очередь? Антикоммунизм. Реформы юсин[34]. Сплочённость. Стоит объявить новые меры – они первыми выступают в их поддержку; стоит людям выйти на площадь – первыми рисуют огромные плакаты и бегут на демонстрацию.
– А как называется его церковь?
– Церковь пустоты.
– Церковь пустоты… Чего только не придумают.
– Как ни назови. Интереснее то, что потребовал этот приятель после своего дебюта. Хе-хе.
– И что же?
– Хе-хе… Мол, приведите мне семь ангелиц.
– Что это значит?
– Неужто не знаешь? Велел найти ему в прислужницы семь цветущих красоток лет двадцати. Не успел обмолвиться, верные прихожане вмиг всё исполнили. Покои настоятеля – место священное, никто туда без приглашения не входит. В соседней комнате поселили семь ангелиц – якобы чтоб прислуживали настоятелю. Ясно ведь, о чём речь… Надоедят – спроваживал их своим приближённым, а себе набирал новых… В жар бросает от таких историй. И эти ангелицы непременно должны быть девственницами, ещё не знавшими мужчин. О, Владыка Всевидящий!
Чисан вдруг остановился. Перед нами были железные ворота, за которыми возвышался величественный трёхэтажный особняк. Таблички на воротах не было.
– Это и есть Церковь пустоты?
– Это дом его второй жены. Днём он обычно здесь.
Громко кашлянув, Чисан крикнул:
– Доброго здравия!
Внутри было тихо. Чисан крикнул ещё дважды, но никто не отозвался. Он заколотил в ворота. Неожиданно воздух сотряс яростный собачий лай. Он доносился со двора – казалось, собак не меньше трёх. У меня забилось сердце, я отступил на шаг. Чисан не переставая стучал кулаком в ворота. Лай вдруг прекратился.
– Кто там? – раздался резкий женский голос.
Я посмотрел по сторонам. Вокруг никого не было.
– Вам кого? – снова пронзил слух металлический голос. Его обладательницы по-прежнему не было видно.
– Мы странствующие монахи, – сказал Чисан. – Подайте ради милости Будды.
– Ступайте куда-нибудь ещё. Здесь вам не подадут, – ответили немного мягче. Только тогда я понял, что где-то к воротам прикреплен интерфон и в доме нас видят на экране.
– Ну что ж, на нет и дела нет, – Чисан сменил тон. – Позвольте повидаться с Его святейшеством.
– А вы кто такие? – насторожилась женщина.
– Передайте, что пришёл пропащий. Он поймёт. Пропащий монах Чисан.
Некоторое время было тихо. Чисан подмигнул мне.
– Его святейшества сейчас нету, – сказала женщина. – Он уехал за город проводить ретрит.
Чисан скривил губы.
– Невезучий я человек. Пришёл спасти старого друга, с которым когда-то вместе надел монашескую рясу. О, Владыка Всевидящий! Вернётся – скажите, что заходил ботхисатва Кшитигарбха[35]. Передайте, что увидимся в аду.
– Голос другой, – заметил Чисан, когда мы спускались с холма. – Похоже, опять вторую поменял.
Он потряс головой.
– Я конченая тварь. Явился к жулику просить денег на проезд. Конченая тварь.
Мы с Чисаном превратились в ночлежников; мы плутали от храма к храму в горах на севере реки Ханган, бродили по провинции Кёнги, обошли монастыри в провинции Чунчон и наконец, выпив по бутылке молока на станции в Тэчжоне, простились.
Везде было одно и то же. Странствующих монахов всюду презирали, встречали враждебно; и везде без исключения шла реновация. Строились храмы, медитационные центры, колокольни, молельни в честь горных духов, духа семи звёзд и пратьекабудд[36]; отливались колокола, расписывались стены и крыши, проводилось электричество, деревянные и железные изваяния Будды покрывались золотом. О-о, боги процветали, а сотворившие их люди падали всё ниже и ниже.
Храмов было много. Монахов тоже. Но истинных монахов днём с огнём не сыщешь. Сбывалось пророчество Почитаемого в мирах: в конце времён, по истечении великого трёхтысячного мира, в котором явится Майтрея, в монастырях останутся одни лицемеры, а истинные монахи затеряются на городских улицах. Воспитание учеников превратилось в голословный лозунг; монастыри сделались колыбелями самоуправства настоятелей; те, кто не имел ни власти, ни денег, ни физической силы, оставались не у дел. Они страдали от чахотки в холодных кельях на задворках монастырей, куда не проникал солнечный свет; превращались в бродяг и скитались в горах и селениях; многие просто снимали монашескую робу.
Реновация. Какое прекрасное слово. Однако меня одолевали сомнения. Хотелось спросить какого-нибудь настоятеля, ловко проводящего реновацию, сколько денег у него на банковской книжке, спрятанной в глубоких складках монашеской рясы.
Однако, в принципе, это неплохо. Монастырь ведь тоже общество – общество, в котором собрались чужие друг другу люди, – поэтому здесь не обойтись без абсурда и противоречий.
Я не буду говорить о продажности и абсурде, существующих внутри общины. Не буду говорить и о безнравственном лицемерии и жестокости некоторых монахов. Монахи – это не какая-то отдельная порода; все побрившие головы и надевшие робы – выходцы из одной толпы. Мир велик. Космос неизмерим, он настолько огромен, что изощрённому человеческому уму его не постигнуть. Вряд ли во всём неизмеримом космосе жизнь есть только на этой планете, которая сама меньше песчинки. Пока люди борются за место под солнцем, возможно, где-то на далёкой звезде другие существа решают совместными усилиями такие высокие задачи, что нам и не снились. В свете этого просто ужасно разглагольствовать о продажности какой-то горстки людей. Вы скажете, что у всех проблем общая отправная точка. Не можешь решить одну – не решишь другие пять и десять. Если в каком-то коллективе существуют продажность, мошенничество или разногласия, разве не следует выявить их и искоренить? Разве не стоит ради такого малого дела приложить все силы? Не это ли делает человека человеком? Так и есть. Верно. Однако поэтому проблема в итоге возвращается к тебе самому. Пускай это избитая фраза, но я и есть мир и космос, а следовательно, моё сознание – это сознание вселенной. О-о, моя загадка – когда она будет разгадана, будет разгадана и тайна бесконечного космоса. Логика человеческой жизни кажется незамысловатой. Днём трудишься в поте лица ради того, чтобы удовлетворить насущные нужды; по ночам снимаешь усталость, трёшься о женское тело; утром с восходом солнца снова отправляешься зарабатывать на пропитание… Все так живут. Плодятся и размножаются… И всё ради того, чтобы выжить в условиях жестокого закона, изобретённого для отбора приспособленных; чтобы выжить красиво. Все так живут – и умирают…
Чисан вечно скучал. Со своей неизменной жаждой мощного стимула, он не терпел даже лёгкой хандры и с помощью подкрепляющей силы алкоголя откармливал свою внутреннюю пустоту. Он питал отвращение к монашеской одежде, презирал монахов за лицемерие, блеф и невежество и плевал им вслед. Я каждый раз накидывался на него:
– Можете просто снять монашескую робу. Или спасайте этих пропащих. Все мы в одной лодке. Зачем вы так?
– Ты не понимаешь, – отвечал Чисан. – Только тот, кто умеет безумно любить, умеет и ненавидеть.
4
У
