В сознании еще искрилась надежда, что я нахожусь в тривиальном помутнении ума. Я пытался вспомнить, сколько бутылок вина мы с Томасом приговорили этим вечером, и потянет ли его количество на уровень белой горячки. Вряд ли… бывало, упивался раза в два хлеще, и ничего подобного. Вообще, сами размышления давались мне с трудом. Состояние сильного аффекта повергло все мысли в глубокую бездну и, чтобы достать их оттуда, требовалось усилие. В голове осталась лишь пара болезненно-обостренных чувств: Страх и Недоумение. Ужас и Родственник этому ужасу. Чуть заметной вспышкой (даже не в голове, а где-то сбоку, что ли) мелькнула мысль о старом чулане. Но связать факт его существования с тем, что сейчас грезится перед глазами, никак не получалось. Ведь не оттуда же эти сволочи, мать их, повылазили… Пусто там было. АБСОЛЮТНО ПУСТО!
Рысь смотрела мне прямо в глаза. Секунду, две, три… Или минуту, другую, третью… А может, час, другой, третий… Чувство течения (и даже присутствия) времени полностью отключилось. Я стоял, боясь пошевелиться не только телом, но и лишней мыслью. Наконец она отвела глаза, повернула голову и неспеша стала спускаться по лестнице вниз. Последним с поля зрения исчез ее виляющий хвост.
Совсем рядом находилась спальня миссис Хофрайт. Никогда в любой другой ситуации я бы не позволил себе войти туда ночью, да еще без стука. Но сейчас рука сама открыла дверь, нога сама шагнула внутрь.
– Почему никто из вас не откликается?!
Пламя трех свечей озарило ночную комнату. Канделябр на удивление еще как-то удерживался в моей ладони. Самое странное, что миссис Хофрайт, оказывается, не спала! Задумчиво стояла у окна, повернувшись ко мне спиной, и рассматривала черные краски ночи. При моем появлении она даже не пошевелилась. Иголка неосознанного страха снова кольнула под сердце…
Вот черт! Да она вообще не производила ни малейшего движения!
– Миссис Хофрайт!
Ее тело точно окаменело: ни звуки, ни вздоха — никаких признаков жизни. Что за новый сорт наваждения?..
– Миссис Хофрайт! Вы слышите меня?
Я подошел и взял ее за руку… она была твердая и холодная, как мрамор. Меня слегка передернуло. Или осмелевший от собственного безумия, или обезумевший от смелости, я все же решился взглянуть ей в лицо…
Это была не миссис Хофрайт!
Вернее сказать: она и не она одновременно. Передо мной стояла… то есть стояло незыблемое гипсовое изваяние с белым, как мел, цветом лица. Глаза были лишены зрачков, из них торчал мертвый взор. Я будто рассматривал скульптуру. Но ночной халат с розовыми кружевами и чепчик, несомненно принадлежали моей экономке.
Я сошел сума!! — Это была самая правдоподобная версия происходящего. Еще не до конца померкшее сознание, пытаясь вместить то, что вместить в него было в принципе невозможно, принялось лихорадочно соображать. Может, сон? Вообще, ложился ли я спать? Может, уже упоминаемая белая горячка? Или… до жути не хочу употреблять это слово, но придется — колдовство?
Как некстати уехал Томас! Да есть ли вообще хоть один живой человек поблизости? Немного расшевелив свои серые извилины и обретя способность думать (надеюсь, пока еще здраво и последовательно), я бегом спустился по вьющейся в бездну лестнице и через несколько секунд оказался на первом этаже. Тут вдруг увидел еще одну навязчивую странность — часы! Они почему-то остановились. Маятник был слегка отклонен в сторону и так замер, точно внезапно заржавел. Большая и маленькая стрелки, слившись воедино, указывали на цифру 12.
Снова послышались голоса… человеческие? И опять из гостиной?.. Похоже. Что-то напоминающее надежду встрепенулось в сердце, но увы, весьма ненадолго. Настоящий бред еще только-только начинался. И вся острота сюжета была еще впереди.
Сцена опять перенеслась в гостиную. Там, вольготно развалившись на креслах, восседали звери. Все шестеро. Ближе всех находилась рысь, она положила передние лапы на стол, задние поджала под себя (в следствие чего ее смокинг внизу небрежно смялся) и взыскательным взором оглядывала остальных. Точь-в-точь как смотрит начальник на своих подчиненных. Рядом приютился волк, свернувшись клубком и вытянув морду в сторону общей компании. Его галстук был явно длинноват и порой касался пола. Самой яркой и самой заметной фигурой этого зоопарка был, несомненно, медведь. Облаченный в пышное королевское платье, он уселся прямо-таки по-человечески: откинувшись на мягкую спинку и слегка растопырив лапы. Свинья еще пока только взбиралась на одно из кресел, что для нее было немалой проблемой: постоянно при этом падала и что-то по-свински бормотала себе под рыло. После всякого падения ее копыта стучали о лакированный пол, а ноги неуклюже разъезжались в разные стороны. Наконец, разочаровавшись в своих способностях, она улеглась на более низкий диван, рядом с бегемотом. Тот, кстати, тянул трубку, и из его огромных нор-ноздрей то и дело выплывали облака серого дыма. Интересно, а где же кот?
«Кис-кис, ты где?».
Да вот же он! Куда денется? Сидел прямо на столе, что-то там вынюхивая и вылизывая. Чуть живой и чуть мертвый, я стоял за портьерой, не шевелился и почти не дышал, только вслушивался в каждый пролетающий звук. Вся эта компания уж слишком смахивала на… обыкновенный цирк. Кстати, чем не идея? Раньше она мне в голову не приходила. Вдруг эти твари и впрямь сбежали из цирка? Там обычное дело наряжать животных в человеческие одежды, дрессировать их, обучая повадкам людей. Что, в Менлаувер приехали бродячие артисты?
Медведь поправил лапой свои очки и басисто произнес:
– Господа, я страшно, страшно голоден…
Цирк, наспех построенный в моем воображении, после этой фразы сразу рухнул до основания. Увы, все намного проще: это обыкновенное сумасшествие. Мне даже захотелось рассмеяться — смехом здравого прагматичного человека. То, что творилось у меня перед глазами, просто не могло происходить НА САМОМ ДЕЛЕ! «Не будь идиотом, Майкл!» — твердил некий внутренний голос, правда, звучал он вяло и невразумительно.
– Съедим его сейчас или немного подождем? — гаркнул бегемот.
Произнося слова, его пасть приоткрывалась, а то, что можно было назвать губами, шевелилось, принимая разные конфигурации, отчего и рождались звуки. Отсюда вывод: речь, несомненно, принадлежала ему самому. Никто из людей рядом не притаился и не разыгрывал этот спектакль своим голосом. А у меня желание смеяться резко пропало. Зато возникло другое желание — сматываться отсюда. Ум прагматика вновь померк в дебрях штормующих чувств.
– Целых триста лет мы ждали этого дня! — послышался то ли хрип, то ли храп, потом до меня дошло, что это хрюкала свинья. — Я уже начала терять всякую надежду, что когда-нибудь вновь почувствую во рту вкус человеческого мяса.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
