Вести о революции обгоняли его в пути. Вести были ошеломляющие.
Грузия отделилась от России.
Грузия — независимая республика!
Тициан Табидзе вернулся в Грузию…
Следом за Тицианом в Тифлис приехал К. Бальмонт. Он привез с собой программу лекций и выступлений, где на первом месте значилось: «Мысли мировых Гениев о Любви» — Шота Руставели возвышался Казбеком в цепи средневековых испанских лириков, французских менестрелей и поэтов итальянского Возрождения. Предполагались чтения поэмы Руставели «Носящий барсову шкуру» в русском переводе и вечера поэзии самого Бальмонта: «Слово о творчестве. — Природа как вечная мастерская лириков. Поэма огня. — Песни свободной России».
В саду Грузинского клуба Сандро Канчели и князь Гиго Диасамидзе, старые друзья Бальмонта, дали в честь его великолепный и многолюдный ужин.
В свободное от вечеров и банкетов время Бальмонт бродил по кривым и горбатым живописным тифлисским улочкам, слушал, смотрел, заводил случайные разговоры.
Тициан сопровождал Бальмонта, показывал город и сам знакомился с городом, в него влюблялся, и возникали стихи:
Опять весна запенилась в саду,И розы прошлогодних не бледнее,А даже ярче в нынешнем году,Да и любовь во много раз хмельнее.Здесь был Саят-Нова и ТеймуразСо слугами, одетыми пестро,А сердце тут в чащобе слов и фразПлутает заблудившимся ПьероИ озирается: все ново и старо…Не сон ли это длинный, длинный,Расплывшийся в слезах над Коломбиной?..
Перевод Л. Мальцева
(В оригинале стихотворение звучит менее замысловато и кончается фразой: «Плачет Пьеро: Коломбина, ах, Коломбина!..»)
Это — знакомый блоковский Пьеро из пародийной, иронической пьесы «Балаганчик». Он как будто еще раз воскрес, «задумчиво вынул из кармана дудочку и заиграл песню о своем бледном лице, о тяжелой жизни и о невесте своей Коломбине» (заключительная ремарка блоковской драмы — как бы отправной момент для нового цикла стихов Тициана Табидзе).
«Цикл» — говоря условно: поэтический внутренне замкнутый круг, в центре которого образ поэта в одеждах Пьеро.
«Лирическая» тема его: Пьеро и Коломбина.
Фоном — «эпическая» тема: халдейский балаган — неожиданный поворот «романтической» из «Городов Халдеи» (в сущности — патриотической) темы.
Впрочем, говорить о цикле рано: его лирическая тема еще не возникла как жизненная реальность. «Балаганчик» — литература еще, не свое. В стихотворении «Пьеро» его герой — поэт и он же бледнолицый лирик балагана — лишь только силуэтом возникает на фоне цветущих тифлисских садов, помнящих певца любви Саят-Нова и Теймураза (царя-поэта). Коломбина — «картонная невеста» из иронической драмы Блока. С девушкой, которую друзья Тициана вскоре станут называть Коломбиной, Тициан еще не знаком.
С нею первым познакомился на улице Бальмонт. Выйдя из дома и направляясь вниз — к Головинскому проспекту, который тогда не был еще проспектом Руставели, Бальмонт увидел ее, идущую навстречу, темноволосую и бледнолицую, с тонким, нежным лицом — какие грезятся в декадентских стихах. Она шла по Московской улице легкой походкой. Бальмонт с нею заговорил, а Тициан, чтоб не быть помехой, прошел вперед и стал терпеливо ждать, чем закончится очередное знакомство…
«Я возвращалась домой, — вспоминает она. — Вдруг кто-то схватил меня за руку. Я испугалась, обернулась и обомлела: возле меня стоял сам Бальмонт. Он что-то мне говорил, но я от волненья ни слова не понимала. Наконец до меня дошло.
— Девочка, хочешь — я почитаю тебе стихи?
Я обрадовалась и закивала головой:
— Хочу, конечно, пойдемте к нам!
Мы стояли возле самого дома, где я жила. Я привела его к нам. Мои подруги Тамара и Катюша были еще больше поражены при виде Бальмонта — они совсем обалдели, но скоро пришли в себя, и мы стали слушать. Он читал нам: „Я мечтою ловил уходящие тени…“, „Шиповник алый, шиповник белый…“, „Красные кони“ и много других стихов…»
Бальмонт читал — почти пел, ослепленный своим вдохновеньем:
Хочу быть дерзким, хочу быть смелым,Из сочных гроздий венки свивать…
Девочки слушали Бальмонта, затаив дыхание, с широко раскрытыми глазами, и когда Бальмонт устал и умолк, перед тем как распрощаться, Тамара, самая догадливая из них, вынула из вазы букет роз и поднесла поэту.
