Мы ещё не проходили патриотические «Стихи о советском паспорте» поэтому я не был соответственно подготовлен и воспринял эту знаменитую строчку самым непосредственным образом: не выдержал — и прыснул!
И видимо, — впервые до нее дошла вся смешная двусмысленность этой строчки!
Она сбилась и покраснела…
Тем не менее…
— Леонид! — ловким официальным зигзагом моя идейная руководительница ухитрилась-таки снова вырулить на основную дорогу. — Вам при вашей несомненной развитости необходимо развивать… Ой, что это я? Какое-то масло масляное… — спохватилась она. — Необходимо совершенствовать в себе навыки общественной деятельности. Вы несколько однобоко относитесь…
У меня встопорщились уши к вздыбилась шерсть на загривке, словно у встревоженной сторожевой собаки: я сразу почувствовал подвох, запах опасности. Она демонстративно называла меня на «вы»! Ох, это не к добру!
— И вы (опять это зловещее «вы»!)… будете со мной консультироваться по некоторым ключевым аспект ам данной темы… Во внеклассной обстановке, как мне кажется. Правда же, в этом самом нет ничего предосудительного, когда ученик навещает своего преподавателя в домашних условиях? — утвердительно, но вместе с тем с лёгким облачком беспокойства, набежавшего на эту утвердительность, спросила она и добавила строго:
— Так сказать, для неформального общения… Сколько завтра у вас уроков? Можете придти ко мне часов этак в восемь? И, кстати, я дам вам дополнительную литературу для вашего ответственного задания. Кое-какие выписки, цитаты, сборники статей о великом поэте — вам… (я насторожился, она опять намеренно соскользнула на «вы»)…такие материалы, безусловно, пригодятся. А потом я просмотрю предварительно то, что вы напишете, может быть, что-нибудь и подскажу, присоветую, что там следует добавить, исправить или прояснить. Так я жду вас?
…В середине октября в наших северных краях темнеет рано. Я шёл к своей учительнице для неформального общения в домашней обстановке.
Война кончилась, обязательную светомаскировку с окон сняли, но видимо, по прочно укоренившейся привычке, — за четыре-то долгих военных года! — свет в уличных фонарях не включали, да и было-то их, этих самых фонарей на всю Купеческую… виноват, — улицу Дзержинского — всего три или четыре. Так что шёл я не слишком быстро, аккуратно ступая по дощатым щелястым тротуарам, чтобы не попасть нечаянно на прогнившую доску или не завязить ногу в невидимой дыре с острыми занозистыми краями. Под дощатыми настилами в канавах булькала и переливалась невидимая в полной темноте вода, дышащая тиной и прелью.
Кое-где свет из окон слабо пробивал чёрную чернильную мглу, мягкие освещённые половички ложились под ноги, но когда я переступал через них и двигался дальше — тьма становилась еще гуще.
На крыльце училкиного дома света не было, и я сослепу задел ногой пустое ведро, которое с жестяным грохотом скатилось по ступенькам.
Этот лязг сыграл роль дверного звонка.
В освещённом проёме двери появилась Людмила Тимофеевна с высоко поднятой вверх керосиновой лампой.
— Это я ведро сшиб, — бодро возвестил я. — Извините.
— Вы не ушиблись, Леонид? — деликатно осведомилась она. — Проходите.
В комнате я сел на стул с гнутой спинкой возле стола, а но другую его сторону села хозяйка в платке из козьей шерсти, накинутом на плечи. Лампа-десятилинейка с синим стеклянным резервуаром стояла левее меня, так что её лицо было словно бы разделено на две половины — светлую, освещенную, и тёмную. И ещё на столе лежала стопка ученических тетрадей, — видимо, перед моим приходом она проверяла их.
Но разговор на этот раз у нас зашел не о литературе…
— Леонид… — словно бы собравшись с духом, как перед прыжком из парной баньки в снежный сугроб, храбро начала она. — Это правда, — то, что говорит о вас Надежда?
— Что — правда?
— Ну… то, что у вас есть… ЭТО — она только интонацией выделила смысл последнего слова.
— Что — это? — Вообще-то я не косноязычен, но здесь я изо всех сил старался быть немногословным по двум причинам: я вовсе но стремился помогать ей, а потом — я ведь не знал, чего в конечном счете наговорила ей Надежда. Поэтому я заранее отдавал инициативу наших дипломатических переговоров ей.
— Я имею в виду… что делает физические отношения между женщиной и мужчиной… ну, вы понимаете, конечно… как бы это сформулировать… почти безопасными. Это правда?
— Правда… — довольно сухо подтвердил я.
— Я понимаю… всю рискованность моего предложения… но если гарантируется полная безопасность… то сам факт… так сказать… подобных отношений… оборачивается совсем другой стороной. Ведь так? Что вы молчите?
— Так…
— А вы, простите за прямой вопрос, — взяли ЭТО с собой?
— Да… — осторожно и односложно ответил я, всё еще не понимая, куда она клонит.
— Такие действия… как визит к врачу. Чуть стыдно, но тут уж ничего не поделаешь. Леонид… — на одном выдохе вышепнула она, — знаете, я хотела бы попробовать… Вы не против?
Я чуть не упал со стула. «Вот это да! Нарочно не придумаешь!» — с ужасом подумал я и, не найдя слов для ответа, только еле заметно мотнул головой. Впрочем, может ли в знак согласия кивнуть баран, когда его за веревку, примотанную к рогам, волокут на убой?
Она пересела на кровать, предварительно сняв с него покрывало, и поманила меня. Я подошел вплотную. Она ждала. И это ожидание быстро становилось физически ощутимым, вроде угарного газа, проникающего в комнату из рано прикрытой, не до конца протопленной печки.
Я смотрел на нее, свою неказистую училку, женщину, самую чуточку старше меня самого, но явно младше бесхитростной, открытой и непритязательной тети Дуси, и всем своим звериным чутьем ощущал, что и у этой женской особи постоянно тлеет между ног неугасимый огонь, и она пытается удовлетворить его наиболее доступным, подворачивающимся под руку способом… И меня охватило какое-то непонятное, невеселое и дурное предчувствие.
— Да… — вдруг очень искренне пожаловалась она, — девственность имеет свои отрицательные стороны — и вздохнула. — Вы понимаете, Леонид… Я решилась на этот… скажем так — рискованный эксперимент… по совету вашей ближайшей подруги. Ближайшей… или — достаточно близкой? — у нее вырвался короткий нервный смешок, похожий на куриное квохтанье. — И я говорю не столько даже об интимной стороне… этого самого… — она мучительно морщила лобик, отчего белёсые бровки поползли вверх, и подыскивала нужное слово для обозначения наших намерений.
