2. Большевики объявили, что они делают опыт создания государства на коммунистической основе. Засим они изменили свою программу и перешли на позицию государственного социализма и пригласили нас, интеллигентов, с ними работать.
Я ни одной минуты не задумывался принять эти предложения, хотя совершенно убежден, что учение Маркса теряет под собой всякую почву. Оно было создано в период эксплуатации мускульного труда и полного отсутствия технического знания в промышленности. Теперь картина резко меняется, и я совершенно убежден, что через 50 лет никакого пролетариата не будет. Как труд рабов, необходимый в древние времена, заменили работой пара и гидравлической силой, так труд пролетариата заменится электричеством. Наш инженерный идеал, зарю которого мы уже видим в железопрокатных заводах Америки, есть завод без рабочих. Это даст возможность дать людям такое обилие жизненных ресурсов, что в классовой борьбе не будет смысла. Капитализм прекрасно справляется с этой задачей насаждения этой будущей культуры: гражданин Соединенных Штатов Америки уже сейчас в 12 раз богаче русского и во столько же раз лучше его обеспечен жизненными ресурсами. Из сказанного очевидна одиозность идеи диктатуры мозолистых рук. Но… большевики хотят сделать опыт создания социалистически построенного Государства. Он будет стоить очень дорого. Но татарское иго стоило еще дороже; однако только благодаря татарской школе русские сделались государственной нацией.
Временный упадок, ослабление нации с избытком покрываются выгодами такой школы. Увлечение большевизмом сделает русскую нацию такой же, как американцы. Подавление большевиками личной промышленной и торговой инициативы, бюрократизация промышленности и всей жизни сделает русских нацией людей инициативы и безграничной свободы. Большевики излечат русских от национального порока беспечности и, как следствие ее, расточительности — за это стоит заплатить. И вот почему я приветствую этот опыт, как бы тяжелы ни были его последствия для современного мне поколения.
3. Но опыт надо вести честно с обеих сторон. Только честная постановка опыта сделает его убедительным и полезным. Это возлагает обязанность: а) на небольшевиков работать не за страх, а за совесть; б) на большевиков честно учитывать результаты опыта, иметь мужество видеть свои неудачи и не валить с больной головы на здоровую.
4. Видим ли мы честную постановку в современных условиях? Нет. Нашлись продажные души, которые, введя в заблуждение бывших владельцев промышленных предприятий, нашли способ выманивать у них деньги за якобы вредительство, которое они якобы будут проводить, находясь на службе у большевиков. Для всякого ясно, что это был неблаговидный прием выманивания чужих денег и только. Настоящее, подлинное вредительство — есть легенда. То, что делалось, есть шулерский прием и только.
Как отнеслись к этому большевики? Спокойно? Как к простой проделке шулеров? Нет. Они раздули «Шахтинское дело», сделали из него мнимую угрозу срыва всей промышленности; взяли под подозрение всю интеллигенцию; арестовали множество инженеров; возбуждают серию дел. По каким мотивам так было поступлено? Мотивов такого неспокойного отношения большевиков может быть два:
а) Большевики струсили измены и действительно потеряли голову. Я решительным образом отвергаю эту версию.
б) Я считаю более вероятным предположение, что первые несомненные поражения на промышленном фронте, испытанные большевиками, не признаются ими как поражения принятой ими системы управления промышленностью. Для этого у них еще не хватает мужества. И они ухватились за «Шахтинский процесс» как за возможное оправдание своих неудач.
К чему поведет такой перенос неудач с больной головы на здоровую — предсказать нетрудно. Он приведет к окончательной гибели промышленности, к катастрофам, результаты коих предвидеть невозможно… Раз всякое деяние специалиста рассматривается с точки зрения прокурора и все техники и специалисты находятся под подозрением, то паралич административной машины неизбежен…
5. Что должен делать я, для которого ясно, куда мы идем? Я честный человек. Писать, говорить, печатать? Свободного слова нет, свободной печати нет. Молчать, делать вид, что служишь; мы, дескать, люди маленькие… и ждать неизбежной катастрофы?..
Совершенно очевидно, что честный независимый человек служить в этих условиях не должен; он должен снять с себя обязанности Председателя НТС Черной Металлургии, раз он убежден, что без доверия никакая здоровая деятельность этого учреждения невозможна.
