Мы замолчали.
Потом, совсем не к месту, я вспомнил историю семилетней давности: я катался на велосипеде в парке. Стараясь не раздавить резвую болонку, бросившуюся мне под колеса, я влетел в дерево. Очнулся в больничной палате. Кусок жизни неопределенной протяженности отсутствовал полностью. Часы на стене показывали десять сорок пять, в приоткрытую дверь я видел коридор – горчичного цвета стену и бурый линолеум на полу. Звуков не было, только какой-то настырный зуд, точно рядом работал электромотор. Еще кто-то устало стонал, приглушенно, как сквозь подушку. Мне стало жутко…
– И? – спросила Зина, прервав долгую паузу.
– Мне стало жутко… До мурашек. Там, в этой чертовой палате, я понял, насколько мы все одиноки. Все! Все и каждый из нас! Если бы я отдал концы, то никто даже не обратил бы внимания. Никто! Лежа на больничной койке, я был уверен, что в этом здании, может, за соседней стенкой, кто-то испускает последний вздох. Кто-то умирает прямо сейчас, умирает рядом со мной. И я понял, как ему сейчас там страшно. Страшно и одиноко… Господи…
Я поперхнулся. Зина повернула голову, в потемках лица было не разглядеть, но мне показалось, что она плачет.
– Я встал, отодрал какие-то провода, приклеенные к моей груди. Вышел в коридор, там никого не было. Добрел до соседней палаты, открыл дверь. Одна кровать была пустая, на другой под капельницей лежала старая негритянка. «Мартин, это ты?» – спросила она. Я сел на край койки, взял ее руку в свою…
В горле снова стоял комок, я засмеялся, чтобы не всхлипнуть.
– Господи, сколько ужаса было в ее руке, сколько одиночества и страха! Господи…
Мне стало совсем тошно. Говорить я тоже не мог.
Уже не стесняясь, я неуклюже сполз с полки на пол.
– Жара дикая, – буркнул. – Я в душ.
До упора выкрутив оба крана, я подставил лицо колючим струям. Наверное, я плакал: я был изрядно пьян, мне до чертей стало жаль свою бестолковую жизнь, увы, почти прошедшую – остатки ее не вызывали особого любопытства даже у меня. Еще обиднее было за Зину, за сына. Сжав зубы, я кулаком двинул по кафелю, от боли у меня побелело в глазах. Из разбитых костяшек закапала кровь, розовые цветы распускались акварельными кляксами у моих ног, вспыхивали, линяли и уносились в сток.
21
Стреляли где-то совсем рядом. Я скатился с дивана и метнулся к окну, осторожно раздвинул занавеску. За стеклом чернела ночь, вдали желтел безобидный конус тусклого фонаря. Сердце гулко колотилось в ребра. Я, раскрыв рот, несколько раз глубоко вдохнул.
– Что? – шепотом прокричала Зина с дивана. – Что там?
Я, не оборачиваясь, махнул рукой – мол, не мешай. Тут же снова затрещал автомат, сухо и громко, точно за углом. Я присел, пялясь в чернильную тьму. Где-то зафырчал мотор, призрачный свет невидимых фар раскрываясь веером, разложил по траве длинные тени сосен, черные стволы уныло побрели куда-то.
Фары вынырнули справа, неожиданно близко. Свет уперся в крыльцо соседней избушки, черные ломаные тени быстро взбежали по ступеням. Кто-то заколотил в дверь. Зажглось окно, дверь открылась, в янтарном проеме появился мужской силуэт. Я разглядел бритую голову, мужчина провел рукой по макушке, точно приглаживая волосы. Тут же началась возня, бритого скрутили, стащили с крыльца. Бросили на траву. К нему подошел какой-то человек, наклонился, словно разглядывая лицо, потом вытянул руку. Один за другим хлопнули два выстрела.
Все случилось быстро и очень обыденно.
– Зина… – У меня мелко тряслась нижняя губа. – Зина…
– Я тут… – Она сидела на корточках рядом.
– Зина, – повторил я, стараясь отделаться от мерзкой дрожи. – Надо отсюда выбираться…
– Погоди. – Пригнувшись, она добралась до стола.
Я оглянулся, но крикнуть не успел – сизый свет от компьютерного экрана растекся по потолку.
– Ты что?!
Я беспомощно задернул занавеску – дырявый тюль был прозрачен, как папиросная бумага.
– Извини, извини! – Судорожно колотя по клавише, она пригасила экран. – Извини…
– Извини… – проворчал я. – Ну что там?
Зина, уткнувшись в экран, что-то невнятно буркнула.
Я отодвинул занавеску. В соседнем доме зажглись все окна, там торопливо сновали люди, на убитого никто не обращал внимания. В дверном проеме на крыльце появился некто с автоматом, крикнул в сторону машины:
– Тут все чисто.
За моей спиной Зина изумленно выругалась матом.
