своих жен, чем турки. Я еще ни разу не видел свою соседку, хотя по десять раз в день прохожу мимо их ворот, и если она оказывается в воротах, то убегает от меня, как от дьявола, и закрывает ворота. Этим я не сильно озабочен, потому как армянские женщины — такие, как цыганки. Отсюда вы можете судить, милая, что никакого знакомства с местными жителями завязать невозможно, но мы ничего не теряем из-за этого, потому что здесь кто скорняк, кто портной, а людей высокого сословия, к кому можно было бы пойти, нет. Есть, конечно, и здесь господа, с которыми можно было бы завести знакомство, но ходить к турку в гости — дело тяжкое: уже одно то, что по-турецки я не говорю, а главное, коли ты приходишь к нему, то сначала — ну, садись, дают тебе трубку с табаком, джезву кофе, хозяин обронит шесть-семь слов, а потом будет помалкивать десять часов, коли у тебя хватит на столько терпения. К беседе, к любезному разговору они совсем не расположены. Так что все наши развлечения заключаются в том, что мы идем к господину Берчени или на обед, или на ужин, а там немножко шутим с маленькой Жужи, потому как при госпоже приходится держать себя в руках, как комподской дворянке[138]; она любит говорить только о былых временах, о том, какие балы бывали в ее девичестве. Вы же хорошо знаете, милая, что мне до этого никакого дела. У меня такой характер, я могу слушать человека хоть три часа, не сказав ни слова, но потом спросите меня, о чем шла речь, я ни одного слова не вспомню. Так и мы с госпожой Берчени: два часа я помалкиваю, а когда она смеется, я тоже смеюсь, но часто не знаю, над чем. Ей кажется, я слушаю ее с большим вниманием, но я, коли хочу провести время, размышляя о стародавних делах, то лучше буду читать историю Александра Великого, она тоже достаточно старая.
Из всего этого вы можете видеть, милая, в каком городе нас поселили, какие здесь жители, какие окрестности, к каким обычаям мы должны приноравливаться. Но я вам еще не сказал, милая, о том, каков у меня обычай: а обычай у меня таков, что в десять часов я ложусь, закрываю глаза и не открываю их до половины шестого утра. Этот прекрасный обычай я соблюдаю и зимой, и летом. Вот почему это письмо такое длинное: уже десять часов. Так что давайте-ка спать, милая кузина. Но не забывайте заботиться о здоровье, коли хотите, чтобы я писал часто. В другой раз напишу больше или меньше. Вот только забыл сообщить вам, что опять беспокоит господина нашего проклятая подагра.
38
Родошто, 23 augusti 1720.
Чтобы даже мизинчик у вас не болел, надо, милая, вам узнать, что мы на четыре дня уезжали из Родошто и ездили за четыре мили пить кислую воду. Но сначала должен я вам написать, для чего мы пили эту воду. Недалеко отсюда есть одно место с большой лужей, ширина и длина которой — метров тридцать. В это время года те, у кого есть какие-нибудь болезни, купаются в той грязи; люди приезжают сюда на телегах за сорок, пятьдесят миль с женами, детьми. Вокруг лужи можно всегда видеть двадцать или тридцать телег, и в той грязи женщины, мужчины, дети лежат, подобно свиньям. А когда вылезают из грязи, представьте, милая, как они выглядят: сплошь плотная черная грязь, которую надо счищать силой. Не знаю, откуда здешние жители взяли, но они считают, что грязь очень полезна. Я, правда, не видел, чтобы она кому-нибудь помогла. Я и сам вошел в ту поганую грязь вместе со всеми, не потому, что это было нужно, а чтобы можно было сказать, что я тоже валялся в грязи. Летом в этой грязи очень любят отдыхать буйволы. Но греческие попы, чтобы получить несколько полтур, говорят, что грязь нужно сначала освятить, а иначе она не будет полезна. Но и это еще не все: выйдя из этой мерзкой грязи, по традиции и по заповеди Гиппократа, ты должен идти к кислой воде и три дня пить ее, сколько можешь, если хочешь стать чистым, как кристалл.
Вот и мы, желая следовать старинному обычаю народа этой земли, направились туда и нашли там не меньше двух сотен мужчин, женщин и детей. А поскольку греческие попы не пропустят ни единого случая, чтоб получить хоть несколько полтур[139], то эту воду надо было освятить, потому как без этого она не принесет пользы. Вода вытекает из скалы, она не выглядит чистой, но народ, еще больше ее замутив, пьет ее грязной. Мы тоже на следующий день, как приехали, стали ее пить; большой котел, полный воды, висел над костром, потому что пить ее полагается теплой, и у нас было много, кто ее пил. Но что это за вода, милая кузина: точно как та грязь, потому как если та отвратительна, то эта ужасна. Мы сначала думали, это такая же кислая вода, как у нас, но когда попробовали, невозможно было проглотить даже каплю, потому как это чистая соль, да и то самого скверного вкуса. При всем том мало-помалу, глядя друг на друга, каждый из нас за три дня выпил ее двенадцать эйтелей[140], некоторые больше, и кто выпьет больше всех, того сильнее пучит. Воду эту надо пить до обеда, и все время потом ходить или бегать, иначе не поможет. Господин Форгач, так как не мог делать ни то, ни другое, сел на лошадь и, погоняя ее, трясся в седле несколько часов. Спешился он, только когда почувствовал, что вода начинает действовать. Можете поверить, милая, мы много смеялись над ним. Уж не знаю, как поможет нам эта освященная кислая вода; коли не поможет, мне все равно, потому как здоровье у меня и без того отменное. Но я знаю, что двум больным она не помогла: одному стало хуже, а второй при смерти. Есть ли такое лекарство, чтобы любую болезнь могло вылечить? Но такое, которое вредит, точно есть. Против смерти нет травы в саду[141]. Наш же господин проводил время только на охоте и смеялся, что мы все ходим по гостям. Милая кузина, желаю, чтобы господь дал вам доброе здоровье, и остаюсь ваш самый малый субботний слуга[142].
39
