— А другой?
— Тоже мог наболтать лишнего: его впотьмах прихватили вместе с кожами.
В разговор вмешался Ибрагим:
— Лицо у этого Сабли было очень глупым.
Улугбек засмеялся:
— Неизвестно, как бы ты сам выглядел на его месте.
— Не знаю: в нашем роду ещё никто не умирал от сабли.
— А дядя?
— Дядю Омар-Шейха курды убили не саблей, а пронзили стрелой.
Мухаммед-Султан, опасаясь соком персика закапать халат, вытянул вперёд длинную шею и губами стаскивал с персика кожицу. Стоя так, он подтвердил:
— Это правда: пробили стрелой.
Тем временем Тимур, сидя в небольшой зале, спрашивал своего казначея:
— Запасов войску надолго хватит?
— Индийских?
— Всех.
— Взятого из Индии до осени вполне хватит.
— Всех, спрашиваю! Всех! — закричал Тимур, раздражённый, что казначей его амир Курбан не отвечает прямо.
— До осени!.. — оробев, бормотал амир.
— Где же годовой запас?
— Войск слишком много.
— Не твоё дело, сколько; их столько, сколько мне надо! Где годовой запас?
— Я берусь прокормить до весны…
— Не ты кормишь, я кормлю. Твоё дело беречь, когда тебе велели беречь. Где запас?
— Всё цело! Всё цело! — пятясь, бормотал амир, видя, как Тимур встаёт, глядя в упор, куда-то между его глазами. — Пускай проверят. Всё цело!
— Взять! — крякнул Тимур, и слово это сверкнуло, как сабля, над головой амира Курбана, и на мгновенье Курбан замер, сомневаясь: не отсёк ли ему голову Тимур.
А Тимур уже говорил твёрдым, негромким, но далеко слышным голосом:
— Эй, Эгам-Берды-хан! Проверь все склады. Чтоб завтра знать счёт каждому зерну, каждому лоскуту, чего сколько и где что лежит. И оружие проверить, и все припасы. Пускай люди считают хоть ночь напролёт: я отсюда не уеду, пока не сосчитаете всего. А этого Курбана не выпускать. Пускай ждёт, чем счёт кончится. Ступайте!
К вечеру Тимур устал.
Он полежал в небольшой зале с дверями, открытыми в сад. Младшие царевичи, ходившие смотреть лошадей, проходили под деревьями.
Он подозвал мальчиков и отпустил:
— Поезжайте-ка домой. Надо вам доехать, пока не стемнело. Возьмите охрану покрепче: мало ли что случается в дороге.
Сам редко брал большую охрану, но внуков рачительно берег, опасался за каждого.
Когда мальчики ушли, приказал:
— Приведите ко мне армянина.
— Кожевенника?
— Был кожевенник, а кем будет, увидим.
Пушок за эти немногие дни не раз переходил от светлых надежд к чёрному отчаянию.
Он расхаживал по всему двору в спустившихся толстых чулках, забывая надеть туфли; в халате, накинутом на плечи, нечёсаный, не понимая, ждать ли, что кожи найдутся, или ждать уже нечего. Оставалось, как бродяге, идти пешком в Бухару, где торговали знакомые армяне, земляки, просить их помощи. Но когда идти и как? Ночью — сожрут шакалы. Ему казалось, что шакалы с их плачущим воем неодолимы. Многими опасностями пренебрегал, а шакалов очень боялся. Днём идти — жарко: жару он привык пережидать в холодке…
Мусульмане, считавшие предосудительным выражение горя, ибо всё происходит по божьей воле, пренебрежительно отнеслись к Пушку: надлежит покориться судьбе, а не хвататься за волосы, — как себя за волосы ни тяни, голову из беды не вытянешь.
Армяне, уважавшие удачливых, изворотливых людей, стыдились за Пушка, в столь неприглядном виде представлявшего армянское купечество.
Больше никто не шёл к нему ни с искренним сочувствием, ни с вежливым утешением.
И вдруг, уже перед вечером, на постоялый двор вошёл царский скороход с повелением Пушку незамедлительно явиться в Синий Дворец.
— Нашлись кожи? — очнулся Пушок.
— Приказано звать вас, почтеннейший. Зачем и к кому, знать не приказано.
Предшествуемый скороходом, перед которым расступался весь базар, сопровождаемый тремя джагатайскими воинами для охраны, Пушок последовал в Синий Дворец.
Его провели через опустелые гулкие залы, и армянин, переступив страшный порог, обомлел и замер у двери.
— Ты что же, в Самарканде гнилье думал сбыть? — крикнул Тимур.
— Виноват, великий владыка!
— Я берегу Самарканд, чтоб тут дрянью торговали? А?
— Но часть хорошей была…
Однако Пушок увидел глаза Тимура и добавил:
— Часть, правда, залежалась.
