— Тьфу! Рыжая смола! — сплюнул Митька и отвернулся.
— Митенька, полай! — не унималась Юлька, подходя поближе. — Говорят, породу собак по лаю узнают!
— Я тебе сейчас… эт-та… как его… покажу породу!
— Ой! Как страшно! — Юлька присела и дурашливо схватилась за правый бок. — Аж сердце закололо со страху! — Затем выпрямилась и подошла почти к самой калитке, примыкавшей к сараю. Разве могла она удержаться и не подразнить своего давнего врага?
— Полай, Митенька! — снова просительно затянула она, каждую минуту готовая дать стрекача.
Алёша придвинулся плотнее к щели.
— Юлька! — шепнул он. — Юлька!
Юлька удивлённо оглянулась по сторонам.
— Юлька, это я, Алёша. Стой, не смотри на меня. Я здесь, в сарае.
Юлька внезапно громко вскрикнула, упала на землю, высоко подняв одну ногу. Вертясь, она придвинулась почти вплотную к Алёше.
Не видя Юльки, Митька обеспокоенно выглянул из-за угла.
— Ты чего здесь… эт-та… как его… расселась? А ну, эт-та… давай отсюда!
— Ногу стеклом порезала! — жалобно сказала Юлька и плаксиво сморщилась. — Какой ты, Митька, не видишь, что ли? — Она поплевала на пятку и стала внимательно разглядывать её, тихо постанывая.
— Порезала… — Митька успокоился и ушёл на свой пост.
— Алёшка, как ты сюда попал? — шепнула Юлька, косясь взглядом на Алёшу и продолжая трясти в воздухе ногой.
— Они меня на берегу схватили, — горячо зашептал Алёша, — у меня руки и ноги связаны… про пушку допытывались.
— Сказал? — быстро спросила Юлька.
— За кого ты меня принимаешь?! — возмутился Алёша.
— Ага! — Юлька вскочила и, прихрамывая, побрела к Киму и Гошке.
Алёша успокоенно откинулся на спину. Теперь всё в порядке. Ребята выручат.
13. Заговор
На площади между тем обстановка накалялась. Ким с Санькой стояли уже вплотную друг к другу. Приборовские с угрожающим молчанием окружили Гошку, медленно тесня его к Киму. Гошка нервничал, поглядывая на друга.
— Нарываешься? — наконец спросил Ким.
— Слабо! — вздёрнул острые плечи Санька.
— Одним пальцем!
— Видали и почище!
— Потом нечем смотреть будет!
— Увидим!
— Поглядим!
Они кружили друг возле друга.
Санька, словно ненароком, толкнул Кима в плечо. Ким, вспомнив приёмы джиу-джитсу, ловко вывернул Санькину руку за спину. Санька взревел, вырвал руку и, развернувшись, боднул Кима головой в живот. Ким ударился спиной о Гошку и, прыгнув, очутился на Саньке верхом. Пыль стояла над ними плотным столбом, и было трудно понять, кто где.
Ребята окружили их со всех сторон. Приборовские подбадривали Саньку одобрительными возгласами. Заборовские тщетно пытались пробиться к Киму.
— Ага! Вот вы как?! — Юлька ворвалась в круг и, поправ вековые законы честной драки, азартно вцепилась обеими руками Саньке в волосы. — Держись, Ким! — завопила она.
Ребята возмущённо загалдели, кто-то схватил Юльку за руку, пытаясь оторвать от Саньки. Гошка метнулся на помощь сестре.
— Это что же такое? — разметал дерущихся звонкий окрик Нины Петровны. — Сейчас же прекратите!
Ким и Санька поднялись с земли, угрюмо разглядывая порванные рубахи и свежие царапины на лицах друг друга.
— Ким?! — ахнула Нина Петровна, испуганно глядя на сына.
— Я предупреждал вас, Нина Петровна! Предупреждал! Это же хулиганьё сплошное! — выдвинулся из-за спины Нины Петровны Кудрявый.
— Сейчас же по домам! — распорядилась Нина Петровна, не глядя на Кудрявого. — Вечером соберу вас в школе. Жаль, что Анна Семёновна уехала в город. А с тобой я ещё дома поговорю…
Ким опустил голову.
Ребята стояли не двигаясь.
— Вы слышали?
— Пусть он сначала пушку отдаст! — наконец сказал Санька.
— Какую пушку? — Нина Петровна повернулась к сыну. — Какую пушку?
— Вот, вот, — сердито сказал Кудрявый. — Скоро с ножами друг на друга полезут…
— Шли бы вы отсюда, Николай Ильич! — в сердцах сказала Нина Петровна. — Какую пушку, Ким?
— Не знаю. — Ким отвернулся.
— Не знает? Очень хорошо знает! Пусть отдаст! — наперебой загалдели приборовские. — Сами не умеют, а на чужое зарятся!
— Сами не умеют! — передразнил Гошка. — Чего пристали? Мы никакую пушку не видели!
— Бывают же такие люди — не знают, а говорят! — сказала Юлька, воинственно размахивая кулаком.
