И что за глупые сплетни, что у него есть постоянная женщина?
Была бы постоянная женщина, давно бы его откормила…
Олег подцепил с тарелки последний рыжик, но спохватился.
— Кажется, я немного увлекся… А как же племянник?
— Он зайдет за тетрадкой завтра утром, — успокоила его Катя. — Кушайте, прошу вас. Я так рада, что вам нравится моя стряпня…
— Нравится — не то слово, — подтвердил Олег, прожевывая рыжик, — я словно вернулся в детство. На хутор, к бабушке. Бабушка моя жила в Литве, и вот эти ваши ржаные сухарики с чесноком… Они точь-в-точь, как у нее!
Несмотря на свой весьма небогатый опыт общения с мужчинами, Катя почувствовала, что это была наивысшая похвала. «Как удачно, что свинину я тоже поджарила по-литовски, с сыром, — подумала она. — Это знак судьбы!»
— Значит, вы вовсе не индеец, а литовец? — ласково, как ребенку, улыбнулась Олегу Катя.
— Я — всего понемногу, — усмехнулся он, принимая из ее рук блюдо со свининой, — немного литовец, немного черногорец… а в основном русский. Прадед мой по отцу был из Сибири. Что же касается индейцев, то это вряд ли… Впрочем, кто может знать наверняка? Вот вы, Катя, знаете всех своих предков?
— Нет, — вздохнула Катя, — я даже родителей своих не знаю. Я детдомовская.
— О, простите, — Олег виновато коснулся ее руки.
— Ничего. Когда мне было восемь лет, меня удочерили. Очень добрая была семья, детский врач и учительница. У них было двое собственных сыновей, но они хотели еще и дочку и потому взяли меня. Мне жилось у них хорошо. Я называла их мамой и папой. Это мама научила меня готовить. В общем-то, мама научила меня всему. Я и в учительницы пошла потому, что хотела быть похожей на нее…
— Вы сказали — была семья, — осторожно спросил Олег, — а теперь они… Их уже нет?
— Почему же нет, — снова улыбнулась Катя, — живут себе на пенсии, в собственном деревянном доме на Карельском перешейке. Я, когда могу, их навещаю. А братья здесь, в Питере, у них свои семьи. Вот и племянник Коля…
— А я один, — вдруг неожиданно для себя заявил Олег, — родители мои умерли, а братьев и сестер у меня никогда не было. Даже двоюродных. Впрочем, это не интересно.
Он помрачнел и попытался убрать свою ладонь с Катиной руки, но Катя не дала ему этого сделать. Перегнувшись через стол, она коснулась губами его сухой, прохладной, пахнущей туалетной водой «Hugo Boss» кожи и замерла. Длинные шелковистые волосы рассыпались по ее плечам и скрыли от глаз Олега пылающее лицо.
* * *
— Катя, — позвал Олег, — Катя…
Катя, прижавшись щекой к его руке, чуть заметно качнула головой.
Олег другой рукой отодвинул подальше тарелку с остатками капусты — так, на всякий случай. Потом осторожно погладил Катю по голове.
— Катя…
Голос его звучал так мягко, что она подняла голову и посмотрела на него просиявшими, исполненными надежды глазами.
— Катя, я не…
— Не говори ничего… Не надо.
Он поднялся из-за стола, подошел к окну и, отодвинув занавеску, с преувеличенным вниманием стал наблюдать, как широкий мебельный фургон въезжает в узкую арку двора.
— Я поняла, — сказала Катя за его спиной. — У тебя есть другая.
— Да не в этом дело! — Олег неожиданно разволновался так, что хватил кулаком по оконной раме.
Катя испуганно вскрикнула. Стекла, к счастью, остались целы.
— Извини, — он повернулся к ней. — Я вообще не мастер говорить с женщинами. Особенно на такие темы.
Катя встала, подошла к нему и остановилась, мужественно глядя ему в глаза.
— Ты хочешь сказать, что я тебе совсем не нравлюсь? Ну, как женщина?
— Нравишься, — подумав, ответил Олег. — И как женщина тоже.
— Тогда я не понимаю…
Олег снова уставился в окно.
— Вот придурок, — буркнул он, — застрянет ведь сейчас… ну, точно! Теперь ни войти во двор, ни выйти!
Катя пожала плечами.
— А я никуда выходить и не собираюсь, — с некоторым вызовом произнесла она.
— Я математик, — заявил Олег безо всякой видимой связи с предыдущим, — я не верю во всякую там мистику, судьбу, предопределение. Но в последние дни происходит что-то странное. Какая-то сила упорно толкает нас друг к другу. Ты не заметила?
Еще бы не заметить, усмехнулась про себя Катя. Но вслух сказала:
— Разве? А я вот не вижу ничего странного…
— Теперь еще и этот фургон…
— Если бы не фургон, тебя бы здесь уже не было?
— Да. Нет. Не знаю!
— Ну, раз тебе все равно сейчас не уйти, давай выпьем чаю. Просто выпьем чаю. Я ведь обещала угостить тебя пирогом с вареньем, помнишь?
Олег покорно отошел от окна.
— Помню. Вчера. Хотя теперь мне кажется, что это было по меньшей мере неделю назад.
— Да, — согласилась Катя, доставая из буфета чайные чашки. — Мне тоже. Мне теперь кажется, что мы с тобой уже давно знакомы…
— Да. Именно. В этом все и дело!
И, радуясь тому, что наконец-то может облечь свои мысли в понятную, доступную ей форму, он заговорил — немного взволнованно, но четко и последовательно, словно объяснял на уроке очередную тему.
— Мне у тебя хорошо. Очень хорошо. Приятно. Комфортно. Словно ты — близкий, хорошо знающий и понимающий меня человек…
— Но?
— Что — но?
— Но ведь должно быть какое-то «но», которое мешает тебе перейти от состояния «может быть» к состоянию «так оно и есть»…
Эта женщина не хуже его умела четко, логично и последовательно излагать свои мысли. Олег посмотрел на нее с уважением.
— Ты права. Дело, собственно, в тебе.
— Во мне?
— Да. Ты не тот человек, с которым можно закрутить мимолетный роман. С тобой возможны или серьезные отношения, или никакие.
И Олег, весьма довольный тем, что так просто и доходчиво объяснил все этой милой, умной женщине, потянулся за куском пирога. Катя машинально пододвинула ему тарелку.
Ей очень хотелось спросить — так в чем проблема, разве она против серьезных отношений? — но удержалась.
— А я, — продолжил Олег, слизнув с ладони капнувшее варенье, — не думаю, что гожусь для этого. Я вот сижу сейчас в тепле, блаженстве и неге… очень вкусное, кстати, варенье, сто лет такого не ел! Напротив меня женщина, молодая, симпатичная, привлекательная и смотрит на меня так, будто я единственный мужчина на свете… А я вот сижу и думаю, как там моя программа. И что ждет меня утром, когда будут закончены расчеты, — победа, сияющая, как солнце, оглушительная, как гром, новая жизнь, новая эпоха… или очередная неудача?
«До чего же мужчины глупы, — с грустью подумала Катя, — особенно умные. Ну как ему объяснить, что я вовсе не собираюсь соперничать с этой его возлюбленной теоремой?»
