— В одной постели.
— И что?
— И ничего.
— А ты ему намекала?
— Нет.
— А почему?
— Регина, что ты пристала, — рассердилась я. — Я что, должна отчитываться, почему я не сплю со Стеценко?
— Да ладно, что ты раскричалась? Я же тебе добра хочу.
— Вы все сговорились, что ли?! Прямо одними и теми же словами…
— Ну все, все, больше не буду. А что это у тебя за дуля на лбу?
— Молодец, а еще художник называется. Острый глаз. Ты только сейчас заметила?
— Ага. Что это? Сашка приревновал?
— Нет. Бандитские пули.
— А-а. У меня есть гель хороший от ушибов, от отеков. — Регина порылась в сумочке и протянула мне баночку из матового стекла с голубым гелем: — На. Помажь прямо сейчас.
— Не хочу. Потом.
— Ладно. А что у тебя с кремами? Чем ты пользуешься? — Регина не поленилась встать, сходить в ванную и обозреть мои косметические и парфюмерные возможности. — Понятно. Все это фуфло. Выкинь прямо сейчас. Иначе так и будешь делить с мужиками постель, как братик и сестричка.
Регина начала вытаскивать из сумки и расставлять на моих полочках разные элегантные флакончики.
— Вот это очень хорошее очищающее молочко. Им лицо протрешь, потом тоником.
По опыту я знала, что с ней лучше не спорить, поэтому покорно спросила:
— А умываться до молочка или после тоника?
Возникла мхатовская пауза. Затем наконец подруга обрела дар речи.
— Что-о?! Ты у-мы-ва-ешься?! — Она посмотрела на меня так, как будто я призналась ей, что ем живьем лягушек.
— Ну, в общем, да, причем с детства.
— Ты сошла с ума!
— Интересно, почему это? — Мне стало обидно. Добро бы я призналась, что с детства не знала ни воды, ни мыла…
— Да потому! Нашей водой нельзя умываться. Она ядовитая. От нее кожа с лица слезет.
— Но у меня же не слезла.
— Пока. Пока не слезла.
— Регина, брось. В моем возрасте мне уже ничего не угрожает.
— Ох, как ты заблуждаешься!
— Слушай, хватит меня стращать. Посмотри на мою кожу. По-моему, она может служить рекламой нашей воды.
Регина всмотрелась в мою кожу, сосредоточив основное внимание на шишке, потом нехотя, даже с некоторой досадой, признала:
— У тебя хорошая кожа. Но это генетически. Она генетически хорошая. Чем бы ты ее ни портила.
— Ну и хорошо.
— Ничего хорошего! — отрезала подруга. — Так до конца дней проживешь и не узнаешь, что такое приличный крем…
В сумке у Регины очень кстати зазвонил мобильный телефон.
— Да! — ответила она в трубку. — Скоро буду.
— О! — прокомментировала она, убирая телефон. — Хомячок мой звонит. Соскучился. Ручки девать некуда. Ладно, поеду, а то мосты разведут.
После отъезда Регины я прибралась, повертела в руках ее подарки в матовых стеклянных флаконах, понюхала их, но намазать на себя не решилась.
Улегшись в постель, я долго ворочалась, обдумывала то обстоятельство, что Сашка, расставшись со мной утром, так в течение дня и не позвонил. При этом я совершенно проигнорировала тот факт, что меня целый день не было на месте. Вопрос — куда бы он звонил? Сон не шел, что меня крайне раздражало, утром опять будет не встать. Пришлось подняться и выпить валерьянки.
В полвторого ночи, когда я наконец начала засыпать, раздался телефонный звонок. Звонила Регина. Сначала я испугалась, что она не успела на мосты, и хотела предложить ей переночевать у меня. Но Регина сама уже зевала, понятно было, что она в своей постели.
— Я чего забыла спросить! А как у тебя с Пьетро? — поинтересовалась она моим итальянским знакомцем, за которого я так и не решилась выйти замуж.
— Грсподи, Регина, ты звонишь ради этого?!
— Да, ворочаюсь, заснуть не могу, пока не узнаю про бедного итальянца.
— Общаемся по телефону.
— Ты ему окончательно дала от ворот поворот?
Я задумалась — окончательно или не окончательно?
— Пожалуй, нет.
— Черт! Зачем я тебе позвонила?! Теперь я точно не засну.
— Мне бы твои проблемы, — пробормотала я уже в полусне.
А утром меня разбудил не будильник, а междугородный телефонный звонок.
— Доброе утро, Мария! — произнес по-английски голос Пьетро. — Если ты еще рада меня видеть, я могу приехать на следующей неделе. О'кей?
— О'кей, Пьетро! Между прочим, ты моим подругам спать не даешь.
— Бери с них пример, — засмеялся он.
Закончив разговор, я подумала: “Вот так. Не было ни гроша, да вдруг алтын. Сразу два обожателя. Надо их с Сашкой познакомить. Пусть кто-нибудь выиграет меня в честном бою”.
