— Законную!
— Всякая любовь законна, если это любовь!
— Позвольте с этим не согласиться!
Они уже вышли из дома и стояли возле брички.
— Что же вы мне посоветуете? — спросил Мюнхгаузен.
— Что ж тут советовать?… Живите, как жили. Но по людским и церковным законам вашей женой будет по-прежнему считаться та женщина, которая вам уже не жена.
— Бред! — искренне возмутился Мюнхгаузен. — Вы, служитель церкви, предлагаете мне жить во лжи?
— Странно, что вас это пугает, — пастор вскарабкался в бричку. — По-моему, ложь — ваша стихия!
— Я всегда говорю только правду! — Мюнхгаузен невозмутимо уселся рядом с пастором.
Лошадь помчала рысью.
— Хватит валять дурака! Вы погрязли во вранье, вы купаетесь в нем, как в луже… — пастора мучила одышка, и он яростно погонял лошадь. — Это грех!
— Вы думаете?
— Я читал вашу книжку!
— И что же?
— Что за чушь вы там насочиняли!
— Я читал вашу — она не лучше.
— Какую?
— Библию.
— О Боже! — Пастор натянул вожжи. Бричка встала как вкопанная.
— Там, знаете, тоже много сомнительных вещей… Сотворение Евы из ребра… Или возьмем всю историю с Ноевым ковчегом.
— Не сметь! — заорал пастор и спрыгнул на землю. — Эти чудеса сотворил Бог!
— А чем же я-то хуже! — Мюнхгаузен выпрыгнул из брички и уже стоял рядом с пастором. — Бог, как известно, создал человека по своему образу и подобию!
— Не всех! — Пастор стукнул кулаком по бричке.
— Вижу! — Барон тоже стукнул кулаком по бричке. — Создавая вас, он, очевидно, отвлекся от первоисточника!
То ли от этих слов, то ли от стука лошади заржали и рванулись вперед с пустой бричкой. Пастор побежал за ними.
— Вы… Вы… чудовище! — кричал пастор, на бегу оглядываясь. — Проклинаю вас! И ничему не верю! Слышите? Ничему! Все — ложь! И ваши книги, и ваши утки, все — обман! Ничего этого не было!
Мюнхгаузен грустно улыбнулся и пошел в обратную сторону.
Из дверей дома вышли обеспокоенные музыканты.
Мюнхгаузен сделал им знак рукой, и возникла музыка.
Марта стояла в открытом окне второго этажа. Лицо ее было печально, по щекам текли слезы.
Дирижируя оркестром, Мюнхгаузен попытался ее успокоить:
— Это глупо. Дарить слезы каждому пастору слишком расточительно.
— Это уже четвертый, Карл…
— Плевать! Позовем пятого, шестого, десятого… двадцатого…
— Двадцатый придет как раз на мои похороны, — улыбнулась Марта сквозь слезы.
— Перестань! — поморщился Мюнхгаузен. — Стоит ли портить такой вечер. Смотри, какая луна! И я иду к тебе, дорогая!..
Рамкопф прижался к стволу дерева и осторожно выглянул оттуда.
Марта на мгновение исчезла, а затем выбросила из окна веревочную лестницу. Лестница упала к ногам Мюнхгаузена. И он ловко полез вверх под соответствующее музыкальное сопровождение.
Потом они уселись на подоконнике, свесив ноги, и Марта сказала:
— Мне больно, когда люди шепчутся за моей спиной, когда тычут пальцем: «Вон идет содержанка этого сумасшедшего барона…» А вчера наш священник заявил, что больше не пустит меня в церковь.
— Давай поговорим лучше о чем-нибудь другом, — предложил Мюнхгаузен, вздыхая. — Смотри, какой прекрасный вечер! — Он указал на голубое небо и солнце, которое стояло в зените.
— Сейчас вечер? — спросила Марта, вытирая слезы.
— Разумеется, — улыбнулся Мюнхгаузен. — Поздний вечер.
Он прыгнул в комнату. Зажег свечи, и появившийся в доме оркестр заиграл вечернюю мелодию.
— Прости меня, Карл, я знаю, что ты не любишь чужих советов… — Марта неуверенно приблизилась к нему. — Но, может быть, ты что-то делаешь не так?! А! — Он повернулся к ней, и они внимательно посмотрели друг другу в глаза. — Может, этот разговор с пастором надо было вести как-то иначе? Без Софокла…
— Ну, думал развлечь, — попытался объяснить барон. — Говорили, пастор — умный человек…
— Мало ли что про человека болтают, — вздохнула Марта.
— Не меняться же мне из-за каждого идиота?!
— Не насовсем!.. — тихо произнесла Марта и потянулась к нему губами. — На время. Притвориться! — Она закрыла глаза, их губы соединились. — Стань таким, как все… — Марта целовала его руки. — Стань таким, как все, Карл… Я умоляю…
Он открыл глаза и огляделся вокруг:
— Как все?! Что ты говоришь?
