членами собственной семьи. Да я и не стала бы советовать вам терапию: не тот возраст. К тому же вы кажетесь вполне довольным собственной жизнью, если не считать горечи вашей утраты, но она с годами ослабнет. Чтобы пойти к психоаналитику, человек должен хотеть что-то в себе изменить. А вы не хотите, да и к чему вам, если вы сами отлично преодолеете эту черную полосу?
Во рту у Шмидта стало совершенно сухо, как бывало, когда его разозлят настолько, что он не в силах сдерживать эмоции. В стакане оставался полурастаявший кубик льда. Шмидт вытряхнул его в рот и разжевал.
Тогда в чем, сказал он, может заключаться ваша помощь?
В общении. Я помогу вам увидеть какие-то вещи, которые затрудняют вам жизнь, и вы сможете их обойти. Когда я узнаю вас лучше, я буду время от времени встряхивать вас и указывать лучшее направление.
Тут Рената отпустила руку Шмидта и легонько ткнула его в бок.
