Рассказал он и о том, что недавно возникла в Питере группировка «северных ниндзя», что они обчистили Кунсткамеру и пытались драться с автоматчиками кировской бригады с помощью антикварных мечей. Ниндзя тут же выкосили, но мечи, которыми все заинтересовались, пропали бесследно. Война с кировскими разгоралась. В какой-то момент они решились на наступление. Кировские договорились с военными с секретных объектов под заводом. Военных я понимал, кировские у них были под боком и вполне предсказуемы, а летуны мешали всем. Поэтому военные, обдумав ситуацию, вошли с рабочими бригадами в альянс и пропустили кировских через свою территорию.
Днём раньше я был в этом заложенном тупике и обратил внимание, что между камнями кладки там отсутствует цемент. Но я был никто, да и бандитов особенно не считал своими. Только имя отца держало меня здесь, а не товарищеские чувства. И ни с кем я не поделился сомнениями. И вот ночью кировские аккуратно разобрали кладку и пошли вперёд. После короткого боя нас прижали к границе станций, и даже мне, человеку стороннему, пришлось взять в руки оружие. Я с моим обострившимся слухом мгновенно оглох бы от выстрелов, если бы не беруши. И про себя я сказал спасибо Кролику, улестил.
Вокруг грохотало и визжало железо — это был нерабочий тоннель, в котором не было ничего, кроме мусора и мотовоза с платформой. Прикрываясь этим мотовозом, кировские пошли на нас в атаку. Там стояли старые самодельные гермоворота, запертые каким-то предателем. Кролик было попытался их открыть, но механизм заело. Кабели тут давно сгнили, да и вряд ли электропривод был напитан. Кролик начал крутить баранку ручного привода, но тут-то его и достали. Я стоял совсем рядом и увидел, как разрывается его лётная куртка на спине, будто изнутри кто-то хочет пролезть наружу через коричневую кожу. Только потом мне в глаза плеснуло кровью, а в ноздри дало горелым. Кролика мне не очень было жаль, но всё же он был одним из немногих, с кем я мог говорить о чём-то, кроме жратвы и быта. И теперь стало ясно, что в чёрную тьму тоннеля пролез маленький для всего человечества, но огромный для всех для нас пушной зверёк и, поводя носом, выбирает, с кого из нас он начнёт. Пришло время убивать, и мне нужно собраться. Я лёг за стопку каменной плитки и выделил медленно идущих к нам победителей.
Вот как я изменился с момента начала путешествия. Плавно, как меня учили, я подвёл мушку к шее идущего вторым. Именно вторым, потому что первый обязательно обернётся на звук.
Так и вышло, и вторая пуля была для него. Но тут я немного не рассчитал, и она вошла чуть ниже, чем я хотел.
Вот я и убил человека, даже двух. Я думал, что буду долго прислушиваться к этим ощущениям внутри себя, к тому, как изменяется сознание после того, как впервые убиваешь. Но ничего я не почувствовал, кроме удовлетворения от точного попадания. Так я радовался, когда точно попадал в цель из рогатки. И тут то же самое, это были враги, мы сошлись в бою, и я их положил. А сейчас, может быть, положат меня и потом меня съедят тоннельные крысы, у которых не будет на шее розовой ленточки.
Я попал, попал, попал! И два тела создали помеху для наступающих, а это нам и было нужно. Вот только летуны, может, когда-то и поднимались в воздух, во что я не верил, но стреляли они отвратительно.
Стрелять в тоннелях всегда очень страшно пули рикошетируют от ячеистых тюбингов, совершенно невозможно понять, откуда стреляют. И летуны били очередями, особенно не целясь. Воздух наполнился свистом пуль и треском крошащейся тюбинговой крепи. Страшно представить, что было бы, если бы тюбинги были чугунными.
Вот кировские были куда более страшными бойцами — хуже вооружёнными, отвратительно подготовленными, но удивительно бесстрашными. Летуны стреляли куда меньше, сразу распределив цели, но кировских всё же было куда больше.
Нормальный такой Сталинград происходил вокруг меня, и бойцы той стороны были в таких же коротких ватниках, что я видел на картинках в старых книгах. На правильной ли я стороне? И вообще, есть ли тут правильная сторона, вот это мне было совершенно непонятно. Ясно только одно: нужно увидеть отца, а там всё станет понятно.
Потом они двинули вперёд мотовоз, откуда в нашу сторону сразу же забил короткими очередями пулемёт. Тут, понятное дело, всё стало просто: кто кого подсветит первый, тот и выиграл. Яркий свет фар слепит, и ты превращаешься в жалкого зверька, мечущегося в луче прожектора. Двум летунам, что выбежали вперёд, тут же разнесли их бестолковые головы. Я впервые видел, как разлетается человеческая голова. Как мяч с водой, который лопнул при ударе. Тут кто-то из более или менее хладнокровных летунов остановил мотовоз очередью по фарам. А я пока прятался.