Вот мотивы моего отказа.
Я буду продолжать работать в Бюро Металлургических и Теплотехнических Конструкций, в котором самый факт передачи заказа свидетельствует о доверии ко мне моих клиентов. Я буду делать нужное, полезное дело и не буду себя чувствовать виноватым перед властью, доверившей мне этот пост.
В. Грум-Гржимайло».
Письмо было перепечатано на пишущей машинке, в считанном количестве экземпляров. Отец сам отвез его начальству. Мы его не распространяли — сейчас выяснилось, что даже некоторые сотрудники Бюро его не читали. Но оно распространилось в списках по Москве с быстротой молнии. Его переписывали, читали, о нем говорили. Если где-либо в учреждении узнавали фамилию, начинались расспросы, слова восхищения гражданским мужеством, благодарности…
Не знаю, как это произошло, но письмо было центральным событием в Москве… Мы получили ряд писем. Студенты — молодежь — благодарили Владимира Ефимовича за то, что он разъяснил то, что происходит. Были письма восхищения и благодарности — чувствовалось, что их писали те, кто ждал своей судьбы… В тридцатых годах моя мать, София Германовна, уничтожила эти письма — боялась, что при возможном обыске они попадут в ГПУ, и тогда судьба подписавших была бы предрешена.
Но жизнь шла своим чередом. Происходили события и по другой линии: организовывалось Техническое отделение Академии наук СССР. Предстояли выборы академиков. Много было кандидатур, и среди них имя Владимира Ефимовича. От металлургов были выдвинуты двое: А. А. Байков и В. Е. Грум-Гржимайло.
Говорил Куйбышев, Межлаук молчал.
— Что же вы молчите? — обратился к нему Куйбышев.
Межлаук ввязался в разговор:
— Владимир Ефимович, неужели мы хуже татар?
— Да, татары требовали дань, но не разрушали хозяйство. А вы — разрушаете.
— Что с вами делать, Владимир Ефимович? — спросил Куйбышев.
— Ставьте к стенке — я готов.
— Нет. Мы этого делать не будем.
17 августа Владимир Ефимович был освобожден от должности Председателя Научно-Технического Совета Черной Металлургии.
Время шло. Не проходило дня, чтобы мы не встретились с различными реакциями на письмо. Аресты невинных, преданных делу людей не прекращались. Обстановка была напряженной, и люди не могли пройти мимо письма, хватались за него как утопающие за соломинку. Восхищались гражданским мужеством человека, посмевшего сказать властям правду.
…Но Москва не успокаивалась. Влияние письма было сильно и не забывалось. Со стороны властей раздавались голоса против кандидатуры Владимира Ефимовича в академики. Для внесения ясности в это дело Владимир Ефимович написал письмо Президенту Академии Наук академику Александру Петровичу Карпинскому.
Привожу письмо Александру Петровичу — из него многое становится ясным.
«Президенту Академии Наук
академику Карпинскому А. П.
Глубокоуважаемый Александр Петрович!
Около моего письма властям предержащим и прошения об отставке от должности Председателя Научно-Технического Совета Черной Металлургии в Москве так много разговоров, что я считаю необходимым ознакомить Вас с ним посылкой Вам копии; думаю, что она не покажется Вам скучной.
Результатом этого прошения был полуторачасовой разговор с Куйбышевым и Межлауком.
Первый вопрос: Чем вызвано это выступление? Я ответил, что это единственный способ с моей стороны помочь моим товарищам и друзьям и русской промышленности, обратив внимание властей на невозможность занятой правительством позиции. Интересна, например, такая официальная цифра: из 21 инженера, работающих в стеклоделии, сидит 15.
Второй вопрос: Что со мной делать? Я заявил, что Бюро дает мне полную независимость, закрыть его нельзя и купить меня нельзя, ибо я вполне удовлетворен сделанным мной в жизни. Гидравлическая теория поставлена крепко и повернет мировую технику на русский угол; в ней уже работает целая плеяда моих учеников. Таким образом, жизненная задача моя кончена, дело мое не умрет, а потому я ничего не имею против встать хоть к стенке.
Мы хорошо поговорили, и я сказал все, что следовало. Окончательно, из председателей меня уволили, а членом совета просили остаться.