Он попятился в глубь комнаты. Приблизился к музыкантам, внимательно разглядывая их лица.
— Как все… Не двигать время?
— Нет, — с улыбкой подтвердил скрипач.
— Не жить в прошлом и будущем?
— Конечно, — весело кивнул второй музыкант.
— Не летать на ядрах, не охотиться на мамонтов? Не переписываться с Шекспиром?
— Ни в коем случае, — закрыл глаза третий.
— Нет! — крикнул Мюнхгаузен, и музыканты перестали играть. — Я еще не сошел с ума, чтобы от всего этого отказываться!
Марта бросилась к нему. Попыталась обнять:
— Но ради меня, Карл… ради меня…
— Именно ради тебя! — тихо сказал он, отстраняясь. — Если я стану таким, как все, ты меня разлюбишь. И хватит об этом. Ужин на столе.
— Нет, милый, что-то не хочется… Я устала. — Она медленно пошла к двери.
— Хорошо, дорогая, — задумчиво сказал он, глядя ей вслед. — Поспи. Сейчас я сделаю ночь. — Он посмотрел на неподвижных музыкантов и громко крикнул им: — Ночь!
Они спохватились и поспешно бросились прочь из комнаты, снимая на ходу сюртуки, взбивая подушки, укладываясь в постели…
Рука Мюнхгаузена перевела стрелки часов на двенадцать. Появился довольный Томас с подносом:
— Господин барон!
Мюнхгаузен резко обернулся и гневно произнес:
— Что ты орешь ночью?
— Разве уже ночь? — изумился Томас.
— Ночь.
— И давно?
— С вечера. Посмотри на часы.
— Ого!
— Что еще?
Томас перешел на зловещий шепот:
— Я хотел сказать: утка готова.
— Отпусти ее. Пусть летает.
Мюнхгаузен устало прислонился к стене и закрыл глаза.
Томас с некоторым сомнением повертел зажаренную утку в руках и швырнул ее в открытое окно…
Наблюдающий за домом Рамкопф от неожиданности едва не свалился с дерева.
Из окна дома, хлопая крыльями, вылетела дикая утка и скрылась за развесистыми кронами деревьев.
Рамкопф выскочил из кустов и подбежал к дому барона. Окно по-прежнему было распахнуто, и из него по стене спускалась веревочная лестница.
Рамкопф огляделся и быстро полез по лестнице вверх. Убедившись, что его никто не видит, перебрался в дом. Озираясь и пробираясь на цыпочках, он сделал несколько осторожных движений. Взгляд его упал на секретер. Перед ним лежал лист бумаги, на котором было что-то начертано. Рамкопф быстро схватил бумагу, спрятал в нагрудный карман. Послышались чьи-то шаги. Он вздрогнул. Метнулся к окну. Перемахнул через подоконник.
Через несколько мгновений он уже был в седле и мчался галопом в сторону леса…
— Нельзя!.. Нельзя так сидеть и ждать! Ведь в конце концов он обвенчается с этой девкой! — кричал Феофил Мюнхгаузен, с пафосом заламывая руки.
— Успокойся, Фео! — Баронесса ринулась через гостиную к двери. — Что можно сделать? Сегодня должен приехать бургомистр. Он был в канцелярии герцога…
— Что могут решить чиновники, мама! — взвизгнул Феофил и бросился вдогонку. — Надо действовать самим!
Баронесса стремительно вышла из гостиной. У балюстрады ее встретил лакей:
— Господин Рамкопф.
Генрих Рамкопф стоял внизу у парадной лестницы. По его взгляду баронесса поняла, что есть важная новость.
Они бросились навстречу друг другу.
Рамкопф вынул из нагрудного кармана лист и протянул баронессе. Она быстро пробежала его глазами. Потом взглянула на Рамкопфа:
— Браво, Генрих! Это ценная улика.
Он поцеловал ей руку. Приблизился к ее губам. И тотчас сверху закричал Феофил:
— Господин Рамкопф, вы друг нашей семьи, вы много делаете для нас. Сделайте еще один шаг!
— Все, что в моих силах! — любезно отозвался Рамкопф. Феофил сбежал вниз по лестнице:
— Вызовите отца на дуэль!
— Ни в коем случае! — побледнел Рамкопф.
— Но почему?
— Во-первых, он меня убьет, — начал объяснять Рамкопф. — Во-вторых…
— И первого достаточно, — перебила его баронесса. — Успокойся, Фео!
— Я не могу успокоиться, мама! — Феофил заметался по дому, сжимая кулаки. — Все мои несчастья из-за него! Мне уже девятнадцать, а я всего лишь корнет, и никакой перспективы… Даже на маневры меня не допустили. Полковник заявил, что он отказывается принимать донесения от барона Мюнхгаузена. — Он остановился перед портретом Мюнхгаузена. — Почему ты держишь в доме эту мазню?
