БЛЕФ У ЛУЖКОВА
Исчезнув на некоторое время, Макутынович вскоре всплыл в Москве. На этот раз он объявился в коридорах московской мэрии, ключом к которой послужили личные проблемы влиятельного чиновника — "казака" Сергея Евгеньевича Донцова.
Из фонда обязательного медицинского страхования (Ломакин-Румянцев) Макутыновичу на счет ООО "Охранное агентство "Форпост" стали ежемесячно поступать миллиардные суммы под программы фонда, которые почему-то не выполнялись генеральным директором данного охранного агентства.
И если первоначально под бойцов отряда рядились родственники самого Макутыновича и его приспешников, в большом количестве наехавшие из Белоруссии, то вскоре он вынужден был пригласить и выделить часть квартир настоящим бойцам прибалтийских отрядов. При этом несколько квартир он взял себе, не менее щедро одарил и многочисленную родню.
При этом в 1995-97 гг. он держал без прописок, на голодном пайке семьи приехавших к нему по его неоднократным приглашениям бойцов рижского и вильнюсского ОМОНов, объясняя, что все деньги, получаемые им на отряд, уходят на выкуп квартир.
В 1997 году за работу Макутынович перестал платить даже минимальную зарплату, и семьи начали голодать. Отсутствие прописок и легализации не позволяло многим из нас найти постоянную работу.
В эти годы Макутынович проявил стиль беспримерного политического вероломства, вступив во многие ведущие партии и движения одновременно, из которых мы можем, например, назвать партию А. Лебедя РНРП и компартию.
В конечном счете, как только он сам, а также его денщик, после письменного обращения к сторонникам А. Лебедя, несмотря на розыск по линии ИНТЕРПОЛА, были прописаны в городе N, и на очереди на прописку стояло еще 46 семей, потерявших уже всякую надежду, начались "чудеса".
Сначала Рощин устроил скандал и сознательно оскорбил офицеров милиции паспортного стола, затем буквально за двое суток до получения нами прописок ночью взорвали у нашего подъезда боевую гранату и пытались свалить все на заслуженного офицера отряда М. Войтеховича. По такому же странному стечению обстоятельств в эти же дни вышла очередная грязная заказная статья в "Криминальной хронике" (NN 6-7 1997 года) на несколько разворотов о том, как таинственный офицер вильнюсского ОМОНа воевал на стороне… чеченцев. Однако все эти попытки сохранить остатки отряда "на крючке" не удались, и люди получили регистрацию в Московской области.
Офицеры отряда порвали с Макутыновичем и начали сами восстанавливаться в органах МВД. По месту их приема стали раздаваться звонки, а сам Болеслав публично начал грозить, что никого не восстановят в МВД, и все все равно "прибегут" к нему. Поскольку в Москве его уже раскусили, сегодня Болеслав, с его слов, начал готовить "отход" в Белоруссию к Лукашенко, чтобы там в "третий раз начать все сначала".
Как только мы вытащили его на прямой разговор и высказали ему в лицо все, что мы о нем думаем, он в очередной раз публично в присутствии детей, жен, пенсионеров и бойцов покаялся и дал (но не сдержал!) слово офицера выполнить все взятые им обязательства. С этой секунды офицер Макутынович перестал для нас существовать.
Мы всегда отстаивали и в тюрьме, и в боях, и в "Белом доме", и в тяжелых испытаниях свое честное имя и не потерпим чьих бы то ни было спекуляций на имени отряда и событиях, в которых принимали непосредственное участие, даже если ими окажутся наши бывшие товарищи.
А. КОНДРАШОВ,
бывший политзаключенный, командир штаба рабочих дружин г. Вильнюса, депортированный за защиту прав русских;
офицеры вильнюсского ОМОНа:
И. ЕРЕМЕНКО, А. СТЕПАНЕНКО,
А. СТАНКЕВИЧ, М. ВОЙТЕХОВИЧ,
В. КОЗЛОВСКИЙ, В. ЯСИНЯВИЧУС,
В. БЕЛКИН, а также другие сотрудники рижского и вильнюсского ОМОНов.
СОПОСТАВЬТЕ, ПОДУМАЙТЕ, ВЗВЕСТЕ… ( ВОЗВРАЩАЯСЬ К ОПУБЛИКОВАННОМУ )
Моя статья о Павлике Морозове “Он все увидит, этот мальчик” в “Завтра” N 2 вызвала отклики читателей. Были телефонные звонки, даже междугородные, были письма. Хотя бы о двух откликах хочу рассказать.
