Миг разлуки, как всегда, настал слишком быстро.
— Беги, поезд отходит!
— Пиши. Очень прошу, пиши!
— Пришли фото, Джузе. Хорошее фото в униформе. Такое же красивое, как в американских фильмах.
Джузеппе кивнул. Он всегда кивал. Он собрал свой багаж и еще раз кивнул, оглядев всех нас. Он был уверенным человеком, твердо стоящим на ногах, но глаза у него блестели, а челюсть напряглась и сжалась. А потом застенчивая улыбка скрыла все его страхи, будто маска.
Прозвучал свисток начальника станции, и мама больше не могла сдерживаться. Она разразилась безутешным плачем, а вслед за ней — и бабушка Антониетта. Папа провел рукой по сухим глазам. Я никогда не видела его настолько разбитым. Веки щипало даже у меня. В животе завязался тугой узел. Беатриче подошла ко мне; глаза у нее тоже блестели от слез. Она обняла меня. Запах ее духов пьянил и наполнял сердце сладостью.
— Твой брат сильный. С ним все будет хорошо, — сказала Беатриче, не разжимая объятий.
Винченцо уже направился к дому, на ходу подбрасывая камень носком ботинка. Так и дошел вместе с камешком до двери, не вынимая руки из карманов брюк. Мама сразу же бросилась на кухню и с головой погрузилась в яростную битву с посудой, сойдясь с ней лицом к лицу. Все последующие дни при любой возможности она упоминала Джузеппе. Если раньше мы не замечали его достоинств, то теперь каждый в подробностях вспоминал, насколько он хорош и уникален.
— Вот бы тут был Джузеппе… — бормотала мама, когда у нее не хватало сил поднять что-то тяжелое.
— Будь твой сын тут, он помог бы тебе, — говорил папа, вспоминая кротость и отзывчивость первенца.
Но иногда папа набирался смелости и напоминал всем, как полезно послужить в армии его повзрослевшему сыну. Маме, как бывало только в дни острого беспокойства, стал являться призрак ее сестры Корнелии, которая умерла от тяжелой болезни в возрасте двадцати лет. В первый раз мама приняла сестру за домашнюю фею, но потом узнала ее хрупкое, почти рахитичное тельце, большие кукольные глаза, светлую косичку и голубое платье в горошек, в которое обрядили Корнелию перед тем, как положить в гроб.
Стоило Джузеппе уехать, и мама принялась каждый день разговаривать с призраком.
— Ты должна увидеть его, Корне, он стал мужчиной, — бормотала она в пустоту.
Папа волновался, ему не хотелось быть мужем сумасшедшей, но бабушка Антониетта успокоила его:
— Пусть ее, оставь. Ей просто нужно поговорить с кем-то, кто слушает и молчит.
— Еще бы Корнелии не молчать, — проворчал отец. — Она же мертвая.
И провел рукой по лицу, сперва вверх, потом опять вниз.
Время от времени мы видели, как мама наблюдает за невидимой точкой в пространстве, словно следит за передвижениями призрака, как она водит руками в воздухе и улыбается. Однажды мама даже спросила меня:
— Мари, а ты видишь тетю Корнелию? Видишь, как хорошо она одета? Она была грациозной, словно принцесса; жаль, что другой мир забрал ее.
— Я никого не вижу. Ты уверена, что она здесь?
— Ну конечно же, Мари. Она приходит всякий раз, когда нужна мне, когда я скучаю по сестре.
— А где ты ее видишь?
И мама начала описывать мне любимые места тети Корнелии. Так я выяснила, что та любит стоять у двери, ведущей во двор, и смотреть на качающиеся на ветру ветки земляничного дерева тетушки Наннины или с тоской разглядывать семейные фотографии, даже ту, на которой запечатлена она сама в широком длинном платье и шляпе с перьями. В детстве меня завораживал загробный мир, и я жадно слушала мамины рассказы, пытаясь увидеть призрак тети Корнелии. Однако мне это никак не удавалось. Постепенно мамино сердце успокоилось, и призрак тети превратился в безмолвную тень, невидимую силу, которая вынуждала маму делать все медленнее обычного, бесцельно вытаскивать тарелки и стаканы из буфета, а затем ставить обратно, с маниакальной тщательностью полировать столовые приборы или зачарованно таращиться на воду, текущую из кухонного крана.
