— Да, я не учился искусству ваяния, — отвечал юноша, — но в живописи, мне кажется, разбираюсь, хотя не нуждаюсь в искусстве для зарабатывания средств существования, так как, благодаря богам, я не беден.
— Как понравились тебе Афины? — продолжала Эльпиника. — Понравились ли тебе их обитатели?
— Они понравились бы мне, если бы были все так любезны, как те, с которыми боги дали мне встретиться сейчас в этом доме.
— Юноша, — с восторгом вскричала Эльпиника, — ты делаешь честь своей родине! Ах, если бы наша афинская молодежь была так вежлива и скромна! О, счастливая Спарта! О, счастливые спартанские матери, жены и дочери!
— Правда ли, — продолжала Телезиппа, — что спартанские женщины самые прекрасные во всей Элладе — я часто слышала это?
Казалось, этот вопрос не доставил юноше большого удовольствия. Его ноздри слегка вздрогнули, и он не без волнения, хотя небрежным тоном, отвечал:
— Если резкость и грубость форм и женская красота одно и тоже, то спартанки первые красавицы, если же изящество и благородство форм решают вопрос, то первенство красоты следует признать за афинянками.
— Спартанский юноша, — сказала Эльпиника, — ты говоришь, как говорил Полигнот, когда он приехал в Афины с моим братом Кимоном и просил меня служить моделью для прекраснейшей из дочерей Приама в его картине. Я сидела перед ним в течении двух недель, пока он переносил на полотно все мои черты.
— Ты Эльпиника, сестра Кимона! — вскричал юноша с удивлением. Приветствую тебя! О тебе и твоем брате Кимоне, друге Лаконцев, говорил мне мой дед Астрампсикоз, когда еще ребенком качал меня на коленях и такой, какою он описывал мне тебя, стоишь ты теперь передо мной. Теперь я припоминаю также прекраснейшую из дочерей Приама на картине Полигнота, я видел ее вчера и не знаю чем более восхищаться: тем ли, что картина так верно передает твои черты, или тем, что ты так похожа на эту картину.
У сестры Кимона навернулись слезы на глаза, ее сердце было очаровано: так как говорил этот юноша, с ней никто не говорил вот уже тридцать лет. Она хотела бы обнять всех спартанцев, но не могла прижать к груди даже этого одного, зато наградила его нежным взглядом.
— Амикла, — сказала в эту минуту жена Перикла, обращаясь к женщине, появившейся в перистиле, — ты видишь перед собой земляка — юноша приехал из Спарты.
Затем, обратившись к юноше, она продолжала:
— Эта женщина была кормилицей маленького Алкивиада, взятого моим супругом в наш дом. Здоровые и сильные лакедемонянки всюду считаются лучшими кормилицами. Мы полюбили Амиклу и взяли ее управительницей в наш дом.
Юноша отвечал насмешливой улыбкой на короткий поклон, которым встретила его полногрудая, краснощекая спартанка. Что касается кормилицы, то она в свою очередь рассматривала его взглядом, в котором выражалось сомнение.
— Удивительно, каких размеров достигают формы этих лакедемонянок, сказала Телезиппа, глядя вслед удаляющейся домоправительнице.
— Если бы у нее не было таких полных грудей, — сказал юноша, — то ее можно было бы принять за носильщика тяжестей.
В это время, незамеченный женщинами, в перистиль пробрался Алкивиад. Он глядел на чужого красивого юношу и слышал его последние слова.
— А как воспитывают спартанских мальчиков? — вдруг спросил он, показываясь из-за колонны и глядя в лицо чужестранцу своими большими, темными глазами.
Последний был, видимо, удивлен неожиданным появлением ребенка.
— Это маленький Алкивиад, сын Кления, — сказала Телезиппа. Алкивиад, — продолжала она, обращаясь к мальчику, — не компрометируй своих воспитателей, ты видишь перед собой спартанского юношу.
Чужестранец наклонился к мальчику, чтобы поцеловать в лоб.
— Мальчики, — сказал он, — ходят в Спарте босиком, спят на соломе, никогда не наедаются досыта, каждый год, на алтаре Артемиды, их секут до крови, чтобы приучить к страданиям. Их учат обращаться со всевозможным оружием, учат воровать, чтобы не быть пойманными, зато им не приходится учить азбуку. Им строго запрещается мыться чаще, чем раз или два раза в год.
— Какая гадость, — вскричал маленький Алкивиад.
— Затем, — продолжал чужестранец, — они соединяются в отряды, в которых младшие всегда имеют старших товарищей, от которых стараются научиться всему полезному, которым подражают во всем и которым преданы душой и телом.
— Если бы мне пришлось стать спартанцем и я должен был бы выбрать себе такого друга, — сказал мальчик со сверкающими глазами, — то я выбрал бы тебя!
Юноша улыбнулся и наклонился к мальчику, чтобы еще раз поцеловать.
В эту минуту в лице Эльпиники, которая до сих пор спокойно стояла около юноши, вдруг проявилось волнение. Она казалось вздрогнула от ужаса и поспешно отведя в сторону Телезиппу шепнула ей:
— Телезиппа! Это тот юноша…
— Но что такое, — сказала Телезиппа.
— О, Зевс и Аполлон, — с дрожью прошептала сестра Кимона.