Позвонил из Твери Андрей Васильевич Семенов и спросил: читал ли я давнюю статью Вадима Кожинова “Проблема искренних сталинистов”. Она, мол, имеет прямое отношение к теме моей публикации, имя Павлика Морозова там упоминается, но дело не только в этом. Я ответил, что знаю статью В. Кожинова и даже читал в 1989 году в “Юности” воспоминания, которые автор цитирует. Действительно, это имеет прямое отношение к тому, что я писал в статье “Он все увидит…” Я нашел статью В. Кожинова в книге “Сталин”, составленной Михаилом Лобановым, с интересом перечитал ее и, по совету А. В. Семенова, теперь хочу пересказать. Вот какое дело…
В 1929 году один молодой русский поэт, однажды переехав из деревни в областной город, записал в дневнике: “Я должен поехать на родину ( тут названа деревня, которую я пока опущу. — В. Б.), чтобы рассчитаться с ней навсегда. Я борюсь с природой (видимо, в смысле — со своей натурой. — В. Б.), делая это сознательно, как необходимое дело в плане моего самоусовершенствования. Я должен увидеть (деревню), чтобы охладеть к ней, а не то еще долго мне будут мерещиться и заполнять меня всяческие впечатления детства: береза, желтый песочек, мама и т. д.”
Мать, в противоположность отцу Павлика Морозова, ничего дурного в жизни не сделала. Наоборот, она, простая крестьянка, вскормила, вместе с мужем поставила на ноги семерых детей, и вот один из них, став горожанином и начинающим писателем, сознательно возжелал “в плане самоусовершенствования” охладеть не только к родной деревне, но даже и к ней, к родной матери.
Прошло недолгое время, и в марте 1931 года, может быть, в те самые дни, когда в уральской Герасимовке шел суд над Трофимом Морозовым и его однодельцами, семью молодого поэта, занятого самоусовершенствованием, раскулачили и сослали примерно в те же уральские края, где в это время разыгрывалась трагедия, о которой шла речь в моей статье, а самого поэта никто не тронул, он продолжал совершенствовать свою природу и поэтическое мастерство, даже издал уже в Москве книгу стихов “Путь к социализму”.
Всего через два месяца старшие братья Константин да Иван бежали из ссылки. В. Кожинов объясняет это тем, что они “были сильные и гордые люди”. Ну да, вестимо, несомненно. Однако тут невольно возникает вопрос и о том, какова же была охрана ссыльных. Тем более, что еще через месяц бежал и отец, человек, может быть, не менее гордый, но уже далеко не молодой и едва ли такой же сильный. Да и не один бежал Трифон, а с малолетним сыном, которого звали, представьте себе, тоже Павлом.
Через всю страну без документов (где же вездесущее и всеведающее НКВД?) отец с сыном добрались до областного центра, где жил и работал в газете родной им преуспевающий поэт. И вот брат поэта Иван, тот самый, что бежал с Константином, так передает рассказ отца о встрече с городским сыном в августе 1931 года, за год до убийства в Герасимовке:
“Стоим мы с Павлушей, ждем (у здания редакции, где работал сын. — В. Б.). А на душе неспокойно… Однако ж и по-другому думаю: родной сын! Может, Павлушу приютит. Мальчишка же чем провинился перед ним, родной ему братик? А он, Александр, выходит… Стоит и смотрит на нас молча. А потом не “Здравствуй, отец”, а — “Как вы здесь оказались?!”
— Шура! Сын мой! — говорю. — Гибель же нам там. Голод, болезни, произвол полный!
— Значит, бежали?.. Помочь могу только в том, чтобы бесплатно доставили вас туда, где были! — так точно и сказал.
Понял я тут, что ни просьбы, ни мольбы ничего уже не изменят…”
Вот такая история тех далеких времен. Где же она приключилась? В Смоленске. Как называлась деревенька, к которой поэт так настойчиво хотел охладеть и забыть ее? Загорье. Кто же, наконец, этот поэт, что достиг столь сияющих вершин самоусовершенствования? Страшно сказать… Александр Твардовский. Позже, в 1940 году, он напишет:
На хутор свой Загорье -
Второй у батьки сын -
На старое подворье
Приехал я один…
На хуторе Загорье
Росли мы у отца.
Зеленое подворье
У самого крыльца…
А где ж вы, братья, братцы,
Моя родная кровь?
Вам съехаться б, собраться
На старом месте вновь.
Значит, поэт скучал о братьях, хотел встретиться с ними. А они, родная кровь, и, в частности, Павел, Павлик, как относились ко второму у батьки сыну? Об этом яснее всего говорит тот факт, что брат Иван и через почти шестьдесят лет не остановился перед тем, чтобы поведать в многомиллионотиражном журнале о встрече бежавшего из ссылки отца с сыном, восходящей поэтической звездой. Правда, тогда, в начале тридцатых, отцу удалось все-таки вызволить из таежного поселения жену и всех еще остававшихся там детей, приехать в Нижний Тагил, устроиться работать кузнецом, а позже — перебраться в Вятскую область. Да, удалось, и все остались живы, устроились. “Но все же, все же, все же…”