«Спокойно, ещё спокойнее, я, конечно, уже не тот мальчик, что бредил об отсутствующем отце, но всё же это ваша кровавая бойня, а не моя кровавая бойня. Ну, бойня, но не надо уж увлекаться. „Всякая критика должна быть в меру“, как сказал начальник станции „Сокол“ на Встрече со свинарями», — уговаривал я сам себя.
Но всё кончилось довольно быстро — летуны, наконец, застрелили машиниста чужого мотовоза, и, падая, тот нажал на реверс. Мотовоз пошёл понемногу обратно, и кировские побежали. То есть они как бы побежали, но в тоннеле сработали заложенные накануне осколочные мины, и те, кто бежал быстрее всех, уже веря в спасение, превратились в решето. Летуны побежали по тоннелю на соединение со своими товарищами, среди которых был и мой отец, разумеется. Наконец я увидел отца издалека. Я смотрел в его спину, обтянутую форменным кителем гражданской авиации. Я узнал ею сразу. Но вот он повернулся и, увидев его в профиль, я вдруг засомневался. Зачем это всё, вдруг это не он?
Я всегда верил, что смогу найти отца. Отец был большой и красивый, так я думал о нём в детстве. Сейчас я понимаю, что он не был по-настоящему красив, рост был у него небольшой, но главное, он был очень умный. Ума ему было не занимать, и я не верил, что такой хитрый человек, как мой отец, может пропасть даже в этом аду. «Но нет, это обязательно он», — решил я, наконец.
Ведь об этом я молил несколько лет тех богов, что были под рукой. Сбылись все мои мечты, но я не был счастлив, потому что то, что началось потом, было хуже войны.
Расправа над кировскими вершилась прямо в тоннеле, в незримой демаркационной линии между станциями, превращая врагов в путевые знаки для вероятных гостей. Я так понял, что место было выбрано именно в показательных целях. Для удобства пленных поставили на колени. Лётчик сам стрелял в затылок побеждённым. Я привык, что в подземных войнах пленных не берут, но в жизни такое видел впервые. Банг! и новый пленный валился на сторону. Банг! падал другой.
Но нет, это не мог быть он! Отец был хитрым, он любил розыгрыши, но никогда не был жестоким убийцей.
Я смотрел на предводителя в синем кителе с золотыми шевронами, и узнавание понемногу покидало меня, как отступает вода в море при отливе. Теперь он сидел на передней площадке трофейного мотовоза, свесив ноги, и курил какой-то невообразимый их местный самосад.
Нет, это был не он! И счастье заполнило меня. Нет, это не отец, и поиски мои снова будут казаться бесконечными. Нет, даже наверняка я ничего не найду, да только это лучше, чем иметь отца-людоеда.
Надо было уходить, но оказалось, что это не так просто. Я бежал на север по тоннелю, но успел дойти только до знака «Граница станции». Меня поймали там, и огромный сибиряк, с которым мы только что плечом к плечу дрались с кировскими, связал мне руки за спиной. Он ухмыльнулся: «Шаг вправо, шаг влево — попытка к бегству, прыжок на контактный рельс — провокация». И меня погнали к Лётчику.
— А с этим что делать?
Лётчик недоумённо посмотрел на своего подручного.
— Ну, типа, новенький на волю хочет. Без спросу ушёл. Я объяснил, конечно, что от нас не уходят, но он…
— Пусть идёт, — и снова затянулся своей вонючей папиросой.
Нет, это был не он. Точно-точно. И я пошёл в сторону «Балтийской» без всякой надежды встретить своих. Собственно, совершенно было непонятно, кто теперь для меня «свои». Владимир Павлович наверняка свалил, а уж в том, что Математик с Мирзо уже на пути к Москве, у меня не было никаких сомнений.
Да только на деле оказалось всё по-другому.
Я увидел странный, еле угадываемый в темноте силуэт человека, выглядывавшего из сбойки. Это был Владимир Павлович, он помахал мне рукой. Математик со своим адъютантом пошли на разведку наклонного хода, а Владимир Павлович остался ждать меня в сбойке между тоннелями. Наши наниматели предложили было трогаться без меня. Я им действительно был не нужен, это Владимир Павлович был у нас железнодорожный спец, а моя лётная карьера кончилась, ни к чему я им был, разве что кинуть врагам под ноги, если нас кто-нибудь будет преследовать.
— «Вперёд!» — кричал наш лысый математический друг. А я ему так: «А пошёл на…», и сам себе удивился, ведь я отвык ругаться за двадцать лет. Причём я-то знаю, что ругань просто не приводит ни к какому результату.
