Слушавший речь барона пастор попытался что-то возразить, но судья остановил его жестом.
— После венчания, — продолжал Мюнхгаузен, — мы с супругой уехали в свадебное путешествие: я — в Турцию, она — в Швейцарию, и три года жили там в любви и согласии. Затем, уже находясь в Германии, я был приглашен на бал-маскарад, где танцевал с одной очаровательной особой в маске испанки. Воспылав чувством к незнакомке, я увлек ее в беседку, обольстил, после чего она сняла маску и я увидел, что это — моя законная жена. Таким образом, если я и изменял когда-нибудь в супружестве, то только самому себе. Обнаружив ошибку, я хотел тут же подать на развод, но выяснилось, что в результате моей измены у нас должен кто-то родиться. Как порядочный человек, я не мог бросить жену, пока ребенок не достигнет совершеннолетия. Я вернулся в полк, прошел с ним полмира, участвовал в трех войнах, где был тяжело ранен в голову. Вероятно, в связи с этим возникла нелепая мысль, что я смогу прожить остаток дней в кругу семьи. Я вернулся домой, провел три дня, общаясь с женой и сыном, после чего немедленно направился к аптекарю купить яду. И тут свершилось чудо. Я увидел Марту. Самую чудную, самую доверчивую, самую честную, самую… Господи, зачем я вам это говорю, вы же все ее знаете…
Марта выбралась из кареты и бросилась бежать. У ступенек собора она опустилась на колени, с мольбой посмотрела на распятие:
— Великий Боже, сделай так, чтоб все было хорошо. Помоги нам, Господи! Мы так любим друг друга… И не сердись на Карла, Господи! Он тут что-то опять придумал, Господи! Он дерзок, он часто готов спорить с тобой, но ведь ты, Господи, старше, ты мудрее, ты должен уступить… Уступи, Господи! Ты уже столько терпел. Ну потерпи еще немного!..
— Итак, господа, — провозгласил судья, — наше заседание подходит к концу… Соединить супругов не удалось, да и тщетно было на это надеяться. Если за двадцать лет столь уважаемые люди не могли найти путь к примирению, глупо было бы верить, что это произойдет в последнюю минуту. Что ж, начнем процедуру развода. Господин барон, госпожа баронесса, прошу подойти ко мне и ознакомиться с разводными письмами…
Барон и баронесса подошли к столу, взяли в руки подготовленные документы, стали читать вслух:
— «Я Карл фон Мюнхгаузен, будучи в здравом рассудке и ясной памяти, добровольно разрываю брачные узы с Якобиной фон Мюнхгаузен и объявляю ее свободной».
— «Я, Якобина фон Мюнхгаузен, урожденная фон Дуттен, будучи в здравом рассудке и ясной памяти, добровольно разрываю брачные узы с Карлом фон Мюнхгаузеном и объявляю его свободным».
— Скрепите эти документы своими подписями! Поставьте число! — скомандовал судья. — Теперь передайте эти письма друг другу!
Не скрывая неприязни, баронесса протянула Мюнхгаузену свое письмо, взяла у него такой же лист и передал его своему адвокату Рамкопфу.
Пастор поднялся со своего места и провозгласил:
— Именем святой духовной консистории объявляю вас свободными…
Он начал торжественно поднимать руку, и вдруг раздался истошный вопль Рамкопфа: — Остановитесь! Пастор замер с протянутой рукой.
— Остановитесь! — кричал Рамкопф, размахивая листом бумаги. — Наш суд превращен в постыдный фарс! Господин судья, прочтите внимательно письмо барона Мюнхгаузена…
Судья взял письмо:
— «Я, Карл фон Мюнхгаузен…»
— Дату! Читайте дату!
— «Тысяча семьсот семьдесят шестой год, тридцать второе мая…»
В зале раздался шум, недоуменные возгласы.
— Барон, — сказал судья, — вы ошиблись… такого числа не бывает.
— Бывает! — сказал Мюнхгаузен и торжествующе посмотрел в зал.
— Но если вчера было тридцать первое мая, то сегодня какое?
— Тридцать второе! — провозгласил ликующий Мюнхгаузен.
Шум в зале суда усилился, часть публики вскочила со своих мест.
— Господа! — воскликнул Мюнхгаузен. — Сейчас я вам все объясню… Этот день — мое открытие! Мой подарок родному городу!
— Фигляр! — закричала баронесса. — Сумасшедший! Зал засвистел, затопал ногами.
— Да подождите! — умолял публику барон. — Позвольте я вам объясню… Это правда… Существует такой день! Вернее, он должен существовать! Это необходимо!..
— Что вы натворили, Карл? — Бургомистр в отчаянии всплеснул руками.
— Я не шучу, — искренне сказал барон, но его голос потонул в общем шуме.
— Будь проклят, исчадье ада! — крикнул пастор. — Будь проклят каждый, кто прикоснется к тебе!
— Суд оскорблен! — кричал судья и бил молоточком в гонг. — Решение о разводе отменяется! Заседание закрывается!
Публика шумно поднялась с мест. Кто-то смеялся, кто-то улюлюкал, кто-то кричал что-то, указывая в сторону Мюнхгаузена.
— Ведь я умолял вас! — бургомистр обхватил голову руками. — Почему нельзя было подождать хотя бы до завтра!
— Потому что каждый лишний час дорог… Я вам сейчас все объясню. — Мюнхгаузен попытался овладеть вниманием бургомистра, схватил его под руку, но тот в отчаянии затряс головой:
— Я старый больной человек. У меня слабое сердце. Мне врачи запретили волнения.
Взглянув еще раз на распятие, Марта услышала все нарастающий шум голосов. Она испуганно обернулась, попятилась и бросилась бежать.
Бургомистр в изнеможении сидел в углу кабинета, обхватив голову руками.
— Вы — умный человек, вы должны понять, — говорил Мюнхгаузен, стоя перед бургомистром.
— Я глупый… Я не хочу этого знать…
— Сколько дней в году? Триста шестьдесят пять! Точно?… Нет, не точно, — Мюнхгаузен ласково погладил бургомистра, пытаясь его ободрить. — В обыкновенном году триста шестьдесят пять дней и шесть часов. Эти шесть часов суммируют, и возникает еще один день, то есть каждый четвертый год становится високосным! Но казалось, что и этого недостаточно. В обычном году — триста шестьдесят пять дней, шесть часов и еще… еще… три СЕКУНДЫ! Это подтвердит вам любой астроном. Надо лишь взлететь к звездам с хронометром в руках и проследить за вращением Земли. Три секунды неучтенного времени! Три секунды, которые сбрасывают почему-то со счета!.. Почему? — он стремительно обернулся к двери. Перед ним стояла Марта.
Не замечая ее дорожного наряда, он бросился к ней, восторженно обнял за плечи. — Милая! Все дело в том, что в нашем распоряжении есть лишние секунды, но мы их не учитываем! Но ведь за годы эти секунды складываются в минуты, за столетия — в часы… И вот, дорогие мои, оказалось, что за время существования нашего города нам натикало лишний день. Тридцать второе мая!
— Все? — устало спросил бургомистр.
— Все! — сказал счастливый барон.
— И вы ничего умней не придумали, как сообщить об этом на суде?
— При чем тут суд? — удивился барон. — Мне важно было сообщить об этом людям, и я это сделал. — Только теперь он заметил, что за спиной Марты стоял испуганный Томас, за Томасом — растерянные музыканты.
— Вы надеялись, вам поверят? — Бургомистр поднялся со своего места.
— Ну а куда ж деться от фактов? Ну не идиоты же мы, чтоб отказываться от лишнего дня в жизни? — Мюнхгаузен подошел к Томасу. — Томас, ты доволен, что у нас появилось тридцать второе мая?
— Вообще-то… — замялся Томас, — не очень, господин барон, первого июня мне платят жалованье…
— Ты не понял, — недовольно поморщился барон. — Появился лишний день, глупый. А вы рады новому дню? — обратился он к музыкантам.
— Смотря на что он падает, — ответил за всех скрипач. — Если на выходной, то обидно, а если, скажем, на понедельник, то зачем нам два понедельника?…
— Убирайтесь! — гневно крикнул барон. Томас и музыканты поспешно удалились.
— Вы напрасно сердитесь, — усмехнулся бургомистр. — Люди не любят новшеств… Есть порядок… Скажу вам по секрету, я тоже не очень доволен нашим календарем. Но я не позволяю себе срывов! Время для срывов не пришло…
— А ты, Марта? — барон грустно посмотрел на жену. — Ты-то понимаешь, что я прав?
— Извини меня, Карл, — Марта отвела взгляд. — У меня все перепуталось в голове… Наверное, ты прав. Я плохо разбираюсь в расчетах… Но нас уже не обвенчают. Это я поняла. И я ухожу. Не сердись, милый… Я устала…
Музыканты заиграли в отдалении тему их томно-шутливого танца.
— Я люблю тебя, — растерянно и тихо сказал Мюнхгаузен.
— Я знаю, милый, — вздохнула Марта. — Но ради меня ты не хочешь поступиться даже в мелочах… Помнишь, когда мы встречались с Шекспиром, он сказал: «Все влюбленные клянутся исполнить больше, чем могут, а не исполняют даже возможного…»
— Но потом добавил: «Препятствия любви только усиливают ее».
— У нас их чересчур много, этих препятствий, — улыбнулась Марта сквозь слезы. — Они мне не по силам… Господи ну почему ты не женился на Жанне д'Арк? Она ведь была согласна… А я — обыкновенная женщина. Я не гожусь для тридцать второго мая.