— А хотя бы! Я у вас ничего не брал!
— И мы у тебя не брали!
— Нет, брали!
— Нет, не брали!
— Хватит! — крикнула Нина Петровна и подняла вверх руки. — Тише! Ким, сейчас же отдай Сане то, что ты взял!
— Да нет у меня ничего!
— Нет? Честное слово?
— Честно, нет!
— Врёт он, Нина Петровна, — убеждённо сказал Санька. — Врёт!
— Вру?! Чтоб мне на второй год остаться, если вру!
Это была сильная клятва. Санька растерялся. Если Ким не брал — куда же подевалась пушка? И почему этот дачник знает про неё? Он молча растолкал ребят и побежал домой.
— Нина Петровна, — позвал шофёр грузовика, до сих пор спокойно куривший на подножке кабины. — Куда везти? Мне пора в гараж.
— Везите в Заборовье, — сказала Нина Петровна, — через мост и сразу налево. На скат у реки, знаете? Впрочем, я сама с вами поеду…
Ким с Гошкой переглянулись. В этом скате их пещера!
— Что это, мам? — спросил Ким.
— Памятник, — коротко сказала Нина Петровна и пошла к грузовику.
— Вот это да! Чуть совсем не забыл! — Гошка хлопнул себя руками по коленям. — Это погибшим на войне памятник! Двадцать второго июня установят! Побежали скорее, посмотрим, как сгружать будут! Айда, Юлька!
И ребята помчались следом за грузовиком, тяжело ухающим на рытвинах дороги…
Подойдя к дому, Санька плотно прикрыл за собой калитку.
— Всё в порядке?
— Ага! — Митька снял с двери замок.
Алёша лежал возле оторванной доски на полу, привалившись плечом к стене.
— Послушай, — сказал Санька и присел возле него на корточки. — Ты вправду знаешь, где пушка?
— Знаю, — кивнул Алёша.
— Не врёшь?
— Зачем?
— Верно. Не с чего тебе врать, — вздохнул Санька и, морщась, потёр оцарапанную Юлькой щёку.
— Не скажешь?
— Нет! — твёрдо сказал Алёша. — Ни за что!
— Эх, ты… — Санька грустно покивал клювастым носом. — Делал, делал, а они… Всё равно скажешь! — неожиданно взорвался он, — Жрать захочешь — скажешь! Герои до чужого труда! — он повернулся и, резко наклонившись вперёд, почти выбежал из сарая.
Дверь захлопнулась.
— Сань, и долго мне здесь сидеть? — спросил Митька за дверью.
— Пока пощады не запросит.
— А ты куда?
— На ферму схожу. Матери обещал сена подкосить. Я быстро. Смотри — никуда ни шагу!
— Ладно, — вздохнул Митька и через минуту жалобно: — Сань, ты мне… эт-та… как его… хоть хлеба вынеси. Кишка к кишке прилипает…
Алёша перевернулся на спину и вытянул ноги. Душно как, и правда есть хочется… Он зевнул. Бабушка говорит: сон — лучшая еда. Попробуем. Но сон не шёл. Что-то неясное будто тревожило его, и он никак не мог понять — что, и от этого положение, в какое он попал, стало казаться ему хуже, чем было на самом деле. По своему обыкновению, Алёша стал припоминать всё, что произошло, пытаясь в воспоминаниях отыскать причину неприятного чувства. Что же это могло быть? Плен? Ерунда. Сколько бы они ни держали его здесь, Алёша всё равно не выдаст тайну пушки. Пушка… Как Санька разозлился: «Герои до чужого труда». А лицо у него было грустное: «Делал, делал, а они…» Так вот отчего у него остался неприятный осадок, неожиданно понял Алёша. Саньке жаль не пушки, а свой труд… Но не может же Алёша предать Кима? А почему, собственно, Алёша на стороне Кима? Кто же из них прав? Алёша закрыл глаза и начал вспоминать книгу «Спартак», чтоб отогнать неприятные мысли.
…Часа через два к Санькиному дому подошла маленькая, сгорбленная старушка в низко надвинутом на лоб белом платке и длинной сборчатой юбке. Старушка остановилась у калитки и поставила на землю плетёную корзину.
— Охти… чижало-то как! — невнятно прошептала она и со стоном выпрямилась, держась рукой за поясницу. Всё лицо старушки было забинтовано. Снаружи остался только самый кончик коричневого носа да один глаз, спрятанный за выпуклым стеклом очков в тонкой золотой оправе.
Митька с любопытством наблюдал за незнакомой бабкой.
— Сыночек, — прошептала старушка и поманила Митьку рукой в чёрной кружевной перчатке, — сыночек…
— Чего вам? — Митька подошёл к калитке. — Эта-та… как его… никого дома нет…
— Ахти, беда-то какая! — сдавленным шёпотом сказала старушка и села на корзинку, словно у неё подкосились ноги. — С сердцем у меня чтой-то не того, и зубы болят. Позови, сыночек, Марусю, ты не её сын-то будешь?