— Да что такое? — с удивлением спросила Телезиппа.
Эльпиника снова наклонилась к уху приятельницы.
— Телезиппа, — прошептала она, — я увидала…
— Что ты увидала? — с испугом спросила жена Перикла.
— Когда чужестранец наклонился к мальчику и край хитона слегка приоткрылся у него на груди я увидела…
Голос замер от волнения в горле сестры Кимона.
— Что же ты увидела? — еще раз переспросила Телезиппа.
— Женщину! — прошептала Эльпиника.
— Женщину?
— Да, женщину — это милезианка: отошли мальчика и предоставь мне остальное.
Телезиппа приказала мальчику уйти к товарищам, но он не желал этого, он хотел оставаться со своим другом. Телезиппа должна была позвать Амиклу чтобы увести упрямца.
Когда это было сделано, Эльпиника бросила на свою приятельницу многозначительный взгляд, затем гордо выпрямилась, подошла к чужестранцу и поглядела ему прямо в лицо. Юноша сначала старался выдержать взгляд сестры Кимона, но он, казалось, смущал его, как преступника, пойманного на месте преступления. Он невольно опустил глаза, тогда Эльпиника прервала тяжелое молчание и ледяным тоном сказала:
— Юноша, любишь ли ты жаренных павлинов? У Перикла будет подан сегодня павлин за столом, не желаешь ли ты быть его гостем?
— Да, — вскричала в свою очередь Телезиппа насмешливым тоном, павлин от Пирилампа, павлин, которого купил вчера Перикл. Он хотел подарить его одной ионийской развратнице, но теперь предпочитает съесть его изжаренным.
— Юноша! — вскричала в свою очередь Эльпиника, — не правда ли то, что утверждали твои товарищи в Спарте, что ты женщина? Представь себе, здесь также находятся люди, которые утверждают, что ты не мужчина, а гетера из Милета.
— Презренная, — продолжала между тем Телезиппа, не сдерживая своего гнева, — разве тебе мало того, что ты заманиваешь в свои сети мужчин? Ты вкрадываешься в домашние святилища. Неужели ты не боишься женщин, которые с негодованием смотрят на возмутительницу святости семейного очага? Как ты еще смеешь глядеть мне в глаза! Ты не уходишь?
— Позови сюда Амиклу, — сказала сестра Кимона, раздраженной подруге, — пусть она своими лаконскими кулаками вытолкает в шею этого мнимого соотечественника!
— Прежде чем сделать это, — вскричала Телезиппа, не помня себя, — я выцарапаю ей глаза и сорву это фальшивое платье.
Таким образом изливали гнев две женщины, стоя одна по правую, другая по левую сторону разоблаченной милезианки.
Она спокойно дала пройти первому взрыву гнева и брани раздраженных женщин, пока они, наконец, изумленные ее спокойствием, не замолчали на мгновение. Тогда милезианка заговорила.
— Теперь, когда вы истощили первый порыв гнева, выпустили ядовитые стрелы, я в свою очередь отвечу вам. Скажи мне, Телезиппа, почему ты так позоришь меня в доме своего супруга великого Перикла? Скажи, что я похитила у тебя: твоих домашних богов? Твоих детей? Твою добрую славу? Твою добродетель? Твое имущество? Твои украшения? Ничего подобного! Я могла отнять только то, чем, по-видимому, ты дорожишь меньше всего, чем ты, в сущности, никогда даже не обладала, что приобрести и удержать ты никогда серьезно не стремилась — любовь твоего супруга. И если бы, в действительности, было так, и если бы твой супруг любил меня, а тебя нет, то разве это была бы моя вина? Нет, это была бы твоя вина! Разве я для того приехала в Афины, чтобы заставлять афинян любить своих жен? Мне кажется, гораздо легче учить афинских женщин, как сберечь любовь мужей. Вы, афинские жены, скрывающиеся в глубине ваших женских покоев, не знаете искусства покорять сердца мужчин, и вы сердитесь на нас ионянок за то, что мы умеем делать это. Но разве это преступление? Нет, преступление не уметь этого. Что значит быть любимой? Это значит нравиться. А когда нравится женщина? Прежде всего тогда, когда желает этого. Чем она должна стараться нравиться? Всем, что только может нравится. Прежде всего должна уметь быть любезной, но в то же время женщина не должна сама ухаживать за мужчиной. Если она делает вид, что слишком дорожит его любовью, то, сначала, он гордится, а кончается тем, что он начинает скучать, а скука — это могила семейного счастья, могила любви. Мужчина может сердиться, браниться, проклинать — он не должен только скучать. Ты, Телезиппа, делаешь слишком мало и слишком много, слишком мало потому, что ты отдала мужу только свое тело и свою верность — и слишком много, так как отдала ему все, что обещала. Женщина должна быть в доме чем угодно, но только не супругой, так как Гименей смертельный враг Эрота. Женщина должна каждый день поражать чем-нибудь новым. Высшее искусство ее должно заключаться в том, чтобы вечером опускаться на ложе невестой, а утром снова вставать с него девой вот правила нашего искусства нравиться. Следуй же им, если хочешь и если можешь. Если же нет, то покорись своей судьбе и пожинай то, что сама посеяла.
