– Мы уже сегодня целовались, – робко напоминаю я.
Хотя то, что произошло в его машине, больше напоминает порку, чем прелюдию.
– Это не считается.
У меня вытягивается лицо. А не выйдет ли так, что после аванса Макс скажет, что и он не считается? Видимо, у меня выразительное лицо, потому что Лютаев говорит:
– Начиная с этой минуту обещаю играть честно и соблюдать договор.
Что-то в этой фразе кажется мне неправильным, но я не могу вычленить, что именно.
– По рукам, Карина? – торопит он меня.
– Только поцелуй? – уточню я.
– Только безобидный поцелуй, – подтверждает Макс с подозрительной ухмылкой.
– По рукам, – решаюсь я.
Поцелуй я переживу, мы с Максом уже три раза целовались, и ничего, все обошлось. А что там будет, когда проблема разрешится, еще неизвестно.
– Ну тогда целуй.
– Я? – сказать, что я в шоке, это не сказать ничего.
Он скептически приподнимает бровь, мол, что не так? Ты же должна внести аванс. Черт.
Макс стоит совсем близко, но не делает ни малейшей попытки мне помочь.
Поднимаюсь, хотя хочется вжаться в кресло посильнее.
Так, убеждаю себя, в этом нет ничего страшного. Я уже делала это с ним. И первые два раза мне даже понравилось. Главное, не показывать ему, что его поцелуи мне приятны.
Плюс этой шокирующей ситуации в том, что сейчас я даже про следователя с его Сапегиным забываю напрочь, и меня больше не колотит. Или это чай такой удачный.
Я все еще не решаюсь поцеловать Максима, это как-то… Ведь это парни должны целовать девушек, а не наоборот, не правда ли? Вытираю о леггинсы вспотевшие ладошки. Макс, не меняя позы, продолжает напряженно ждать.
Но вот вроде бы и тянуть дольше некуда, я делаю шаг вперед и оказываюсь вплотную к Лютаеву. Он такой высокий, что моя макушка ниже его плеча. Как целовать-то? На кресло, что ли, влезть?
Макс, кажется, и сам понимает возникшую сложность, но корона на голове, видать, не позволяет пойти на уступки.
Несмело кладу ладони ему на грудь и, поднимаясь на цыпочки, скольжу руками вверх, пока не удается обхватить могучую шею. Настойчиво склоняю Макса к себе, и он поддается.
Осторожно прижимаюсь к его сомкнутым губам на секунду.
Я понимаю, что это не то, чего ждет Макс, но не знаю, как это сделать. Я, что, должна сама засунуть ему язык в рот?
Но Лютаев не дает мне отстраниться. Я так и остаюсь, прижавшись к нему и стоя на цыпочках. Мои губы почти касаются его, я чувствую его дыхание.
Икры ног уже сводит, а он меня не отпускает.
– Я не знаю, как это сделать… – жалобно признаюсь я.
Но Макс мне, кажется, не верит.
– А ты попробуй показать мне, как для тебя это важно, – хрипло подсказывает он.
И я снова тянусь к нему приоткрытым ртом. Кончиком языка трогаю его губы, и…
Дальше происходит нечто невероятное, неуловимое и совершенно сжигающее меня дотла.
Безобидный поцелуй, говорит он.
Отзываясь на мою робкую попытку, Лютаев сметает ответным поцелуем все преграды из здравомыслия.
Лишь первое мгновение я чувствую его властные губы, беспощадный язык, вторгающийся в мой рот, все, что происходит потом, тонет в шуме крови в ушах, стуке сердца…
Прихожу в себя, когда Макс сам прекращает поцелуй.
Он каким-то непостижимым образом сидит в кресле, а я на нем верхом. Его рука греет и без того горячее тело под моим топом, продолжая перекатывать сосок между пальцами. Другой рукой он удерживает мой затылок.
Словно вспышки в мозгу яркие отрывки: это был не один поцелуй, я еще ощущаю тающие прикосновения к беззащитному горлу, чувствую до сих пор, как Макс посасывает мочку уха, как я кусаю его за нижнюю губу.
– Хорошо, Карина, – шепчет Лютаев мне на ухо, не убирая руки от груди и продолжая играться с соском, – аванс засчитан.
Глава 24. Подарочек
Весь следующий день я не знаю, куда себя деть: от Гордеева пока нет вестей, поэтому выходить на работу или отправиться где-то погулять, мне просто страшно. Не на детской же площадке возле дома сидеть.
