Значит, так: все нападения были совершены в промежуток времени от одиннадцати утра до часу дня. Близкие не говорят о том, что у кого-то из потерпевших были враги. Конечно, это может ничего не значить, они могут умалчивать о мотивах нападений по своим соображениям, но, по крайней мере, явных недоброжелателей мы не выявили.
Что касается прошлых связей, среди которых могут крыться застарелые конфликты, — пока нам удалось нащупать только тень конфликта, без всякой надежды на то, что этот конфликт имеет какое-то отношение к нападениям. Это я про “смурного мужика”, подбивавшего Коростелева на изготовление оружия. И то эти сведения нуждаются в проверке. Мастер мог и приврать, мало ли, и просто ошибиться.
И только про одного из потерпевших — Коростелева — мы можем предполагать, что он был в прошлом судим. Если так, то оттуда могут тянуться ниточки мести или вражды. Но это тоже вилами по воде писано, пока не придет подтверждение из Главного информационного центра.
Таким образом, если в парадных орудовал не маньяк и не отмороженные малолетки, то целью нападавших, скорее всего, был кто-то один из потерпевших. Кто? Пока на эту роль напрашивается одна кандидатура — Коростелева. Но не исключено, что мы пока не знаем чего-то важного, а если копнуть других потерпевших, то найдется более подходящий вариант.
Хорошо, а если это не маньяк и не отмороженные малолетки, то зачем нападали на потерпевших? Куда пристроить расстегнутые брюки? Ничего не понимаю.
Я поднялась из-за стола и пошла развеяться к Горчакову. Лешка, давно забывший, что он вычеркнул меня из списков живущих, обрадовался, ему наверняка тоже хотелось развеяться. Он вскочил, захлопотал надо мной, не зная, в какой красный угол меня усадить.
— Что-то ты, братец, больно нервный сегодня, — заметила я.
— Что есть, то есть, — признался Горчаков. — Правильно мне говорили — меньше надо в рюмочку заглядывать.
— Колись, — засмеялась я. — Проговорился, что ли, в нетрезвом виде?
— До этого не дошло.
— Ну рассказывай…
Горчаков еще немножко повыпендривался, но, в конце концов, желание поделиться хоть с кем-нибудь взяло верх, и он рассказал про себя стыдный случай.
Не так давно жена подарила ему мобильный телефон, это я знала, поскольку Горчаков носился с ним, как с игрушкой, на радостях всем опрометчиво раздал свой номер, и прокурор вкупе с дежурной частью РУВД стали беззастенчиво этим пользоваться. Поэтому, если в неурочное время случалось какое-нибудь происшествие, все знали, кому звонить. А если телефон был выключен, значит, Горчаков дома, поскольку жена, давно подозревавшая прогулки благоверного налево, запретила выключать свой подарок до тех пор, пока супруг не переступит порог дома. Так что теперь следователь Горчаков круглосуточно был в пределах досягаемости.
Вчера Лешка весь вечер провел в РУВД, поскольку необходимость работы по установлению личности мужчины, убитого возле хлебозавода, чудесным образом совпала с присвоением очередного звания начальнику розыскного отдела. Когда в отделе кончилась водка, установление личности продолжилось в кафе напротив.
Придя домой, Лешка, не в силах раздеться и произвести гигиенические приготовления ко сну, упал на супружеское ложе прямо как был — в грязной куртке и в ботинках. Верная следовательская жена Лена добросовестно пыталась его добудиться, чтобы раздеть и уложить под одеяло, но безуспешно. Она его и трясла, и в уши орала — безрезультатно. А поскольку животное, дышащее алкоголем вперемешку с сырым луком и недожаренными котлетами, упавшее в сапогах в семейную постель, не служит стимулом к достижению семейного равновесия, Лена предприняла совершенно коварный ход: она позвонила ему на трубку.
Естественно, он сразу среагировал: глаза открыл и трубку схватил, поскольку думал, что его вызывают на работу. Тут ему было высказано много нелицеприятного, что заставило его моментально раздеться, извиниться и лечь в постель. Стесняюсь упоминать об этом, но, похоже, еще и исполнить супружеские обязанности. Я долго и безуспешно домогалась от Горчакова, по телефону ему было все высказано или лично, но этого он не сказал.
Зое он, естественно, рассказать об этом не мог, так как не хотел расстраивать ее частым упоминанием о жене, без чего этот рассказ был бы лишен красок и смысла.