— Залежалась! И пускай бы лежала в Бухаре. В Трапезунт бы вёз, в Багдад, там торгуй, твоё дело. А ты норовил меня обмануть! А?
— Виноват, великий владыка! Откуда же я мог знать, что вы сами захотите их купить.
Голова Тимура отшатнулась.
— Я? Купить? И не думал. О другом речь: нельзя на самаркандский базар гнилье везти. Слух пойдёт, худая слава пойдёт по свету о самаркандских товарах. Ты подумал об этом? Ты чужеземец, тебе всё равно. А мне не всё равно: я тут. Вот о чём тебе говорят.
Пушок робко и не без горечи напомнил Тимуру:
— Теперь мне уже нечем торговать.
— То-то. Говорят, хороший купец, а плутуешь!
Эти слова ободрили Пушка.
— На то и торговля.
— Плутуй в другом месте; в Самарканде нельзя.
— Впервые такая беда.
— Кто много по дорогам ходит, нет-нет да и споткнётся. Кто взаперти сидит, тому спотыкаться негде.
— Так споткнулся, великий владыка, что и голову поднять сил нет.
— Деловой голове валяться обидно.
— Очень обидно, да встать-то как?
— Сразу не встанешь, а подниматься надо.
Тимур опустил лицо, но, исподлобья, испытующе глядя на Пушка, деловито спросил:
— Кроме кож чем торговал? Куда ездил?
— Вдалеке бывал. Ещё с отцом случилось побывать в святом городе Константинополе; много раз в Орду ездил; доводилось доходить до Москвы.
— Что возил?
— Разное, кому что!
— А Москве?
— Здешние товары. Винные ягоды, кишмиш, персики сушёные, шелка, рис. Изделия здешних мастеров хорошо берут — чеканные кувшины, хорошие сабли, изукрашенные. Оружие любят.
— А оттуда что брал?
— Меха: соболей, белку серую, горностая, куницу, бобра, зайцев крашеных; рыбий клей, лесные орехи. Мечи. Кольчуги там хороши.
— Очень хороши! — одобрил Тимур. Армянин ему понравился.
— Теперь их там не добудешь!
— Кольчуг? Почему?
— Самим, говорят, надобны.
— Вот, смекни, можешь ли повезти туда индийский товар? Хороший. Чтоб славу нашу не уронить.
— Откуда ж товар взять? Не на что.
— А проехать сумеешь?
— Орда как затычка на пути. Но с перевалкой в Сарае да при сговоре с сарайским купечеством пробраться можно. Провёз бы, да на товар мощи нет.
— Дам. Тебе покажут, отберёшь. Вези. А назад ехать соберёшься изловчись, закупи кольчуг. Не добудешь кольчуг, вези меха. За кольчуги, если привезёшь, сам поблагодарю.
— Мне и в залог оставить нечего, и на дорогу ничего нет.
— То-то. Через неделю купцы готовят караван в Орду с тысячу верблюдов. Из них сотню завьючишь ты. Управишься за неделю?
— Да хоть за час! — пьяным голосом взвизгнул Пушок.
— Сто верблюдов, двести вьюков. Цени доверие. Не обманешь?
Армянин, как во хмелю, только руками разводил.
— На дорогу дадут. На сборы сейчас получишь. Залог не возьму: тебе нечего дать, мне нечего опасаться. Обманешь — меня не обойдёшь, куда денешься?
Тимур улыбнулся своим мыслям: кто станет его обманывать? Есть ли место, куда не дотянулась бы его карающая рука? В Москве спрячется? А на что он ей нужен?
Оставалось лишь договориться о доле Пушка в этом деле: был Пушок купцом, стал приказчиком. Не он первый: Тимуру нужны оборотистые купцы, что залежалую кожу ловчат в золото перевернуть, такие сумеют вывернуться.
На постоялый двор Пушок вернулся без охраны. Но перед ним и без охраны расступались: голова его бойко поднялась, борода закурчавилась, плечи расправились, и снова ступал он по базарной улице мягко, как по коврам шёл.
Едва вернулся, велел кашгарцам готовить целого барана на всех гостей, стоявших на этом постоялом дворе, а сам пошёл в Кожевенный ряд.
Он зашёл в маленький караван-сарай и увидел Мулло Камара, уединённо поглощавшего варёный рис из глиняной чашки.
Чашку Мулло Камар тут же отставил и, вытирая платком руки, встал:
— Милости просим! Возвратились?
— Сейчас вернулся.
— Доброе дело!
— Пришёл вас просить к себе: барашка со мной разделить.
— Благодарствую.
— К тому же серебряный образок прошу возвратить, полноценную деньгу вам принёс. Свежий чекан.
— Образок? Вы же не в залог его дали, образку хозяин я.
— Мусульманину он бесполезен, а мне дорог.