– Что? – нетерпеливо спросил я.
– Полный… – повторила она почти с восторгом и начала зачитывать куски из новостей. – Маршал Каракозов арестован… так… так… генпрокурор представил неопровержимые доказательства его участия в мятеже и организации покушения… В заговоре принимали участие министры и чиновники из ближайшего окружения… Вот! Заговором руководила Анна Гринева, одна из наиболее богатых и влиятельных… так, так… Сколотила капитал в период приватизации… банк «Бета», поставки никеля… Финансировала подготовку операции по устранению президента… тренировочная база на личном острове в Адриатике – во, тут даже фотографии! Отряд боевиков готовил Ник Саммерс, он же Николай Королев, офицер элитного спецподразделения морской пехоты США…
– Саммерс… – повторил я, имя мне показалось знакомым. – Ник Саммерс…
– Вот еще! Лидер росдемов депутат Глеб Сильвестров объявил себя временно исполняющим обязанности главы государства. На экстренном заседании Госдумы ему были предоставлены чрезвычайные полномочия.
– Потрясающе… – пробормотал я.
– Первым указом Сильвестров ввел чрезвычайное положение, приостановил действие Конституции и распустил Государственную думу. Указ вступает в силу…
– Тихо! – зашипел я. – Глуши комп!
Два черных силуэта направились в сторону нашей избы. У одного, повыше, на плече болтался автомат.
Экран погас. Я отодвинулся от окна, сквозь тюль занавески мне было видно, как второй, что поменьше ростом, на ходу вытянул из кармана сигарету, остановился и закурил. Потом подошвы забухали по ступеням, по доскам крыльца.
– Есть кто живой? – раздался глухой, точно простуженный, голос.
Кто-то саданул ботинком в дверь.
Я зачем-то зажмурился. Попытался вспомнить, какой там замок, какая дверь, легко ли ее выбить. Снаружи, похоже, подумали о том же: кто-то, крякнув, ухнул в дверь плечом. Дверь скрипнула, но устояла.
– Да пусто тут, Гога, раз тачки нет, значит, пусто. Пошли! – сказал другой, высокий мальчишеский голос.
Настырный Гога еще раз двинул плечом, выругался. Шаги загремели по ступеням, захрустели по гравию. Я не решался открыть глаза, боялся, что эти двое тут же вернутся и накроют нас.
– Ушли? – шепотом спросила Зина из-под стола.
– Кажется… – тихо ответил я.
Она беззвучно прошмыгнула ко мне.
– Что это? – Она кивнула в сторону окна.
– Это? – Я хотел сказать: «Это «Ночь длинных ножей», детка, вот что это», – но умничать не было сил и просто спросил: – Что ты знаешь про Сильвио… про Сильвестрова?
Она хмыкнула, пожала плечом, пожала по-детски трогательно. В полутьме я видел ее глазищи, теперь испуганные и тоже по-детски трогательные.
– Он из сиваков, кажется…
– Сиваков?
– Ну, патриотов. Которые в каждой фразе про Россию трындят…
– Это понятно из названия его партии, вообще-то, – съязвил я.
– Да они все из одной коробки, – вспылила Зина. – Клоуны. Мне они абсолютно перпендикулярны, эти политики. Вот найдешь своего Димона, будешь с ним про политику тереть, он это обожает.
Последнее слово она произнесла, словно развернула веер. В первый момент я не понял, кто такой Димон, когда дошло, у меня отчего-то перехватило горло.
– С этим, – я тихо откашлялся, – с этим… сиваком я учился в университете, мы с ним, с Сильвио, были лучшие друзья.
– С Сильвестровым? – спросила она с брезгливым недоверием, точно я признался в тайном и нехорошем пороке.
Я кивнул.
– Жесть… – выдохнула Зина.
22
Нас взяли почти сразу. Мне даже показалось, что они нас ждали. Впрочем, вся территория пансионата кишела ими, шансов просочиться незаметно у нас просто не было. В административном корпусе нас допрашивал небритый мужик в черном комбинезоне вроде танкистского. Те, кто нас арестовал, были в таких же комбинезонах.
– Какое отношение вы имеете к Яковлеву? – Небритый танкист повертел в руках паспорт и без особой симпатии уставился на меня.
Я понятия не имел, о ком идет речь. Мне почему-то ни к месту пришел в голову актер Яковлев, кажется, Юрий, когда-то игравший князя Мышкина – «Инок Пафнутий руку приложил». Танкист явно спрашивал не про артиста.
– Его сын – мой знакомый, – неожиданно звонко сказала Зина. – Сын Яковлева – мой знакомый. Он дал мне ключ.
Танкист удивленно к ней повернулся. Потом посмотрел на меня. Мы с ним были примерно одного возраста, по его лицу – смесь гадливости с завистью – стало ясно, что он думает на мой счет. Я попытался улыбнуться.