Делать ничего не хочется, даже готовить. Обхожусь йогуртами из запасов, которые приволок Раевский. Вспоминая свой торт, грустно доедаю зефир.
Вчера, когда Макс достает из холодильника минералку, я вижу на нижней полке изрядно початую «Прагу».
– А торт… – было открываю я рот.
– Может, тебе еще и трусы вернуть? – ворчит Макс.
Я всего лишь хочу уточнить, все ли пропеклось.
Ну что за человек!
Закономерно, от мыслей о Максе я переключаюсь на мысли о вчерашнем визите следователя, и настроение портится окончательно.
Немного помаявшись, звоню маме, которая, исполняя давнишнюю мечту, сейчас отдыхает на Алтае. По наводящим вопросам становится понятно, что ее пока органы не беспокоят, и в целом у нее все хорошо.
Верчу в руках телефон, жду звонка или от Гордеева, или от Макса, с которым я, красная от смущения, вчера все-таки обменялась номерами телефонов.
И через какое-то время часть моих надежд оправдывается. Я получаю сообщение от Лютаева: «Сейчас поднимусь».
Неужели догадывается, что мне сейчас страшно открывать дверь, и я дергаюсь от каждого звука?
Подняться на два этажа вверх не займет у него много времени, поэтому, не дожидаясь звонка в дверь, я иду в прихожую.
Макс действительно оказывается за порогом, но стоит ко мне спиной и разглядывает что-то у себя под ногами. Загораживая обзор широченными плечами, Лютаев не позволяет мне рассмотреть, что же привлекло его внимание.
– Принеси веник и пакет для мусора, – бурчит он мне через плечо.
Недоумевая притащила ему требуемое, и, только когда он садится на корточки, я замечаю на коврике у моей входной двери дохлую крысу.
У меня темнеет в глазах. Я даже не вижу, как Макс упаковывает тушку.
– Эй! – оглянувшись он замечает, что мне дурно. – Так. Давай мне ключи. Я сейчас выброшу это и сам зайду, а ты пока попей водички, подыши в форточку, я не знаю, приляг. Ты вся зеленая.
Я нашариваю под зеркалом связку и зажмурившись протягиваю ему.
Пока Лютаев избавляется от крысы, я пытаюсь успокоиться на балконе, но выходит так себе.
Ясно же, что в таком доме крысы просто так по подъезду не бегают. И вообще, у меня восьмой этаж, что тут крыса забыла? Здесь даже мусоропровода нет…
Слышу, как хлопает входная дверь. Макс вернулся. Иду к нему и, обхватив себя за плечи, преданно заглядываю ему в глаза.
Очень хочу услышать, что он уже во всем разобрался, и все это скоро кончится.
Но хмурый Макс лишь ворчит:
– Что за дебильные выходки… Отморозки. Фильмов, что ли, насмотрелись? Они б еще лошадиную голову подбросили…
– Какую голову? – в ужасе переспрашиваю я.
– Не бери в голову. Лошадь им так просто не достать.
Успокоил! Просто бог успокоения!
– Что это значит, Макс? – пытаюсь я таки выудить у возмутительно спокойного Лютаева хоть какие-то объяснения.
– Пугают, – пожимает он плечами.
– Им удается, – ёжусь я.
– Не очень, правда, понятно зачем. Сдается мне, это – дурацкая инициатива кого-то из прихвостней Комолова-младшего. Идиоты. Совсем им дурь мозги выжрала.
– Ты уже начал заниматься моим вопросом? – с надеждой спрашиваю я.
Он кивает.
– Да, кое-что уже выяснил. Не переживай, аванс я отработал, – усмехается он.
Очень хочется его треснуть промеж ушей. Нашел время скалиться! Я и так чуть живая от страха.
– Не сверкай на меня глазами. Если ты пришла в себя, сделай мне кофе, а я пока расскажу, как обстоят дела, – он усаживается за кухонным столом, вытягивая длинные ноги.
Завожу кофеварку и начинаю строгать бутерброды. Не знаю, будет ли их Макс, но я наконец почувствовала голод. Все-таки кроме бутылочки йогурта я со вчерашнего дня ничего не ела. И вроде бы только что лицезрела мерзкое зрелище, но в присутствии Лютаева мне спокойнее, и организм, отодвигая панику, вспоминает про нужды насущные. Например, про пищу.
