— Газпрома? — переспросил я.
— Госпрома. Не важно, долго объяснять. Так вот, мы быстро расстреляли одного из поставщиков, который хотел потонуть поток грибов с Харькова. Ну, поменять потоки товара и выплат, конечно, тоже. Дело было сделано, но я опоздал вернуться. Подельников моих порешили местные, и связи не стало. Не с кем было возвращаться, и пришлось отсиживаться тут на дальних станциях. Пришлось жить здесь, у ленинградско-питерских. Слушая Кролика, я делал новые для себя открытия. То, что было гордой культурной столицей, оказалось нормальным городом. И к югу от центра, от станции «Нарвской», ходили по тоннелям какие-то головорезы. Нормальный криминальный быт, куда ж без него…
Мы пришли на «Балтийскую», где уже давно и плотно сидели менты, потому раньше здесь было Управление внутренних дел метрополитена. Менты были как бы сами по себе, особо охраной они теперь не занимались, но как пробка закупоривали выход кировской бригаде к центру. На станции менты оказались небольшой, но хорошо сплочённой бандой. Выглядели они опрятно и все, будто форму, носили коричневые лётные куртки на молнии. Я сказал, что мне нужен Лётчик.
— Лётчик? Ты откуда знаешь Лётчика? — спросил меня сурово его заместитель.
На всякий случай я не стал признаваться и объяснил, что попал в беду по пути домой. Версию про то, что у меня есть весточка с родины для самого Лётчика, я приберёг как промежуточную. А уж о родственных связях я и вовсе не заикался. Но оказалось, только что Лётчика вместе с небольшим отрядом заперли в каких-то тупиковых тоннелях враги. Летуны жили между отчаянием и желанием отбить атамана.
Сидеть в этом дальнем тоннеле можно было несколько дней. Это напоминало старый анекдот, что рассказывал мне Владимир Павлович про ловлю сбежавшей как-то на «Соколе» живности: Я борова поймал! Так веди сюда! Не идет. Так сам иди! Да он меня не пускает!
Класть половину бригады при штурме тоннеля кировские явно не хотели. Они ждали, пока у Лётчика кончатся еда, вода и патроны. А подчинённые Лётчика уныло переминались в своих схронах, тоннелях и технологических тупиках.
Разумное, я считаю, поведение. Как было написано в одной из книг, что я читал в заброшенной библиотеке: «Нужно достаточно долго ждать, и тогда всё будет в ажуре: друзья поднимут тебя на руки, и мимо тебя проплывёт дом твоего врага».
Так прошло два дня, и это ожидание было на руку только одному человеку — мне. Летуны были на грани анархии, и хоть это мне не понравилось, только благодаря этому здесь терпели чужака. У меня была всего одна рекомендация от Кролика. Да, тут его звали просто Кролик, и я только улыбнулся при мысли о том, что он сам носит имя зверушек, которых когда-то забивал. Если, конечно, именно в кроликодавстве заключалась история его прозвища. До оружия меня не допускали, видимо, выдерживая в карантине и наводя справки. Но через пару дней у меня появился ещё один товарищ, приятель Кролика из контингента грибного провода, похожий на дьячка. Он подтвердил, что я хоть и москвич, но надёжный товарищ, мол, кроме водки, ничего. А две рекомендации это было уже что-то. Меня спросили, что я умею, и я ответил — электрику. Я наладил освещение периметра станции, меня поставили на довольствие и вернули ствол. Прошло уже несколько дней, а я ошивался среди летунов без особого дела и даже выменял на таблетки такую же кожаную куртку, что служила им всем униформой. Я поймал себя на мысли, что оттягивал встречу с отцом. Я уже проигрывал в голове, как мы обнимемся, как начнём рассказывать друг другу о жизни врозь. Тупиком было то мгновение, когда я скажу, что хорошо бы вернуться домой. Вдруг он ответит, что его дом здесь? Да только всё равно в жилах у меня кипела кровь, сердце распирал адреналин. Я столько лет предчувствовал встречу с отцом и всё равно никак не мог представить, что я ему скажу, когда окажется, что он тут, в этих бандитских тоннелях, навсегда. Первое, что я увидел у «Нарвской», был висевший в проеме тоннеля человек. На нём была та приметная телогрейка, которую носила братва с Кировского завода. Под трупом натекла непонятная лужица, и висел он как путевой знак, что-то вроде совмещённых: «Начало торможения первого вагона» и «Стой! Стреляют без предупреждения».
