Возле амбулатории наперерез повозке кинулась молодая женщина с огромным животом. На лице у нее была написана комическая решимость. Бабушка, очевидно, знала ее, потому что легко спрыгнула с повозки и вскрикнула:
– Нина! Что? Началось?
Нина, испуганно озираясь, что-то зашептала бабушке на ухо.
– Ясно. Извини, девочка моя, я тебя покину. Арчибальд отвезет тебя домой. Устраивайся в комнате наверху, прими душ. Я приеду – будем завтракать. Или обедать, как получится.
– Завтракать, завтракать, – успокоил меня Арчи, едва бабушка с беременной Ниной скрылись в дверях амбулатории. – Это у Нины третий. Справляется шустро. Как кошка, ей-богу!
– Да-да, конечно, – пробормотала я. Я совсем забыла, что бабушка – доктор. И уж конечно, не могла подозревать, что она до сих пор работает.
Но дом, в который меня привез Арчи, поразил мое воображение. Дом, в котором жил Олег и который казался мне верхом совершенства, рядом с этим особняком выглядел бы так же, как я рядом с бабушкой. Вроде бы и поновее, и побольше, но все не то – нет в нем шарма, не чувствуется приложенного старания и любви.
Арчибальд остался распрягать Лентяйку, а я поднялась на крыльцо.
Крыльцо резное, на просторной веранде – круглый стол, оранжевый абажур, самовар. Как уютно, должно быть, будет сидеть в этом кресле-качалке по вечерам! На диванчике книжка корешком вверх. Ну-ка, что читает бабушка? «Акушерский травматизм мягких тканей родовых путей». Брр-р!
Я осторожно положила книгу обратно и прошла в дом. Он был велик и прохладен, обставлен случайной мебелью. В столовой спокойно соседствовали грубый, кустарно сколоченный обеденный стол, весьма кокетливый розовый диванчик и старинный буфет с вырезанными из дерева украшениями – виноградными гроздьями, битыми фазанами и прочим. Буфет стоял на ужасающих когтистых лапах. В целом все выглядело очень забавно.
Моя комната оказалась светлой и милой. Обои с наивными васильками, белые доски пола, вязаное кружевное покрывало на широкой кровати с никелированными шишками – старинной или сделанной под старину, я не разобрала. Бамбуковая этажерка с книгами, и на ней – моя Ариша, моя потерянная кукла. Только вот я не помню, чтобы на ней было такое чудесное платьице, все в оборочках.
В обнимку со своей старой куклой я заснула на мягкой, как облако, постели и проснулась только к обеду.
Крупно, по-деревенски нарезанные огурцы и помидоры в миске. Отваренная молодая картошка в перышках укропа, с медленно тающим маслом. Мясо на сковороде, зажаренное попросту, но такое аппетитное! Ледяная простокваша! Большая миска рубиновой клубники!
А за столом сидели трое – бабушка, выглядевшая немного усталой, Арчибальд и плечистый пожилой мужчина со смуглым, словно вырубленным из дерева лицом.
– Это Иван Федорович. Иван Федорович, это моя внучка, Евдокия.
– Молодец, что приехала. Садись, наваливайся. Мы уж подзакусили. Толковали между собой, куда тебя пристроить, что и как. Сейчас мы тебе все расскажем.
Да уж, я нуждалась в объяснениях!
Впрочем, большой загадки тут не было.
Иван Федорович когда-то был председателем совхоза.
– Помнишь, что такое совхоз-то? Да нет, где тебе, молодая еще.
Дело свое он любил, хозяйство было в числе преуспевающих. В свое время ему удалось выгодно приватизировать землю, и по нынешний день он глава большого, хорошо отлаженного хозяйства. Поля, парники, пасека, пруд с карасями... И тепличное хозяйство, самое лучшее в области.
– В общем, живем, не жалуемся. И ты с нами не пропадешь. Главное, к делу пристроить человека, а там уж, если он без червоточины, он сам дорожку найдет. Вон Арчибальд, сначала был актер, а потом спился. На вокзале жил, под платформой. Совсем пропал бы, да к нам прибился. Самый нужный человек оказался, к любой скотине подход знает! Даже пчела при нем больше меда давать стала. Водочку-то пришлось бросить, конечно... Пчелы даже запаха ее не переносят, сразу жалят.
– Да брось, Федорыч, – вмешался Арчибальд, до того налегавший на простоквашу с черным хлебом. – Больше меду стало, потому что кипрей посадили. С кипрея это, значит...
– Так и кипрей посадить ты придумал. Ладно, ты кушай, никого не слушай. Я сейчас с девушкой Ларисиной говорю. Так вот, Лариса, бабушка твоя, говорит, ты в колледж хочешь поступать. Дело это хорошее, мы тебе поможем. С какого перепугу ты так быстро к бабушке своей нагрянула, если до этого столько лет носа не показывала – об этом мы тебя спрашивать не станем. Меня не касается. Но здесь – смотри! Ни алкоголя, ни другой какой дури у нас не полагается, если только шипучка на праздники. Куришь?
– Нет-нет, – испуганно отказалась я. Пробовала курить пару раз – девчонки в классе говорили, что курение помогает сбросить вес. Но меня так мутило от табачного дыма, что я не решилась на такое средство.
– Курить можно. Мы ж не секта какая. Просто рабочие люди. Бабушка твоя, вон, балуется. Похвалить не могу, но и препятствовать не стану. И вот еще что... Я тебе, дочка, не только что в отцы, а и в деды гожусь, поэтому скажу начистоту. Это насчет всяких там шашней. Дело, конечно, молодое. Девки всегда к парням тянулись, как и парни к девкам. Это так с Адама и Евы повелось, когда еще секса не выдумали, а только любовь одна была. Только уговор: женатика не замай, семью не ломай! Поняла?
– Поняла, – кивнула я и почувствовала, что краснею.
– То-то! Извини, коль что неладно сказалось. А ты налегай, налегай. Еда у нас вся свежая, хорошая. Так вот. Поступить мы тебе поможем. Если деньги за обучение платить надо будет – заплатим. Жилье, еда, проезд – все бесплатно тебе будет. Но уж и ты поработай для нас. Делать-то что-нибудь умеешь? Или совсем ничего?
– Я готовить умею, – обиделась я. – Я ж в кулинарный колледж поступать хочу!
– Во-от оно что. Так это всего лучше! У нас сейчас самая страда, день год кормит. Все на работе, готовить некому. У кого старики дома, те настряпают. А у кого нет, те сухомяткой питаются. Разве это годится? С сухомятки какой работник? Ну что, берешься? Обед на всех готовить?
Разумеется, мне было не по себе. Одно дело – стряпать дома, на своей кухне, где единственными ценителями и дегустаторами станут твои родственники. Усовершенствовать рецепты, изменять ингредиенты, экспериментировать... А тут целая столовая голодных селян, и всех надо накормить, и чтобы всем по вкусу пришлось!
От ужаса у меня даже фантазия разыгралась, хотя я вообще-то не отличаюсь развитым воображением. Мне привиделось, что я пересолила борщ и триста человек как один стучат мисками по столу и кричат в один голос:
– Люди добрые, бейте ее, толстомясую!
Должно быть, выражение лица у меня стало соответствующее, потому что Иван Федорович раскатисто захохотал и поспешил меня успокоить:
