Устраивает такой вариант?
— Ришард не может помиловать убийцу собственного отца!
— Может. Ради власти люди сами становятся убийцами, а не то что
милуют убийц. Итак, ваш выбор, баронесса?
Эвьет долго молчала, затем тихо, но твердо сказала:
— Я должна отомстить.
— Что и требовалось доказать. Молодец, что не лукавишь.
— Но будет несправедливо, если Карл избежит наказания за все
убийства, совершенные по его приказу!
— А справедливость всегда должна торжествовать, не так ли?
— Так, — черные глаза Эвьет с подозрением уставились на меня. — А
ты что, и с этим собираешься спорить?
— Отвлечемся на время от конкретных людей и фамилий. Представим
себе, что имеется законный наследник престола, чьи права неоспоримы. И
имеется самозванец, пытающийся захватить трон. Чья победа является
торжеством справедливости?
— Первого, конечно, — по тону было ясно, что Эвелина чувствует
подвох, но не может понять, в чем он заключается.
— Хорошо. Но первый — мерзавец, каких поискать, и к тому же
бездарен, как правитель. А второй — действительно талантливый политик,
способный править мудро и привести страну к процветанию. Он и в
борьбу-то вступил не из властолюбия, а желая спасти государство от
катастрофы, грозящей в случае воцарения первого. Ты по-прежнему желаешь
победы справедливости?
— Ну… если все действительно так… тогда справедливость будет на
стороне второго, только и всего.
— Несмотря на законные права первого?
— Законы пишутся людьми. Справедливость важнее законов.
— Вот видишь, ты уже стала не менее опасным человеком, чем я, -
усмехнулся я. — Но хорошо. Вот тебе пример посложнее. На чьей стороне
справедливость — крестьянина, который в неурожайный год поднимает цену
на хлеб, потому что иначе не сможет прокормить свою семью, или
горожанина, который при новой цене не сможет прокормить свою?
Эвьет вновь надолго задумалась.
— Получается, что каждый по-своему прав, — констатировала она
наконец. — И общей для всех справедливости просто не существует.
— Именно так. Поэтому, когда слышишь высокие слова о
справедливости, всегда проверяй, на месте ли твой кошелек.
— А что же существует?
— Только личные интересы. У каждого свои.
— Но как же честь?
— Можешь, если угодно, включить ее в список личных интересов, -
вновь усмехнулся я. — Ведь дворянина, свято блюдущего законы чести -
даже если предположить, что такие господа в наше время еще остались -
заботит вовсе не участь людей, которые пострадали бы от нарушения им
этих законов. Если соображения чести потребуют, он зарежет невиновного и
не поморщится — сколько уже было, к примеру, тех же дуэлей по пустячным
поводам… А волнует его исключительно собственная правильность,
собственная репутация — и в глазах окружающих, и в своих. Хотя по мне,
самая честная честь состоит в том, чтобы прямо следовать своим
интересам, не пряча их под лицемерной маской пафосных слов и понятий.
— А каковы твои интересы?
— Не знаю, — вздохнул я. — Наверное, найти место, где можно
отдохнуть.
— Мы уже скоро должны добраться до Пье.
— Я не в этом смысле. Вообще отдохнуть, понимаешь? От войны. От
людской тупости и злобы. От всей этой мерзости. Но не похоже, чтобы еще
где-то остался такой уголок…
— Я просто думаю, — серьезным тоном пояснила Эвьет, — можно ли тебе
доверять, или надо сразу хвататься за кошелек.
— А разве я говорю высокие слова о справедливости? — улыбнулся я. -
И к тому же у тебя нет кошелька.
— Что да, то да, — спокойно согласилась баронесса. — У отстутствия
имущества свои преимущества, — она сама хихикнула над невольным
каламбуром. — Можно доверять случайным спутникам.
— Тоже не всем, — серьезно напомнил я.
— Это верно, хоть и скверно, — ею, очевидно, овладело каламбурное
настроение. — Совсем не всем.
Солнце склонялось все ниже, и я решил, что нам стоит поторопиться.
Понаблюдав за шагом Верного, я пришел к выводу, что, благодаря принятым
мною мерам, он уже не испытывает боли, хотя рана, конечно, была еще
далека от заживления.
— Дальше поедем верхом, — объявил я.
— Я не устала, могу и дальше идти, — ответила Эвьет. — По лесу,
бывало, целый день ходила…
— Мне тоже доводилось много ходить, но нам надо успеть сделать
неотложные дела в городе до темноты. Видишь, Верный уже не хромает.
— Действительно. А какие у нас неотложные дела?
— Ну, во-первых, купить тебе одежду и обувь. Потом, левая передняя
подкова… Что не так? — спросил я, заметив мелькнувшую на ее лице
недовольную гримаску.
— Не хочется снова в туфли влезать. Я уже привыкла босиком, мне
нравится. Тем более в такую славную погоду!
— Баронессе не пристало ходить босой, — напомнил я.
— Да я понимаю, — вздохнула Эвьет. — Но почему простолюдинкам
можно, а мне нет?!
— У каждого сословия свои привилегии, — усмехнулся я.
На самом деле я мог ее понять. Я сам проходил босиком первые годы
своей жизни. И, когда впервые надел настоящие башмаки, стер себе обе
ноги в тот же день. Но для меня те башмаки и новенький костюмчик стали
символом радикальной перемены социального статуса (хотя тогда я,
конечно, еще не знал таких мудреных слов). И я готов был терпеть любые
неудобства, лишь бы не возвращаться снова к жизни и облику уличного
оборвыша. Эвелина же и босая оставалась аристократкой и не ощущала ни
малейшего урона своему достоинству. Я мог лишь позавидовать чувству
внутренней свободы и независимости этой девочки. Однако приходилось
принимать во внимание мнение окружающих. Встречают, как известно, по
одежке. А в мире, где догмы и титулы ценятся выше знаний и ума, нередко
по ней же и провожают.
— Обещаю — никаких туфель на каблуках, — улыбнулся я.
Итак, мы продолжили путь верхом, предоставив Верному самому выбрать
удобный ему аллюр, и без особой спешки через пару часов подъехали к
воротам Пье.
Городишко оказался как раз такой дырой, какую я ожидал увидеть.
Выщербленная не столько, очевидно, снарядами вражеских требушетов,
сколько временем крепостная стена выглядела скорее следствием принципа
"и у нас все, как у людей", нежели реальным фортификационным
сооружением, возвышаясь над крапивой и лопухами от силы на три-четыре
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