Затем тетя Корнелия окончательно скрылась в том темном уголке маминого разума, откуда появилась. Постепенно призрак исчез из нашего дома: пришли первые письма от Джузеппе, и мать вернулась к обычной жизни.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Джузеппе рассказывал, как прекрасен кафедральный собор в Кремоне, с которым даже не сравнить нашу базилику Святого Николая. Он писал, что дороги там совсем другие, они выложены из темных кубиков камня, которые называются брусчаткой. Вечером небо темнеет раньше, а закаты невероятно прекрасны; он даже представить себе не мог, что они бывают такими вдали от моря. В бары, которые на Севере называют кафе, постоянно ходят элегантные женщины, которые непрерывно говорят. А старухи не одеваются в длинные черные платья, как у нас, а красятся и сильно пахнут духами, и у них всегда шикарные прически.
«В следующий раз я пришлю фото в форме», — обещал Джузеппе в конце письма.
Несколько дней весь наш район говорил только о новостях, которыми делился мой брат. Бабушка Антониетта, которая привыкла читать письма своих детей из Венесуэлы, каждую фразу Джузеппе сопровождала мудрыми высказываниями. У всех создалось впечатление, что она не понаслышке знакома с этим чужим миром, хотя за всю жизнь бабушка ни разу не покидала квартал. Кое-кто из соседок намекнул, что Джузеппе, каким бы распрекрасным он ни был, оказался в лапах современных женщин, куда более раскрепощенных.
— И вы понимаете, что он попадет в сети, будто треска, — пророчила тетушка Наннина.
Однажды эти рассуждения дошли до Беатриче. Очевидно, она сочла, что бабушка Антониетта причастна к ядовитым наветам, и надолго перестала с ней здороваться.
3
Фотография Джузеппе пришла через пару дней после окончания школьных каникул. В военной форме, гладко причесанный, аккуратный, писаный красавец, мой брат зажег огонь в сердцах всех девушек нашего района. Мать часами созерцала занавес за спиной сыночка и колонну, рядом с которой он стоял, прямой как палка. Она плакала и смеялась, причитая, что по возвращении не узнает его. Ругала Винченцо, который колесил по району с фотографией брата и всем ее показывал. Мама опасалась, что карточка потеряется или истреплется, поэтому в конце концов решила поставить ее под стеклянный купол на комоде, бок о бок с изображением святого Антония.
— Пусть святой Антоний и Богоматерь защитят тебя, — повторяла она каждую ночь перед сном.
Вопрос о моем отъезде в Пресвятое Сердце значительно померк на фоне службы Джузеппе, ставшего солдатом. Мне пришлось смириться с этим, как и с голубой формой[13], которую мама сшила сама, чтобы сэкономить деньги. Подобно большинству моих обновок, форма была мне велика.
— Зато сможешь носить ее все три года, — пресекла мама попытки возразить против слишком длинных рукавов и подола, щекочущего икры.
— Монахини любят серьезность, — саркастично заметил Микеле при виде моего одеяния, когда мы встретились в первый учебный день.
Он ждал меня у проспекта Витторио Эммануэле с почти пустым рюкзаком за спиной. Я, наоборот, боясь в первый же день произвести плохое впечатление на клобучниц, набила портфель книгами и тетрадями, подаренными бабушкой Ассунтой и бабушкой Антониеттой. Родители не расщедрились на новый рюкзак, поэтому я тащила громоздкий зеленый портфель, пристроив его на одно плечо и сгибаясь под немалым весом.
Микеле предложил понести мой портфель и проводил до остановки автобуса номер четыре, напротив театра Петруццелли. Я попрощалась с другом; в горле стоял комок. Ездить к монахиням значило покидать наш район, смотреть в глаза незнакомцам из респектабельной части Бари, мучиться от колючих сомнений, вероломно закрадывающихся в душу, как непослушная петелька в вязании: «Справлюсь ли я? Посчитают ли меня непохожей на них? Смогут ли прочитать по лицу, откуда я родом?»
Когда эти мысли всплывали, я поспешно засовывала их поглубже, стараясь утопить в потоке насущных дел.
Школа Пресвятого Сердца занимала большое серое каменное здание с современной колокольней, которая возвышалась в центре красивого пышного сада, защищенного от внешнего мира прочными воротами из кованого железа. Меня сразу поразили запах чистоты, ароматы цветов, украшающих алтари, и статуи святых, которые стояли вдоль коридора, ведущего в классные комнаты. Все окутывал мягкий свет, своего рода приглашение погрузиться в тишину и печаль. Маленькая часовня, дверь которой всегда была широко распахнута, призывала к молитве в любое время.
