А зачем я, собственно, об этом думаю? Легкая усмешка тронула мои губы. Нет, все-таки никак нельзя относиться к графу д'Артуа только как к другу! Что-то внутри меня этому мешает. Может быть, потому что не было случая, когда мы дружили, не будучи любовниками. Что будет на этот раз? Я даже не знала, что решить на этот счет. Конечно, у принца крови достаточно подружек, уж за этим дело никогда не стояло. Но, подумала я с нескрываемой гордостью, вряд ли среди них есть такая, как я.
Так что же мне делать, если он все-таки захочет хоть на миг возвратиться к прошлому? Я тряхнула головой, чтобы отогнать навязчивые воспоминания, чтобы вообще не думать об этом. И все же в глубине подсознания мне уже было ясно, что я вряд ли смогу сказать ему «нет».
В тот день, когда на землю спустился теплый тихий вечер, я стала свидетельницей потрясающего события; десятимесячная Изабелла самостоятельно вылезла из поставленной на землю колыбельки, взялась ручками за ее края, а потом отняла ручки и гордо стояла, демонстрируя всем свое умение. Замирая от гордости, я отошла на три шага и поманила ее к себе:
– Иди, иди сюда, миленькая! Иди, не бойся!
Изабелла пошевелилась, поверила мне, подняла пухленькую ножку и ступила шаг. Потом, удержав равновесие, сделала второй. На третьем я поймала ее в свои объятия.
– Ты ходишь, Бель! Моя хорошенькая, любимая Бель!
Вероника стояла в колыбели, ревниво наблюдала за нами и проявляла явное желание последовать примеру сестры.
«Ну, – подумала я со счастливой улыбкой, – теперь мне прибавится хлопот. Раз уж Изабелла взялась ходить, теперь ее не остановишь. Кто сможет совладать с этой непоседой?»
Я обожала своих близняшек: обаятельных, со вздернутыми носиками и серыми глазами, белокожих и белокурых. Так похожих на своего отца…
4
Берег был пустынен и тих, только волны с шумом накатывались на песок, сильно ударяя по нему грудами гальки и оставляя за собой золотисто-зеленую морскую траву. Море было явно неспокойно. Небо затянуло тучами, но далеко-далеко на горизонте можно было различить огни и силуэты английских кораблей.
Было совсем еще рано, только начинало светать. В полумраке призрачно чернели абрисы скал, вокруг которых хлестали и пенились волны. Скалы и рифы были окутаны молочно-сизым утренним туманом. Да и вообще было сыро, и мы сильно продрогли.
В полшестого утра недалеко от берега появился шлюп и спустил для нас барку. Отец Медар крикнул с берега пароль, и ему ответили верно. Люди, говорившие по-английски, перевезли нас на шлюп, и только тогда я смогла разобрать на борту темные буквы названия. Шлюп назывался «Дриада». На нем я уже плавала – тогда, когда два года назад отец вез меня к сыну.
– You can rest there,[3] – сказал мне офицер-англичанин, открывая дверь каюты. Я поняла его слова.
Мы с сыном остались одни. Я сняла плащ, помогла раздеться Жанно. Он, чрезвычайно серьезный и тихий, задумчиво уселся в углу. Я взглянула в зеркало и тоже села на постель.
– Отец Медар останется с нами? – спросил сын.
– Да, милый, он все время будет сопровождать нас. Он ведь тебе нравится, Жанно?
Ребенок не ответил. Мы снова замолчали.
Я не могла не ощущать странного, не слишком приятного волнения. Мне предстояло увидеть человека, который явно станет оценивать меня после стольких лет разлуки. Мне предстояло познакомить с ним сына. Для такой важной задачи нужно хладнокровие, а я слегка, по-школьному, волновалась.
– Мама, – произнес Жанно.
– Что?
– Не называй меня больше Жанно, пожалуйста.
Крайне удивленная, я взглянула на сына.
– Но ведь я всегда так тебя называла.
– Раньше я не понимал. А теперь мне не хочется быть маленьким. Я хочу быть Жаном! Вот как меня зовут. – Помолчав, он добавил: – Не хочу, чтобы папа слышал, как меня называли раньше.
В замешательстве я не сразу сообразила, о ком он говорит. Сын продолжал:
– Да и дед всегда говорил, что Жанно – это имя для сопляков.
– Да, но…
Не договорив, я умолкла, пораженно глядя на мальчика. Я так свыклась с этим прежним нежным именем, я и не думала, что Жанно это неприятно. Но я попыталась быстро взять себя в руки и подойти ко всему с юмором.
– Хорошо, – сказала я с улыбкой. – В таком случае, Жан, тебе не следует быть таким серьезным. Твой папа человек очень веселый, ему нравятся живые, улыбающиеся мальчики.
– Расскажи мне о нем, ма!
Я вздохнула, почувствовав легкую ревность. Жан всегда так тянулся к мужчинам – к деду, а вот теперь к «отцу». Меня он знал давно и любил меня, но ему словно было мало того, что могла дать я.
– Послушай, Жан, я давно хотела предупредить тебя… Возможно, когда мы встретимся с папой, мы будем у него не одни. У него могут быть другие люди. Поэтому ты ни в коем случае не должен называть графа д'Артуа отцом.
– А кто с ним может быть еще?
– Ну, – произнесла я в смятении, – с ним могут быть его сыновья… сыновья от другой женщины, твои братья.
– Герцог Ангулемский и герцог Беррийский?
– Откуда ты знаешь?
– Мне Маргарита сказала.
– Так ты обещаешь, Жан? Обещаешь не называть его высочество отцом?
Сын смотрел на меня с нескрываемой обидой.
– А как же мне еще его называть?
– Говори так, как я. Я буду называть его «монсеньор».
– Почему?
– Так положено. Таковы правила приличия, пойми, милый!
– А почему его сыновья от другой женщины могут жить с ним, а я не могу? – произнес Жан.
– Потому что та, другая женщина – его жена, мой мальчик! – проговорила я мучительно. – А я ему не жена. Понимаешь?
– Угу, – сказал Жан. – Почему же тогда у вас появился я?
– Твой папа любил меня, вот почему.
– Почему же он женился не на тебе, если любил?
– Жанно, ты невыносимый почемучка! – вскричала я, потеряв терпение. Сын спрашивал меня о том, чего я не могла и стыдилась ему рассказать. – Ты обещаешь мне вести себя хорошо?
– Ага! – пробормотал он в ответ.
К полудню шлюп начало качать. Разразилась гроза, и дождь глухо барабанил по деревянной палубе. Отец Медар не показывался. Кок принес нам завтрак, и мы поели. Пару раз я выходила на палубу, но едва порывы холодного ветра обвевали меня и мне в лицо целым снопом летели соленые брызги морской воды и дождя, я возвращалась обратно. Жан, устав от расспросов, уснул.
– We arrive in two hours,[4] – донеслись до меня английские слова, и я их снова поняла.
Пора было собираться. Жан спал, я отгородилась от него ширмой. В каюте было зеркало: я разложила вокруг него свои саквояжи и коробочки.
…Теплым струящимся водопадом упали мне на спину шелковистые волосы. Я несколько раз встряхнула ими, проверяя, как искрятся они при свете фонаря, а потом взяла с углей щипцы. Сегодня я причешусь просто, но так, чтобы оставить свободным золотистый каскад локонов. Я разделила густые волосы на пробор, осторожно собрала их сзади и, чуть приподняв, скрепила на затылке – тяжелые сверкающие кудри, имеющие при тусклом свете почти платиново-медный оттенок, падали вдоль спины, открывая точеную линию шеи и нежные белые плечи.
