— Да нету тёти Маруси, — сказал Митька и с жалостью поглядел на старушку, — на ферме она. Я вам воды принесу, хотите?
— Не надо воды… Ты лучше Марусю сбегай позови… Я ей подарок привезла, а мне на поезд надо… Сбегай за ней, сынок, на тебе за это яблочка…
Старушка вытащила из корзины яблоко и неожиданно ловко бросила его Митьке.
Митька поймал яблоко на лету.
— Сейчас, бабушка, я мигом! — сказал он. — Вы тут, — он оглянулся на сарай, плотнее прикрыл дверь, — а вы тут посидите. Я… эт-та… как его… я быстро. — И он радостно запылил по дороге.
Когда Митька скрылся за поворотом, старушка оглянулась по сторонам и, подобрав подол длинной юбки, резво шмыгнула в сарай.
— Алёша! — позвала старушка. — Ты здесь?
Алёша открыл глаза и удивлённо уставился на незнакомую старуху, у которой поверх бинта блестели бабушкины очки в золотой оправе.
— Привет! — сказала старуха и, подбежав к Алёше, стала ловко распутывать верёвки на руках и ногах пленника. — Давай быстрее!
— С-спасибо… — Алёша никак не мог опомниться. — С-спасибо большое…
— Ладно, ладно, — торопила его старуха, — бывают же на свете такие люди… им говоришь скорее, а они еле шевелятся…
Алёша поплевал на ладони и растёр занемевшие руки. С трудом выпрямился. Что-то знакомое прозвучало в голосе старухи. И эта присказка…
— Юлька! — ахнул Алёша.
— Ф-фу! — Юлька сняла очки. — Думала — потеряю! В них ничего не видно, а поверх смотреть — с носа падают. Еле дошла!
— Как они к тебе попали?
— А я твою бабушку встретила; моя мама в город поехала, я её до конторы проводила, а твоя бабушка тебя искала. У тебя бабушка мировецкая, правда! Это она меня переодела и научила, что говорить! Она правда в партизанах была?
— Правда, — сказал Алёша.
— Ну, побежали! — Юлька прихватила юбку и рысью понеслась впереди Алёши. — Скорее! А то Митька вернётся!
— А корзинка? — спохватился Алёша.
— Пускай на память остаётся! — беспечно махнула Юлька рукой в чёрной кружевной перчатке. — Я её только для вида взяла. Там песок и солома! А Ким и не знает, что я тебя выпустила. Они с Гошкой там целый план разрабатывают!
* * *
Памятник стоял на холме над рекой, укрытый от непогоды широкими стругаными досками. Между досками виднелась белая парусина. В одном месте парусина была подрезана. Видно, кто-то из ребят пытался увидеть памятник до открытия. У подножия памятника лежала гладкая гранитная доска. Серо-чёрная, с розовыми прожилками. Она блестела на солнце, как лакированная.
До открытия памятника две недели. Две недели до 22 июня, и за это время должен приехать из Ленинграда скульптор и выбить на доске имена героев. Навечно.
Вверху над холмом ветер крутил облака, то разгоняя их в разные стороны, то собирая в кучу, как пастух овец. А внизу, у подножия холма, сидели ребята. Они уже выложили Алёше все новости о памятнике и теперь слушали Алёшин рассказ.
— Дела-а… — сказал Гошка. — Ловко они тебя… как младенца! Меня бы ни за что!
— Ну да, — сказала Юлька, — тоже мне! — Возбуждённая удачным походом, она бойко смотрела на ребят из-под бинтов одним глазом. Длинная юбка веером прикрывала ноги.
Ким посмотрел на Юльку и снова, уже в который раз, расхохотался:
— Ты хоть бинты-то сними, а то задохнёшься.
— Ничего, — горделиво улыбалась Юлька, разбинтовывая лицо. — А Митька-то, Митька! «Бабушка, вам воды подать? Вы посидите, я… эт-та… как его… быстро!»
Глядя на Юльку, ребята катались по песку, держась за животы.
— Ну и Рыжая!
— Вот это да!
— А Ястреб-то, Ястреб… пушку упустил, пленника взял — и тот смылся… Ха-ха-ха!
Ким вытер глаза и повернулся к Алёше.
— Ты им точно ничего не сказал?
Алёша выпрямился, оскорблённый недоверием.
— Конечно! Зачем бы я стал говорить? Я даже под пыткой и то бы ничего не сказал!
— Под пыткой? Тебя что, пытали?
— Ну, не сейчас, а вообще… я вообще говорю, если бы по-настоящему попал…
Ким покачал головой и насмешливо хлопнул Алёшу по спине.
— Выдумщик ты… по-настоящему…
Он повернулся к Гошке.
— Как же нам её вытащить, Гош? Санька с Митькой теперь за каждым нашим шагом следить будут…
— А я знаю! Я знаю! — вдруг выпалила Юлька и захлопала в ладоши. — Я придумала!
— Как? — не сговариваясь, разом спросили и Ким и Гошка.
