Я вошел в дом. Альма сидела за кухонным столом, на котором стояли две тарелки с вилками и кусок вчерашнего «Захера». Услышав мои шаги, она подняла на меня взгляд и улыбнулась своей загадочной улыбкой. Теперь я видел в этой улыбке знак непроницаемости, густую вуаль печали. Боль давно уже привлекала внимание философов как переживание и универсальное, и не передаваемое кому-либо другому. В определенном смысле наблюдать за человеком, терзаемым болью, труднее, чем сносить такую же самому, поскольку более мощного напоминания о нашем одиночестве не существует. Именно боль ставит пределы нашей способности сочувствовать другому, обводит яркой чертой то, что мы можем надеяться, всерьез надеяться узнать о нем. В тот миг я сильнее, чем когда-либо, хотел быть близким ей человеком, и сознание невозможности этого мучило меня.
Она взяла нож, отрезала себе изрядный кусок торта.
– Сегодня я съем побольше. Думаю, я это заслужила.
Мы ели в молчании. Вернее сказать, я ел – Альма ничего практически не съела, только потыкала торт вилкой, проткнула ею же пакетик густых сливок и выдавила их на торт. Я встал, чтобы ополоснуть тарелки, и, включив воду, услышал, как за моей спиной проехались по полу ножки ее стула.
– Я очень устала и хочу полежать. Если не спущусь к обеду, управляйтесь с ним без меня.
На лице ее одно выражение быстро сменялось другим, и каждое оставалось мне непонятным.
– Надеюсь, вы не станете меня жалеть.
– Никогда, – ответил я. – Даже если проживу миллион лет.
Она кивнула, повернулась и ушла.
Я напомнил себе об услышанном мной от врача, постарался убедить себя в том, что скованность, вялость Альмы – сущие пустяки. Ничего у меня в итоге не вышло, поскольку именно в те минуты, когда ей не хватало сил для разговоров, я начинал с особенной остротой понимать, сколь многим ей обязан. Каким бы утешением ни стал я для нее, Альма уже отблагодарила меня десятикратно. Я навсегда останусь ей благодарным за это и сейчас вспоминаю те дни как самые счастливые в моей жизни, тем более что миновали они очень скоро.
Глава десятая
– Ну очень похоже на фильм «Гарольд и Мод», – сказал Дрю.
Был уже конец марта. Я вышел из дома ради неуверенной попытки как-то укрепить иллюзию того, что и у меня имеется свой круг общения. Желая отблагодарить Дрю, раз за разом дававшего мне приют, я купил в ресторанчике «У Дарвина» ленч: сэндвичи и миндальные пирожные размером с сурдину каждое. Мы отнесли все это в Гарвардский двор, уселись на ступенях Университетской столовой и теперь наблюдали за тем, как японские туристы фотографируют изможденных первокурсников.
По-настоящему Дрю звали Цонг-ксю. Компьютерщик по образованию, он приехал сюда из Шанхая, задержавшись на этом пути в Милуоки. Мы познакомились на семинаре по искусственному интеллекту и быстро подружились. Как и у меня, у него было Все Кроме Диссертации; в отличие от меня, он отказался от нее по собственной воле – бросил, чтобы посвятить все время игре в покер. И теперь зарабатывал на жизнь, обдирая в казино «Фоксвудс» участников холостяцких пирушек. Когда он звонил домой, его родители плакали.
– Брось, – сказал я.
– Я что, я ничего, просто ты как-то странно говоришь о женщине, которая годится тебе в бабушки.
Я промолчал. Мне все еще не удалось составить описание моих чувств к Альме. Если не принимать в расчет один до крайности неприятный сон, я не находил ее привлекательной – ну, то есть, per se[16]. Определенно. Встреться мы лет пятьдесят назад… Но сейчас, в данных обстоятельствах… конечно, я не мог видеть в ней предмет эротических желаний.
Однако и дружбой назвать наши с ней отношения было нельзя. В наши дни дружба – это нечто дешевое, легко заменяемое. Войдите в Интернет – и вы сможете обзавестись хоть тысячью «друзей». Дружба такого рода бессмысленна, и я считал, что назвать происходившее между нами «дружбой» значило бы оскорбить Альму. Самым лучшим приближением, какое мне удалось подыскать, была платоническая любовь – не в общеразговорном значении этих слов, но в смысле изначального ее определения: любовь духовная, переступающая телесные границы, лежащая за пределами секса, за пределами смерти. Подлинная Платоническая любовь есть слияние двух душ.
– Она намного интереснее большинства наших знакомых, – сказал я.
– Готов поспорить. – Дрю зарычал, хватая согнутыми пальцами воздух.
– Идиот.
Он засмеялся.
– Я рад за тебя. Ничего не понимаю, но рад.
– Прекрати.
– Что именно?
– Говорить, что рад за меня.
– Так я же рад.
– Я с ней не сплю.
– Угу. Вообще-то и мне больше по вкусу девчонки, у которых ты жил. Не познакомишь нас?
– Тебе не хватает примерно ста фунтов веса.
– Я над этим работаю, – сказал он и засунул в рот половинку пирожного.
К нам подскочил, собираясь сфотографировать нас, турист.
– Похоже, он решил, что мы студенты, – сказал я.
