свой собственный выходной день в неделю. А 1 декабря 1931-го непрерывку сменила шестидневка, где день отдыха приходился на 6, 12, 18, 24 и 30-е число каждого месяца. Понятно, что главной причиной этих новаций было желание поломать устоявшийся веками уклад верующих людей, сделать их послушными «винтиками», которые между храмом и работой без сомнений выбирали бы работу. «Воскресенья» в традиционном смысле этого слова ушли в прошлое (вернутся они только летом 1940-го с введением семидневной рабочей недели).
Но православные, как и можно было предположить, свой календарь менять не собирались. И когда однажды бухгалтера Ивана Крестьянкина вызвали на работу в воскресенье, которое согласно новым мирским правилам было рабочим днем, объяснив это тем, что случился очередной «аврал» и его надо ликвидировать, юноша ответил коротко и четко:
— Я не причина вашей отсталости, я и не жертва ее ликвидации.
На следующий же день он прочел приказ о своем увольнении…
Поскольку мама, Елизавета Илларионовна, к тому времени уже начала прихварывать, каждая копейка в домашнем бюджете имела существенный вес. Начались обивания порогов других орловских контор, но очень быстро Иван понял — уволили его с «волчьим билетом», сделав в личном деле какую-то пометку. Во всяком случае, в отделах кадров сразу же начинали смотреть на него как на зачумленного.
Впрочем, была возможность устроиться в орловский театр, где гримером работал старший брат Ивана Константин. Он воодушевленно расписывал младшему перспективы:
— Представляешь, как будет здорово смотреться в программках — за парики отвечает Крестьянкин К., а за костюмы — Крестьянкин И.!
Но на это Иван серьезно ответил:
— Нет, брат. Спасибо, но у меня в жизни своя цель — я хочу стать священником и монахом.
Увольнение получалось скрывать около месяца. По утрам Иван исправно «шел на работу», а отсутствие зарплаты удалось скрыть с помощью продажи подарка юродивого Афанасия Андреевича — скрипки. Футляр от нее юноша оставил себе на память.
Но всё тайное рано или поздно становится явным. Мама узнала и об увольнении, и о том, что другую работу в Орле найти невозможно. И тогда в доверительном разговоре сына с матерью прозвучало: Москва. Ваня еще раз рассказал, какое глубокое впечатление на него произвели поездка в Москву в 1923-м, встреча с Патриархом. Может быть, стоит попробовать счастья в столице?.. Тем более что православный Орёл гибнет и пустеет буквально на глазах. Выслали из города любимого владыку Серафима, и даже родную Воскресенскую улицу 14 мая 1929-го переименовали, страшно сказать, в улицу Безбожников. Как на такой жить?.. А Москва не провинция, полностью разорить ее будет трудно даже неистовым врагам Церкви… Да и закадычные друзья-соседи уже перебрались туда — Александр и Василий Москвитины жили в Москве с конца 1920-х.
В ответ прозвучало неожиданное:
— Сынок, а ты спроси совета у матушки Веры. Как она скажет, пусть так и будет.
Матушку Веру, Веру Александровну Логинову, хорошо знал весь православный Орёл. До 1923 года она была насельницей Введенского женского монастыря, а до пострига — женой генерала. Высокую, статную, с суровым лицом, матушку Веру часто можно было видеть проезжавшей по улицам города в конном экипаже. Она обладала особым даром знания, кому именно нужна ее помощь, и сама появлялась у людей дома.
К старице отправились вдвоем. Она встретила Крестьянкиных приветливо, Ваню помнила еще шестилетним пономарем. И вот перед ней стоял 21-летний юноша, собиравшийся покидать родное гнездо.
Ваня был готов к любому ответу матушки Веры, но всё же удивился, когда она без колебаний благословила его на переезд в столицу. Матери объяснила, что все происходящие с ним неприятности временны, бодрому духу они не вредят. А потом загадочно добавила, снова обращаясь к Ване:
— А встретимся мы с тобой через много лет на псковской земле. Бог провожает, Бог и встречает. И слава Богу!
Над смыслом этой фразы Иван задумываться не стал: раз старица сказала, значит, рано или поздно всё прояснится. И домой возвращался одновременно в грустном и приподнятом настроении. Жаль было расставаться с родным городом, прощаться с матерью, братьями и сестрой. Но нужно было двигаться дальше. В Москву, в Москву, в Москву…
Самым ценным, что увозил он из дома, была икона Божией Матери «Знамение» — та самая, которую мать отказалась продать в голодном 1922-м. Елизавета Илларионовна благословила его этой семейной реликвией. И последний орловский храм, который он видел из окон поезда, тоже был посвящен иконе Божией Матери — Иверской. Красивейший этот храм хоть и был закрыт при обновленцах, но не снесен, и его одиннадцать золотых куполов ярко сияли на солнце, как в старые времена… Бог действительно провожал его.
Глава 3. Москва земная и Москва небесная
Курский вокзал в начале 1930-х по традиции многие еще называли Курско-Нижегородским. Именно на его перрон вышел из орловского поезда невысокий кудрявый юноша в очках, навьюченный большим чемоданом, несколькими узлами и… пустым футляром от скрипки (подарок Афанасия Сайко Иван взял с собой).
Куда он, уставший после пятичасовой вагонной тряски, отправился с дороги?.. Можно предположить, что к друзьям-орловцам Москвитиным, которые уже вполне могли считаться столичными жителями. Старший, Василий, работал в торговле, а Александр, почти Ванин ровесник, после окончания учетно-экономического института трудился старшим счетоводом в 3-м конном парке. Несмотря на внешнюю встроенность в светскую жизнь, оба брата Москвитины продолжали вести и церковную. Так, Александр в 1930-м принял в Смоленске тайный иноческий постриг с именем Афанасия, а Василий — постриг с именем Владимира. После почти повсеместного разгрома монастырей тайное монашество стало одной из форм церковной жизни в СССР. Внешне монах в миру ничем не отличался от окружающих, и его сослуживцы не подозревали о его постриге.
Конечно, присутствие земляков-друзей сильно помогало на первых порах, ведь в начале 1930-х «зацепиться» в Москве приезжему провинциалу было отнюдь не легче, чем сейчас. Конкуренция за рабочие места соседствовала с множеством ограничений, и главным была прописка. С 1925 года каждый гражданин СССР должен был быть прописан по месту жительства, штамп об этом ставился в удостоверение личности. После того как в декабре 1932 года ввели паспортную систему, штамп ставился уже в паспорт. Без прописки находиться где бы то ни было и тем более получить работу было невозможно. Так что самыми главными хлопотами для новоявленного москвича стали поиски жилья и прописки.
Жилищный вопрос разрешился довольно скоро — в Большом Козихинском переулке нашлась некая старушка по имени Анастасия Васильевна, которая согласилась сдать парню из Орла угол в комнате на первом этаже. Но по поводу прописки решительно воспротивилась: «Приведешь мне тут девку, и что я с ней делать буду?» В конце концов нашлась возможность прописаться в другом месте. А московская жизнь Ивана Крестьянкина