Мы с ним еще обсудили Ленкино долготерпение, Зойкино благородство, мою неприкаянность, странную осведомленность всего юридического сообщества нашего района об интимных подробностях моей жизни, после чего разговор плавно перетек на установление личности гражданина, скрывавшегося под именем Белоцерковского. Выяснилось, что роковое количество водки было выпито не зря, определенные сдвиги в процессе установления личности произошли. Вернее, мы с Лешкой сошлись на том, что этот процесс начался с другого конца: мы еще не знали, кто он на самом деле, но теперь уже точно можно было сказать, что убиенный не являлся Белоцерковским.
Эксперты подтвердили, что документы подделаны, мало того, что переклеена фотография, так еще и внесены изменения в данные. Человек с такими данными, как указано в документах, в Петербурге не зарегистрирован. По месту регистрации, значившемуся в паспорте, о гражданине Белоцерковском никогда в жизни не слышали. Джип, на котором “Белоцерковский” приехал к месту своей смерти, по номерам не существует. Однако номер двигателя совпал с данными машины, угнанной три месяца назад от универмага “Московский”.
Лешка сказал, что Кужеров, принимавший вчера деятельное участие в культурно-массовой жизни РУВД, клятвенно заверил, что сегодня выдвигается прямо с утра в морг катать пальчики трупу “Белоцерковского”. Может, эксперты еще установят, какая фамилия значилась в документах до того, как они подверглись травлению.
— Не поняла, — удивилась я. — Я же его послала в больницу, мне нужны отпечатки пальцев Селько, это единственный еще живой потерпевший.
— Этот потерпевший тоже показаний не дал? — спросил Лешка.
— Куда там, — вздохнула я. — Жена сегодня была, говорит, повреждена кора головного мозга. Все, он уже растение. Но мне интересно, где Фужер…
Поскольку с утра за время, прошедшее у меня в допросах спутниц жизни потерпевших, Кужеров мог даже пешком дойти до морга и вернуться обратно, я принялась звонить ему в отдел. Но не успела я выругаться, слушая длинные гудки, как Кужеров явился в прокуратуру собственной персоной. Он помахивал папочкой с дактилокартой трупа и жаждал поведать нам о важных наблюдениях, сделанных им в последнем пристанище “Белоцерковского”.
— Понимаете, друзья, мне жмурика выкатили из холодильника на каталке, и у него рот раскрылся. Я случайно туда заглянул. У него пломба стоит зоновская.
Мы с Горчаковым переглянулись.
— Сереженька, а ты откуда знаешь, что зоновская? — спросила я, забирая у Кужерова дактилокарту, пока он ее не потерял.
— Знаю. Под Мурманском есть зона, где такие пломбы ставят. Она из специального сплава, не помню, как называется. Считается круто. Причем ее сами зеки ставят, не зубной врач, а сами умельцы, в бараке прямо. Вот так. Я на работу забежал, ШТ[7] послал туда, в эту колонию, с приметами жмурика.
— Молодец, Фужер. Можешь, если захочешь, — ласково сказала я, но Кужеров меня перебил:
— Маша, не зови меня, пожалуйста, этой дурацкой кличкой.
Я смутилась. Не ожидала, что Кужеров так болезненно реагирует на это безобидное прозвище. Хотя, если вдуматься, не такое уж безобидное. Он, похоже, сам страдает от того, что под настроение может напиться до невменяемости. Вот, оказывается, под этой суровой внешностью кроется нежное сердце. Я вспомнила, как Кужеров трогательно позаботился обо мне после неудачного побега киллера, и чуть снова не прослезилась.
— Ладно, а как насчет Селько? Ты в больнице был?
Кужеров потупился:
— Маш, не посылай меня больше в больницу. Мне так стыдно. Я тогда напился вместе с доктором, ну как я теперь туда покажусь, а?
“Так, — подумала я, — похоже, Сергей Сергеевич не только доктора споил, но еще и покуролесил в больнице. Интересно, что они там вытворяли на пару с доктором? Канкан с медсестрами танцевали? Устроили дуэль на клизмах?” А он робко продолжил:
— Мне правда неудобно. А все из-за того, что я после водки пиво пью. Как пивком залакирую, так тянет на подвиги.
— Кужеров, — я заглянула ему в глаза снизу вверх, — а давай ты дашь себе слово, что больше не будешь после водки пить пиво, а?
Кужеров помолчал, потом ответил:
— Не могу.
В глазах его, между прочим, красивых, с длинными ресницами, странных на таком грубо вытесанном лице, плескалось страдание.
— Не могу, — повторил он.
— Почему?
— Потому что тогда получится, что у меня слабая воля…
Я не нашлась, что сказать. А Кужеров, напуганный моим молчанием, стал теперь уже сам заглядывать мне в глаза.