Дрю только кивнул – рот его был забит кокосовой стружкой.
– К вашему сведению, мы не студенты, – сообщил я туристу. – Меня исключили, а он профессиональный картежник.
– Гавад! – возопил турист.
– Ладно, – сказал, выкашляв крошки, Дрю. – Представление окончено.
И показал туристу кулак. Тот, нимало не испугавшись, отступил, пристроился за деревом, нажал на своем аппарате кнопку «зум».
– Ну, публика, – покачал головой Дрю. – Чего уж такого хорошего в снимках совершенно незнакомых людей? Кому они нужны?
– Ему, как видно, нужны.
– В таком разе надо было сказать ему, чтобы снимал меня с левой стороны. Она у меня фотогеничная. Кстати, с днем рождения. Почти.
Один из полученных Дрю от природы даров – поразительная память на даты и цифры. И это странно, поскольку запомнить что-либо еще он практически не способен. Например, правило, которое требует спускать за собой воду в уборной.
– Спасибо.
– Праздновать будем?
– Что?
– А, забыл, – сказал он. – Ты же не любишь праздников.
– Я не против праздников, просто не понимаю, почему нужно праздновать день рождения.
– Ну, потому что это весело.
– Да и юбилеем нынешнюю дату не назовешь.
– Это твой день рождения – чем не причина? Хотя бы подумай об этом.
– Подумаю.
– И сообщи о твоем решении. Черт, чуть не забыл. Тебе пару дней назад мамаша звонила.
Я удивился:
– Откуда у нее твой номер?
– Наверное, она сначала Ясмине звякнула. В общем, перезвони ей.
– Она не сказала, чего хочет?
Дрю пожал плечами:
– Может, поздравить тебя с днем рождения.
В последние годы родители связывались со мной, только когда у них появлялись дурные новости: развод моего двоюродного брата, смерть нашей собаки. Впрочем, если мама дала себе труд позвонить и Ясмине, и Дрю, дурная новость у нее должна быть куда более веская. И я подумал об отце. Ему еще не исполнилось и шестидесяти, однако телесный механизм свой он здорово износил, да и его отец умер от сердечного приступа. Внезапно я увидел его прямо перед собой сидящим на корточках у чьей-то кухонной раковины и пытающимся отвинтить сливное колено, – отец натужно всхрапывает, затем грохот, рассыпанный по полу «Комет».
И я встал, скатывая ладонями в шарик вощеную бумагу.
– Пожалуй, пойду позвоню.
– Вот черт. Я не хотел тебя расстроить.
– Да нет, все нормально.
Я вручил ему остаток моего пирожного, пожелал удачи за игорным столом и пошел к Научному центру, чтобы позвонить домой – за счет вызываемого абонента.
* * *
– Джои, – сказала мать. – Сто лет пытаюсь до тебя дозвониться.
Услышав свое детское прозвище, я поморщился.
– Ну вот он я.
– Твоя подружка сказала, что ты съехал.
– Съехал.
– Что случилось?
– Я съехал. Только и всего. – Я уже понял по ее голосу, что отец жив, и был готов закончить разговор. – Так в чем дело?
– Понимаешь, милый, я знаю, ты очень занят, но мне хочется, чтобы ты подумал о приезде домой, на время.
Я потер лоб:
– Не знаю, мам.
– Ты не дослушал. Это важно.
Я помолчал, потом:
– Да?
– Понимаешь, исполняется двадцать лет.
Двадцать лет, а кажется, что все это было совсем недавно. Воспоминания обрушились на меня, как снежная лавина. Я вспомнил апрельскую метель. Вспомнил прерывистые звуки, которые издавал, заводясь на холоде, мотор грузовика, полицейского в нашей кухне, три чашки кофе, всю ночь простоявшие на столе. Вспомнил, слушая бессвязные речи моей матери, и это, и многое другое.
– Мы подумали, может, устроить в какой-то день, поближе к дню рождения Крисси, небольшую поминальную службу. Ничего особенного, просто бабушка приедет и… ну, мало ли. Время самое подходящее. Можно будет пригласить кого-то из его старых друзей, знаешь, Томми Шелл так и живет в городе, ну и других, с которыми он водился, здесь тоже много. Конечно, Томми вырос, у него обувное дело, как у его отца, и – ты, конечно, не знаешь – он и облысел точь-в-точь как его отец. Все так изменились, Джои. Ты даже не поверишь. Я знаю, они не были твоими близкими друзьями, но ты просто поразишься, когда их увидишь… В общем, тетя Рита сказала, что попросит отца Фреда произнести поминальную речь, у него всегда так хорошо получается. Я, конечно, никого зазывать не стала бы, но если люди хотят помочь, то нельзя же им отказывать, это грубо. Только я не хочу ничего предпринимать, если ты не приедешь. Это будет выглядеть неправильно. А так, я хотела бы, и, знаешь что, я думаю, папа тоже, если бы он сейчас был здесь, он так и сказал бы. Но, если ты не приедешь, он не согласится. Я уверена, не согласится. Так что все зависит от тебя. Ты и сам знаешь, мы никогда на тебя не давили, не требовали того или другого, но я думаю, ты правильно поступишь, если приедешь.
