— А я кино видела, — радостно сказала рыжая, чтобы никто не посмел заподозрить, что она читала книгу.
Помолчали.
— А вот тут еще, простите, — деликатно начал очкастый. — Прибор для определения сторон света, шесть букв.
— Этот, как его, — сказала рыжая. — Ну Господи, ну этот. Я же точно знала. В нем еще магнит.
— Шесть букв, — настойчиво повторил очкастый.
— Ну ты сам, что ль, не знаешь?! — крикнула рыжая. На миг ее блинообразная морда исказилась вполне человеческой тревогой: действительно знала слово, действительно забыла. Но, с другой стороны, зачем ей в повседневной жизни компас? Кто из вас за последний год пользовался компасом, дети, поднимите руки?
— Хорошо, — очкастый кивнул с удовлетворением врача, обнаружившего симптом. — Самое дорогое существо из четырех букв.
— Леха, — сказала рыжая и гнусно гыгыкнула.
— Неправда, — сказал очкастый. — Леха — из пяти.
Рыжая вылупилась на него, потом что-то прикинула в уме и кивнула.
— А, ну да, — сказала она. — Точно. Тада Юра.
— Очень хорошо, очень, — очкастый внезапно встал и запер дверь купе. — У меня остался последний вопрос. Он, кстати, к вам.
Наташка насторожилась. Ей переставал нравиться весь этот хеппенинг. Она сунула руку в карман куртки, нащупывая мобильник, но сомневалась, что из поезда можно вызвать 02. И что она скажет? Спасите, помогите, в пятнадцатом вагоне поезда «Столичный экспресс» сидит маньяк? Срочно пришлите опергруппу в пятое купе?
— Вопрос очень простой, — миролюбиво сказал очкастый. — Сколько часовых поясов в Китае?
Наташка категорически перестала понимать его логику. В купе происходила очень нехорошая игра.
— Китай живет по единому времени, — пролепетала она. — По синьцзянскому…
Тут же она подумала, что правильно отвечать в этой игре, наверное, нельзя. Нужно что-то другое. Рыжая вон три раза ответила неправильно, и ей сохранят жизнь. Вон она как лыбится. А Наташка ответила как надо, и теперь ее пришьют. Маньяки точно такие и бывают, очкастые, приличные. Ой, мама! Наташка уставилась на маньяка умоляющими круглыми глазами, и он в ответ улыбнулся спокойной отеческой улыбкой:
— Все отлично. Сидите смирно. Приступаем.
Он наклонился к рыжей и быстро сказал:
— Спать пора. С самого утра спать хотела, аж глаза слипались. И на пароходике хотела, и в кафе хотела. В кафе коктейль пила, коктейль сладкий, все слиплось. Глаза слиплись, жопа слиплась. Спать охота, сил нет. Спать будешь полчаса.
Рыжая обмякла и рухнула башкой на стол, так и не успев вынуть наушники из толстых белых ушей. Очкастый аккуратно вынул их, выключил плеер и положил рядом.
— А вы сидите смирно и слушайте внимательно, — сказал он оцепеневшей Наташке. Та только и смогла кивнуть.
— Когда это случилось? — резко спросил очкастый у спящей рыжей. Она подняла голову и широко открыла невидящие глаза.
— Кажется, около полугода, — произнесла она вдруг вполне осмысленным голосом без тени вульгарности, но с бесконечной, месяцами копившейся усталостью.
— Кто это сделал?
— Я его не знаю. Это было в баре. Ударил меня по плечу и исчез.
— Что вы почувствовали?
— Сначала ничего. Потом стала забывать слова.
— Вы испугались?
— Нет. Было приятно. Будто от груза освобождаюсь, от лишнего.
— Ваше имя? — спохватился он.
— О… Ольга.
— Отношения с родителями как?
— Очень странно. Будто их и нету. Я раньше мать очень любила. Вы поможете?
— Помогу, обязательно помогу, — твердо сказал очкастый. — Они ничего не замечают?
— Они говорят — переходный возраст.
— Отлично. Вы раньше слушали попсу?
— Никогда.
— Что слушаете теперь?
— Я теперь в основном смотрю «Звезд на ринге».
— Еще что?
— «Звезд в гареме» иногда.
— Плохо дело. Вы заметили, что «Звезды в гареме» транслируют тот же сигнал?
— Да, я чувствую, — медленно произнесла рыжая. Наташка сидела рядом ни жива ни мертва. — Что-то чувствую. Как-то подсаживает. Не могу выключить никогда. Всякий раз досматриваю и потом плохо помню.
— На чипсы тянет?
— На чипсы все время, да. Вы доктор?