Тут бы мне, прежнему, заломить руки, начать жаловаться, зачем я, типа, посмотрел, да потом рассмотрел, шёл бы и не обращал внимания. Но в тоннеле очень сложно не увидеть повешенного. Нужно очень захотеть, чтобы не увидеть повешенного, нужно себя ослепить, чтобы его не увидеть, и всё равно он полезет тебе в нос, ты почуешь его по запаху у входа на галерею, или мне надо было возопить о том, что пепел всего класса стучит мне в сердце, и я не имею права отворачиваться, раз уж отправился в такое странствие. Наверное, это был мутант. А вероятнее всего, это был бандит. Бандит, который убивал людей, а вот теперь смерть изуродовала его самого. Или жизнь под землёй его изувечила. И я тут такой же буду, и меня изуродуют, от этого никуда не денешься, и не надо сопротивляться, надо привыкать. Может быть, впереди у меня тоннели за тоннелями, увешенные жертвами разборок.
После этих фраз я должен был бы тяжело вздохнуть и продолжить странствие.
И я, вздохнув, пошёл дальше, бормоча: «А вот хрен вам в грызло! Я ищу отца и найду его во что бы то ни стало…»
Но, положа руку на сердце, всё происходящее мне нравилось меньше и меньше. Нет, я не был ангелом, но та война, которую я увидел здесь, вовсе была ни на что не похожа — звериная и страшная, под девизом «Умри ты сегодня, а я завтра».
Жестокость сочеталась со странной заботой о своих. Кролик подарил мне беруши, сказав:
— Носи всегда с собой. Пригодится ведь, причем в самый неожиданный момент.
Я не понял, зачем это мне, а догадался, отчего нужно носить с собой затычки для ушей, гораздо позднее. Со слухом у меня вообще творилось что-то странное — временами на меня накатывал особый психоз, мне казалось, что я слышу происходящее в дальних тоннелях, причём звуки обычные, например, падение капли с потолка, шорох ящерки в породе. Это началось с того момента, когда я посетил Царицу ночи. В Москве за собой я такого не замечал. Но пока мне это не мешало, и я не паниковал, но беруши взял с благодарностью. Действительно на всякий случай. Случай представился, и раньше, чем я думал. А пока я наблюдал противостояние в шинелях, понемногу превращаясь из свидетеля в участника. В моей родной Москве всё же было понятие долгосрочной выгоды — живи сам и дай жить другим. Правда, одного маньяка как-то повесили на остатках колеса обозрения, и всякий мог увидеть тело в бинокль. Ни одна нечисть его не ела, и он провисел там, пока не истлел. Но это-то было дело житейское, а тут убивали часто без всякого смысла и выгоды. Климат у них, видать, был такой.
Но я тут же остановил себя: ведь есть и другой Петербург. Петербург военных медиков со станции «Площадь Ленина», отчаянных технарей с «Техноложки», весёлых торговцев с «Сенной». Они ведь тоже есть и, наверное, никуда не денутся. Меня занимало то, как летуны, да и прочий криминал, договариваются с богами. В религии всё перепуталось, возникли новые причудливые культы. Я всё больше держался Кролика. Кролик был вор с мистическим уклоном. Жулик и вор он был, впрочем, вполне нормальный. А вот его дружок по грибной тематике был человек особенный. Его все звали просто Хаммер. Я знал, что «хаммер» означает «молоток», но ни видом, ни характером этот человек ни на какой молоток не походил. Он всё-таки меня рекомендовал здешним жителям, отчего я чувствовал себя обязанным. Ну а если честно, то потом он довольно сильно заинтересовал меня своими путаными странными речами. Этот персонаж не просто увлекался мистикой, он и похож был на какого-то сектанта, с жиденькой своей бородкой и длинными волосами, рассыпанными по плечам. Какой уж тут молоток… Благообразный вид, впрочем, не мешал ему разбойничать в тоннелях.
Мы однажды поднялись в верхний вестибюль «Нарвской», и он принялся молиться вслух, как будто в храме. Оказалось, что он молится Отцу нашему Сталину и Брату его Кагановичу. Я спросил, обводя рукой полуразрушенное помещение:
— А это вообще что?
— Это капище. Тут стоял Сталин. Ты посмотри. — Он жестом гида повел рукой по кругу, и я увидел, что все изображенные здесь у стен персонажи смотрят в центр, в зияющую пустоту, на месте которой явно раньше что-то было.
— И что? Тут был Сталин?
— Ну да. Только Сталин не был. Он всегда есть. Он в своей книге так и написал: «Если люди доброй воли соберутся где-нибудь на митинг, то я буду между ними». А тут ещё и место удобное, сюда приходят молиться. Приходят ещё в центр. У нас там ещё один памятник Сталину стоит.
— С верблюдом?
— Ну да, видишь, сам об этом знаешь. У нас есть ещё место для молитв на Ржевке, но туда сложно добраться. А оттуда молитвы вернее доходят.
— Сталину?
Я перестал понимать Хаммера.
