Но мой законопроект – с существенным дополнением о том, что представители общественности должны иметь такие же права, что и пресса, посещать заседания муниципальных советов, и что на комитеты (за исключением собраний полных советов) это право не распространялось – надлежащим образом вошел в свод законов. Потом моя семидневная звездность как-то испарилась, но я многому научилась и обрела уверенность в себе.
Жизнь члена парламента всегда была захватывающей, но такой лихорадочной, что однажды, к ужасу коллег, я упала в обморок в парламентской столовой. Я проводила на парламентских заседаниях и комитетах столько времени, сколько могла, кроме того регулярно посещала клуб новых членов-тори, куда приходили выступить выдающиеся политические деятели Консервативной партии Гарольд Макмиллан, Рэб Батлер, Иэн Маклеод и Инок Пауэлл и такие молодые журналисты-тори, как Питер Атли.
В ту пору самым надежным было придерживаться центристского и левого крыла Консервативной партии. Перспективные политики-тори стремились не быть «реакционерами». Ничто не несло большей социальной и профессиональной угрозы, чем этот ярлык. Даже учитывая, что то, что сегодня обычно рассматривается как нанесение вреда моральному, социальному и экономическому развитию в шестидесятые, и в основном это относится к периоду лейбористского правительства после 1964 года, первые годы десятилетия тоже были временем застоя, за которые консерваторы несут большую часть ответственности.
Оглядываясь назад, странной кажется маниакальное стремление консерваторов быть в курсе современных тенденций и утрата связи с потребностями рядовых сторонников Консервативной партии. Это справедливо в отношении таких вопросов, как профсоюзы и иммиграция, закон и порядок, помощь развивающимся странам. Важнее всего это было по отношению к управлению экономикой. Дело было не столько в инфляции, которая была нулевой зимой 1959/60 года и не достигла пяти процентов вплоть до лета 1961 года. В качестве основного сдерживающего фактора развития рассматривался платежный баланс. Поиски мер для решения этой проблемы: кредитный контроль, повышение процентных ставок, поиски международных кредитов для поддержания фунта, увеличение налогов и, все больше и больше, прототипная политика доходов, – стали привычны за последующие пятнадцать лет.
Чем больше я узнавала об управлении экономикой, тем меньше оно меня впечатляло. Я внимательно слушала речи члена парламента от тори Найджела Берча, в которых он критиковал неспособность правительства контролировать государственные расходы. Правительство полагало, что можно увеличивать расходы до тех пор, пока экономика растет. А это подталкивало к политике поощрения большего спроса и быстрого отскока назад, когда это оказывало давление на платежный баланс или курс фунта стерлингов. Это и произошло летом 1961 г., когда канцлер казначейства Селвин Ллойд представил дефляционный бюджет и нашу первую политику доходов, «платежную паузу».
Еще одним следствием было повышение налогов, которого в ином случае можно было избежать. Канцлеры казначейства, остерегаясь увеличения основного подоходного налога, придавали особую важность проверке на предмет минимизации налоговых выплат и уклонения от них, для этого постоянно увеличивая полномочия Управления налоговых сборов. Как специалист по налоговому праву, да и просто исходя из инстинктивной неприязни к передаче все больших полномочий бюрократам, я сильно переживала по этому поводу и помогла написать критический отчет Обществу Консервативной партии Судебных иннов.
Еще сильнее меня волновали модные либеральные тенденции в карательной политике, которые, я полагала, необходимо было пересмотреть. Поэтому я выступила в поддержку новой статьи, вводящей порку розгами в качестве наказания для малолетних преступников. В атмосфере господствующих представлений это была позиция, которая, я знала, подставит меня под насмешки застенчиво-великодушных комментаторов. Но их точку зрения не разделяли мои избиратели и многие из представителей правого крыла. Хотя новая статья была отклонена, шестьдесят девять парламентариев-тори проголосовали в ее поддержку. Это был крупнейший партийный бунт с момента нашего прихода к власти в 1951 г., и в офисе «главного кнута» были не слишком довольны. Это также был единственный раз за все мое пребывание в Палате, когда я голосовала против линии партии.
Лето 1961 г. было очень интересным с точки зрения политической ситуации. Я по-прежнему сильно интересовалась внешней политикой, в которой главными темами были отношения между Кеннеди и Хрущевым, построение Советским Союзом Берлинской стены и начало переговоров Британии по вступлению в Общий рынок. Также ходили слухи о перестановке в кабинете министров.
Вопреки моей слегка запятнанной репутации у меня были основания полагать, что эта перестановка может оказаться в мою пользу. Я держалась на уровне средней известности в глазах общественности, и не только из-за моей речи по поводу телесных наказаний. Я дала пресс-конференцию с Айрин Уайт, парламентарием-лейбористом от округа Ист Флинт, на тему, как плохо обеспечена безопасность маленьких детей, проживающих в многоэтажных домах, – вопрос, становившийся все более актуальным в то время, когда было выстроено столько этих плохо спроектированных чудовищ. Но главная причина, почему я надеялась продвинуться благодаря этой перестановке, была проста. Пэт Хорнсби-Смит решила уйти в отставку, чтобы заняться бизнесом, а с политической точки зрения считалось желательным сохранять определенное число женщин в правительстве.
Я не пыталась скрывать свою радость, когда меня вызвали на встречу с премьер-министром. Гарольд Макмиллан проживал в походных условиях в Адмиралтейском доме, пока в доме 10 на Даунинг-стрит проводился капитальный ремонт. К тому моменту у меня уже сформировалось собственное мнение о нем, не только на основании его речей в Палате общин и на заседаниях «Комитета 1922 года». Однажды он пришел в клуб новых членов парламента и в качестве политического чтения настоятельно порекомендовал две книги Дизраэли – «Сибил» и «Конингсби». Стиль Дизраэли, на мой вкус, был слишком вычурным, хотя я понимаю, почему он нравился Гарольду Макмиллану. Теперь мне ясно, что Макмиллан был более сложным, чем казался со стороны; но и внешний вид, кажется, имел большое значение. Определенно, укрепляя дружбу с президентом США Кеннеди или отпуская остроумное замечание в ответ на гневную тираду Хрущева, Гарольд Макмиллан оставался блестящим представителем Британии за рубежом.
Для встречи с премьер-министром я выбрала свой лучший наряд, в этот раз цвета голубого сапфира. Разговор был коротким. Гарольд Макмиллан любезно приветствовал меня и предложил мне ожидаемую должность. Я с энтузиазмом приняла ее. Я хотела начать работу как можно скорее и спросила его, как следует организовать дела в департаменте. В типичной для него манере он сказал: «О, ну позвоните постоянному заместителю министра и загляните завтра в 11 утра, осмотритесь и уходите. Я бы не стал надолго задерживаться».
Так, на следующее утро, гораздо раньше одиннадцати, я приехала в прекрасный дом в георгианском стиле на Джон Адам-стрит, недалеко от улицы Стрэнд, где тогда располагалась штаб-квартира Министерства по делам пенсий и государственного страхования. Джон Бойд-Карпентер, мой министр, встретил меня у двери и проводил в мой новый офис – жест, который я очень ценила и который, уже будучи кабинетным министром, сама всегда демонстрировала. Джон был человеком, которого легко любить и которым легко восхищаться за доброту, понимание нюансов и способность просто изложить сложное дело. Словом, хороший образец для начинающего парламентского секретаря.
Первым делом нужно было перечитать доклад Бевериджа, в котором излагалась философия послевоенной системы пенсий и льгот. Я была уже довольно хорошо знакома с его главными аспектами и поддерживала их. Во главе угла лежала концепция всеобъемлющей «схемы социального страхования», которая должна была компенсировать потерю способности зарабатывать деньги из-за безработицы, болезни или выхода на пенсию по возрасту. Это делалось за счет единой системы пособий на уровне прожиточного минимума и финансировалось за счет индивидуальных взносов по единой ставке. Параллельно шла система государственного вспомоществования, финансируемая из общих налогов, для помощи тем, кто не мог претендовать на пособия государственного социального страхования потому, что они не могли делать взносы или потому, что их страховая сумма себя исчерпала. Государственное вспомоществование было проверенным средством и рассматривалось как переходная система, уменьшавшаяся пропорционально росту пенсий и личных накоплений.
Задним числом легко смеяться над многими допущениями и прогнозами Бевериджа. Но он стремился избежать от тех проблем, которые более поздние правительства старались игнорировать и которые теперь вернулись в виде негативных последствий зависимости от социального обеспечения и утраты частной инициативы. В риторике доклада Бевериджа звучали нотки, позднее названные «тэтчеровскими»: «…Государство должно обеспечивать гарантированное рабочее место и взносы. Государство, обеспечивая социальную безопасность, не должно подавлять стимул, возможность, ответственность; учреждая государственный минимум, оно должно оставлять место и осуществлять поддержку добровольной деятельности каждого индивидуума с целью обеспечить более, чем этот минимум, для себя и своей семьи (Параграф 9).