— Нет, я так, дилетант. Но вам я помогу. Скажите честно: секс часто?
— Часто, да. — Рыжая густо покраснела. Наташка никогда бы не подумала, что эта халда способна так смущаться. — Но знаете… очень странно. Я не чувствую ничего.
— Это нормально. Тогда почему же занимаетесь?
— Ну… я чувствую, что так надо. Меня что-то толкает. Что если я не буду заниматься… сексом, то могу умереть. Или стать немодной и тоже умереть.
— Скольких инфицировали? — брезгливо спросил очкастый.
— Одного, Лешу, — быстро заговорила рыжая. — Клянусь, только одного. Остальные с иммунитетом, я вам честно говорю. Какой мне резон врать? Я сама ему хотела сказать, а то он почувствовал и ничего не понимает. Особенно когда потянуло на чипсы. Он толстеть стал, спорт бросил…
Она всхлипнула.
— Адрес диктуйте.
— Свой?
— Зачем мне ваш, вы же вот. Лешин.
— Севастопольский, пять, двадцать восемь. Телефон не помню, у меня в мобиле.
— Глубоко зашло, — сказал очкастый.
— Да, очень глубоко, — подтвердила рыжая. — Раньше я хоть во сне понимала — что-то не так. А теперь, понимаете… только вот сейчас. И я пытаюсь всем сказать, но не могу. И кто поверит? Я сначала думала — болезнь. Даже к врачам ходила. Говорят — все в норме, не симулируй. От физры хочешь освободиться, говорят.
— Идиоты, — брезгливо скривился очкастый. — Ладно. Я сейчас все сделаю, и учтите, что будет больно. За полгода они успевают укорениться.
— Ради Бога, — пролепетала рыжая. — Я вас очень прошу… осторожно, ладно?
— Раньше надо было «осторожно», — буркнул очкастый. — Когда по барам шастала. Десятый класс, а она в баре.
— Ну так ведь все…
— Шастали все, а заразили тебя. Давай плечо, нечего.
Рыжая расстегнула блузку. Очкастый склонился над ее булочно-пухлым, молочно-белым плечом.
— Смотрите внимательно, — бросил он Наташке. — Видите родинку?
— В… Вижу, — сказала Наташка, еле ворочая пересохшим от страха языком.
— Зеленоватая такая, да? Это след вхождения. Вообще-то через год обычно зарубцовывается, как первичная язва, но тут еще свежий. Организм попался здоровый, борется. Придется давить.
— А иначе никак? — захныкала рыжая.
— Сиди у меня, девочка в баре… — Очкастый извлек из портфеля пузырек йода и резиновые перчатки. Йодом он быстро смазал пространство вокруг родинки, а перчатки с хирургической ловкостью натянул. — Смотрите: вам самой не раз придется, я уверен. Их же все больше, так что учитесь. Надавливать начинаем издали, аккуратно, потом усиливаем…
Он сдавил плечо. Из зеленоватой родинки показался тонкий усик вроде клубничного.
— Ааа! — заскулила рыжая.
— Отвернись, не смотри. Это я не вам, вы смотрите, — отнесся маньяк к Наташке. — Важно зацепить, потом он не вырвется… Сейчас, сейчас…
Он сдавил сильней, и усик задергался, как живой. Собственно, он и был живой.
— У меня пинцет в портфеле, достаньте, — спокойно сказал он Наташке, и она, произведенная в ассистентки, покорно полезла в коричневый портфель. Пинцет лежал сверху.
— Давайте сюда. Вот так.
Усик с неожиданной ловкостью обвился вокруг пинцета, словно намереваясь вырвать его у очкастого, но тот держал его крепко, другой рукой продолжая сдавливать плечо рыжей. Больше всего это было похоже на выдавливание огромного зеленого прыща, но прыщ оказался живой и ухватистый: он дергал за пинцет, и сила в нем чувствовалась немалая. Очкастый, однако, все вытягивал и вытягивал странный ус, вцепившийся в крошечные стальные щипчики. Ус был уже с полметра и все не кончался. Наконец рыжая, дотоле скулившая на одной ноте, пронзительно взвизгнула, и длинный, бешено извивающийся зеленый червь, прихваченный пинцетом за хвост, повис над столиком купе. Только теперь Наташка заметила бесчисленные крошечные отростки, которыми, видимо, он пытался там, внутри, уцепиться за плоть несчастной рыжей. Теперь все они беспорядочно шевелились, а на хвосте открывалась и закрывалась длинная щель. Очкастый быстро осмотрел червя и опустил в пустой стакан. Червь неподвижно свернулся на дне и начал отчетливо буреть.