— Надо… — тут Юлька таинственно приложила палец к губам, быстро оглянулась по сторонам и горячо зашептала: — Надо, чтобы Алёша снова попал в плен и сказал. Саньке, что пушку мы спрятали в Копанях. Пока они сходят туда и обратно, а мы её как миленькую вытащим!
— Здорово! — восхищённо хлопнул себя по коленям Гошка. — Молодец, Рыжая!
— Ерунда, — сказал Ким. — Как же он пойдёт в плен, если Митька уже вернулся и всё узнал?
— Бывают же такие люди… им говоришь, а они не понимают, — обиделась Юлька. — Пусть Алёша просто так мимо Санькиного дома пройдёт. Они увидят и опять нападут.
— Нападут или нет — это ещё как сказать, — Ким с сомнением покрутил чуб.
— Нападут! Что ли, я Митьку не знаю?!
— А по-моему, лучше так, — сказал Алёша, — надо просто пойти в Приборовское и стоять и ждать, когда они пройдут мимо. А когда будут проходить, сделать вид, что мы не видим их и спорим, когда нам пушку из Копаней забрать — днём или ночью… Они подумают, что случайно подслушали, и поверят.
— Вот это вернее! — Ким снова, на этот раз уже не насмешливо, а восхищённо, хлопнул Алёшу по спине. — Выдумщик ты! До Копаней час ходу да обратно… Ха! За это время мы не только вытащить её успеем, но и обратно утопить! Славно, Алёха!
Алёша обхватил согнутые колени руками и задумался, глядя на медленное течение реки. Вдали, у противоположного берега, она казалась сине-зелёной, как толстое непроницаемое стекло.
«Как странно, — подумал Алёша, — течёт себе и течёт, что бы ни случилось на берегу… Только отражает. И ящеров, и скифов, и бои с фашистами…»
— Ты чего? — тихо спросил Ким и тронул Алёшу.
— Так… — Алёша вздрогнул и смущённо взглянул на Кима. — Задумался… А ребята где?
— Пошли домой… есть захотели. — Ким придвинулся к Алёше и лёг на живот, подперев руками голову.
— Знаешь, — неожиданно для себя сказал Алёша, — вот почему так? О чём бы ты ни думал, а когда посмотришь на реку, она все мысли уносит. И в голове яснее делается… Ты не замечаешь?
— Нет, — сказал Ким и через минуту удивлённо: — А правда! Я сейчас попробовал… смешно!
— Нет… странно. Лес шумит по-своему, река по-своему. Даже когда совсем-совсем тихо, всё равно слышно. Как будто шепчутся между собой… Вот бы подслушать, а? Наверное, люди когда-нибудь придумают такой аппарат и узнают, о чём они говорят. Интересно, правда? Они же были, когда ещё нас не было, и будут тогда, когда нас не станет…
— Выдумщик ты, — усмехнулся Ким, — они же не живые.
— Не знаю… и бабушка не знает. Она говорит: формы жизни так разнообразны, что нам даже представить себе трудно… Ты кем будешь, когда вырастешь?
— Инженером… машины всякие строить или космические корабли… я ещё точно не решил. А ты? Художником?
— Не знаю… мне хочется сделать что-нибудь такое… Такое, чтобы если человеку плохо — он посмотрел, и ему сразу хорошо сделалось… Наверное, художником. Знаешь, когда бабушке от чего-нибудь плохо делается, она тогда на целый день в Эрмитаж уходит или в Русский музей и меня с собой берёт. Только бабушка говорит, чтобы быть художником, надо не только рисовать уметь, а ещё очень любить людей. А вот как их любить? Всех вместе или по отдельности?
— Всех вместе нельзя. Они же разные…
— Вот и я так думаю. Если всех, то и Юрку Васильева, а если он жадный, хитрый? Или врагов? Вот ты, почему ты Саньку с Митькой не любишь?
— Сказал тоже… Они нашу пещеру захватить хотят! Только у них не выйдет! Это наша пещера! — Ким поднялся. — Пошли. Есть охота. Скоро мать нас в школу собирать начнёт. Она если что сказала — обязательно сделает. Ты придёшь?
— Зачем? Я же не здешний?
— Ерунда! Приходи. Мы там и подкинем приборовским насчёт Копаней… пусть поищут!
14. Ход конём
Вечерело, когда Ким прибежал к Алёше.
— Айда скорее, — крикнул он, — все давно уже в школе! Мать, знаешь, как не любит, когда опаздывают.
— Куда это вы собрались? — поинтересовалась бабушка.
— В школу, ба, на собрание. Там Нина Петровна всех ребят собирает.
— О! — с уважением сказала бабушка. — Тогда надень, пожалуйста, чистую рубашку.
— Ну зачем, ба? Я же не в театр!
— Алёша, не спорь. Надо уважать, если не себя, то хотя бы тех, кто будет сидеть рядом с тобой. Рубашка в чемодане.
— Алёха, давай живее!
Ким нетерпеливо переступал с ноги на ногу.
Алёша виновато посмотрел на Кима и нехотя поплёлся к чемодану.