Провожая Бальмонта, девочки обратили внимание, что внизу, где Московская улица вливается в Головинский проспект, поэта ждет молодой человек — худой, высокий, с большими синими глазами, с русыми волосами, спущенными на лоб. У него в петлице была гвоздика. Решили, что это, наверное, Городецкий: в газете писали, что он приехал в Тифлис.
Но это был Тициан.
«…Радостное было время — время революции, исполнения первых обетов», — вспоминал Тициан Табидзе. Лето прошло в ожидании новых событий.
В угаре патриотических словопрений.
В разъездах и кутежах…
В конце октября 1917 года, находясь в Кутаисе, Тициан Табидзе пишет стихотворение «Петербург». Оно широко известно в переводе Б. Пастернака. Есть перевод более точный, хотя менее поэтичный — Бенедикта Лившица:
Здесь ветер с островов несется ураганом,Изрыт гранатами ручными тротуар.Кому тут холодно, так это девкам пьяным.Средь сумрачных теней, как тень, скользит Эдгар.Два стана напряглись в боренье неустанном,К шинелям потным льнет, виясь, белесый пар.Матросские тела полощет Мойка рьяно,Над Медным Всадником навис судьбы удар.Кто силы разнуздал? Кто сдержит буйство танца?В туман болотный сник руки подъятой взмах.Лишь имя Ленина одно на всех устах.Вниз остов падает Летучего Голландца,Андрея Белого промокший лает Бес,И в кашле хаоса весь Петербург исчез.
В переводе Пастернака стихотворение приближено к позднему творчеству Тициана Табидзе, к его стихам начала тридцатых годов, оно обрело историческую прозорливость и твердость звучания, которых не было в оригинале:
…Жаркий бой. Жестокой схватки звуки.Мокрый пар шинелей потных. Мгла.Медный Всадник опускает руки.Мойка лижет мертвые тела.Но ответ столетий несомненен,И исход сраженья предрешен.Ночь запомнит только имя «Ленин»И забудет прочее, как сон…
Исчезла растерянность перед разнузданной силой стихии.
У самого Тициана — ощущение холода, мрака, неуютности рушащегося старого бытия, крушение старой романтики: тонет Летучий Голландец, тенью среди теней — Эдгар По, пропадает в кашле хаоса Петербург… И над всем этим — имя Ленина как надежда — сила, способная хаос организовать.
В статье «Котэ Марджанишвили» (1933) — то же романтическое ви́дение петроградских событий: «…Фронт развалился. Предназначенные на „пушечное мясо“ люди в серых шинелях вместе с петроградскими рабочими совершили Октябрьскую революцию… На Марсовом поле и площадях столицы не театральные макеты раскладывались, а как бы происходила по указанию Ленина правильная расстановка классовых сил и сама история завершала величайшее потрясение мира…». Впрочем, речь и о зрелище тоже: Котэ Марджанишвили в те дни оформлял народную манифестацию на Марсовом поле: «С растрепанными волосами стояли на берегах Невы прорицатели интеллигенции и, посыпав головы пеплом, как некогда иудейские пророки на берегах вавилонских рек, причитали о разрушении и гибели родины. Только избранники знали, что ломается скорлупа, когда вылупляется цыпленок из яйца; а цыпленку кажется, что рушится небо, и он не ведает о том, что сам рождается для новой жизни».
«Стоять на стороне поколения, созидающего Октябрь, считалось тогда подвигом в искусстве, — пишет в той же статье Тициан. — Разумом пришли тогда к Октябрьской революции Всеволод Мейерхольд и Валерий Брюсов. Сердцем пришел к ней Котэ Марджанишвили, так же как и Александр Блок…»
Он сам был на стороне принявших Октябрьскую революцию сердцем.
Надо себе представить политическую атмосферу в Грузии в канун Октября: захватившие власть в Закавказье эсеры и меньшевики, националистически настроенные и враждебные ленинской партии, ждали поражения петроградского пролетариата, разгона большевистских советов; грузинские большевики были вынуждены временно уйти в подполье.
Сочувствие ленинской партии не было безопасно.
Тициану казалось, что Грузия к революции не готова, что грузинская революция не выстрадана народом, что она «прибыла по почте из Петрограда».
И все же его сочувствие было на стороне партии Ленина, на стороне грузинских большевиков, среди которых немало его старых друзей, — с ними все эти годы Тициан поддерживал близкие отношения и, случалось, помогал им в их опасной работе.