* * *
С утра я послала Кужерова в больницу дактилоскопировать потерпевшего Селько. Меня мучила совесть оттого, что я этого потерпевшего еще и в глаза не видела, но по большому счету видеть его было незачем: он уже несколько дней находился в коме, доктор был допрошен, экспертизы назначены, сегодня допрошу его жену.
Вдовами и женами я занималась целый день.
Вдова самого первого потерпевшего, рабочего Мащенко, похоже, все еще продолжала поминки. От нее пахло спиртным, вид был потрепанный. Конечно, грешно было ее осуждать в такой ситуации — погиб кормилец, работавший на “Адмиралтейской верфи”, на одном из немногих предприятий, не закрывшемся в годы кризиса, где еще платили деньги. Осталось двое детей, сама она работала за гроши уборщицей в магазине. Но мне сдавалось, что попивать она начала задолго до смерти кормильца. Может, и с ним на пару.
Вдова принесла прижизненные фотографии мужа — любительские, не очень-то хорошего качества, но зато в полный рост. Я попросила у нее разрешения пока оставить эти фотографии в деле. За полтора часа допроса мы с ней прошлись по всем жизненным вехам Петра Андреевича Мащенко, вспомнили армию, куда она его провожала и откуда дождалась, перебрали армейских товарищей, а также всю родню и соседей, в том числе и по даче. Вдова клялась, что нет среди этих людей того, кто мог бы подстеречь ее Петю в парадной и стукнуть по голове. Но все равно кое-какие фамилии я внесла в отдельный список, специально для оперуполномоченного Кужерова.
Но даже если принять во внимание тех, кто когда-либо что-либо не поделил с Петром Мащенко, это никак не объясняло, почему наряду с ним пострадали еще трое мужчин.
Наконец вдова, сморкаясь, ушла. В окно я видела, как она направилась к пивному ларьку и хватанула кружечку пива.
А в мой кабинет уже входила вдова программиста Арзубова. Хоть и бросалось в глаза, что она убита горем, выглядела она просто потрясающе.
Из беседы с ней я выяснила, что муж был младше ее на девять лет, познакомились они на работе, в институте “Энергосетьпроект”. Она увела его из благополучной семьи, жили они душа в душу, детей не было. На мои вопросы, не могло ли нападение быть связано с местью его предыдущей семьи, вдова с негодованием затрясла головой. Бывшую жену покойного (детей не было и в той семье) она характеризовала в высшей степени положительно, как интеллигентную, благородную женщину, равно как и ее родственников, с которыми Арзубов до последнего времени сохранил нормальные отношения. Все они были на похоронах, и непохоже было, что кто-то затаил на него злость.
В армии Арзубов не служил, так как в институте, где он учился, была военная кафедра. Круг его общения был не так уж широк. У него было двое близких друзей, заподозрить которых может только идиот (“Надо вызвать этих друзей, — решила я. — Друзья могут знать то, чего не знает жена”). “Нет, — решительно сказала вдова, — это дело рук отмороженных малолеток. Ну кому еще придет в голову нападать в парадной на интеллигентного человека? И главное, ради чего?”
Фотографию Арзубова я тоже приобщила к делу.
Жена безработного Селько либо уже смирилась с потерей мужа, либо просто замечательно держала себя в руках. Я не заметила в ней особых признаков волнения. Когда я спросила о состоянии мужа, она довольно долго вспоминала, когда в последний раз была в больнице. Потом она тихим голосом сказала, что врачи ей сообщили о полной безнадежности больного. Повреждена кора головного мозга, полноценным человеком он уже никогда не будет, даже если выживет; а шансов не так много. Он так и не приходил в себя. Жена принесла мне маленькую фотокарточку на паспорт, где у Селько было застывшее лицо. Я по опыту знала, что на таких фотографиях люди зачастую непохожи на себя, но карточку все равно взяла. Может, пригодится.
После ухода Инны Ивановны Селько я разложила фотографии потерпевших перед собой в ряд и подвела некоторые итоги.
Во внешности потерпевших действительно наблюдалось определенное сходство: у всех рост выше среднего, светлые короткие волосы, и возраст примерно одинаков — от двадцати восьми до тридцати пяти лет, не исключая и последнего, Коростелева. Даже тип лица примерно один, но в наших широтах это весьма распространенный тип. Вот, например, давешний киллер тоже под него подходит, тоже имеет овальное симпатичное лицо с прямым носом, так что это не показатель. И тут же я поймала себя на мысли, что лицо потерпевшего Коростелева пристроить в этот ряд не могу по той причине, что не в состоянии его как следует вспомнить. Несмотря на то, что я должна была в больнице разглядеть его детально, перед глазами у меня стояли серая кожа, бритая после операции голова и чудовищные круги под глазами, вот и все. Надо будет попросить у Ольги Васильевны его фотокарточку. Я потянулась к телефону, но передумала — сегодня я вряд ли ее застану, да лучше ее и не беспокоить. Судя по тому, в каком она вчера была состоянии, еще нарвусь на истерику… Несколько дней можно подождать — она ведь повезет тело мужа в Ивановскую область, а потом вызову ее с фотографией, заодно и допрошу по связям Коростелева. Надо спросить еще про “смурного мужика” и про судимость.
