До дома он доехал, но не в пассажирском вагоне, а в товарняках: то на куче угля, то песка, а то вообще в пустом пульмане. Его еще не ждали около дома. Поэтому Ирина удивленно вскинула брови и почти равнодушно спросила:
– Тебя отпустили по ранению или в отпуск? – но присмотревшись к его грязной затрепанной одежде, а дело было вечером, добавила: – Иди к родителям и приведи себя в порядок. В таком виде я тебя в дом не пущу. Ты весь антисанитарный.
Он пошел к родителям, к ее родителям, потому что его отец и мать умерли, а перед самой армией почила и тетка, навещавшая его в детдоме. Вот там-то его и ждала засада. А на пол свалил его Павел Васильевич, дико заорав:
– Скорее! Скорее! А то он у меня вырвется!
В дом влетели крепкие парни в солдатской форме, защелкнули наручники на запястьях и сунули в кузов ГАЗона.
– Дурак, – презрительно сказала Ирина, появившаяся из темноты в квадратном отсвете окна.
– И-ди-от! – почти по слогам произнес тесть и зло сплюнув, ушел в дом.
Народу при этом почти не было. Петр жадно окинул взглядом округлившуюся фигуру Ирины и отвернулся. Он уже стал понимать, что дисбата ему не избежать.
И действительно, его привезли не в родную воинскую часть, а в какую-то иную, относящуюся к МВД, где пахло чем то очень давно прокисшим и перебродившим. Именно там он впервые узнал, как пахнет тюрьма. В бетонной камере без кровати, без стола и стула, щуплый угрюмый капитан в армейской форме, сказал:
– У тебя есть выбор: ехать в свою часть и после суда в дисциплинарный батальон, а потом дослуживать, или попотеть у нас, до того, пока тебя не покалечат или не ликвидируют. Но прежде мы тебя кое-чему научим. И если твоя голова набита не опилками, то ты выживешь. Но о семье можешь забыть, тем более, что твоя половина подала на развод. Так что… думай.
Через три дня, получая одну лишь воду и кусок хлеба раз в день, Петр забарабанил кулаками в обитую железом дверь. Его вывели в коридор и довольно спокойно отвели в небольшой кабинет, посреди которого стояла привинченная к полу табуретка, а напротив нее небольшой письменный стол с яркой лампой под жестяным колпаком. За столом сидел тот самый капитан, оперевшийся локтями о стол, и расслабленно положив подбородок на скрещенные пальцы.
Петр не успел ничего произнести, собираясь с мыслями, он тяжело дышал. За него сказал капитан:
– Значит, в нашем полку прибыло? – и не дожидаясь ответа Петра, продолжил: – Но учти – тебе будет очень тяжело. Тренировки и первоначальная учеба прерывается лишь после обморока ученика.
– Согласен, – кивнул головой Петр.
Пять лет он каждый день находился между жизнью и смертью, таким опасным было учение выходить победителем из самых невероятных ситуаций при ликвидации манекенов, охраняемых настоящими телохранителями. Лишь сначала на тренажерах применяли холостые и газовые патроны, а уже через полгода, когда отсеялось две трети «подопытных», телохранители стали применять боевые патроны, при чем, сами иногда страдали и погибали. Они тоже учились.
Так отсеялась еще половина, от оставшейся первоначальной трети. Но если две трети отсева перевели в дисбат надсмотрщиками, то последняя половина была попросту ликвидирована. И почти ни у кого из «подопытных» не было родителей или близких родственников. А если кто и был, то им пришли извещения о геройской гибели солдата во время тактических учений.
Сумасшедшая нагрузка на тело и начавшую коченеть душу, товарищ по несчастью Сергей, так же как и он попавший в эту нигде не прописанную часть, и появившийся в голове обнаглевший до невозможности тесть, совершенно отвлекли Петра от мыслей об Ирине. Сначала он о ней стал забывать, а потом ему показалось, что они были лишь немного знакомы. На этом он и остановился.
Но вот сейчас, медленно тащась по радиальной улице в сторону своей квартиры, неожиданно вспомнилось то, на что он наложил табу. И Петру стало плохо. Однако он благополучно добрался до своего дома, механически закрыл дверцу «Жигуля» на ключ, так же на автопилоте попал в квартиру, закипятил чайник и опомнился лишь тогда, когда обжег губы купеческим кипятком.
Съев после чая свою вечную сайру, Петр заторопился, потому что уже наступила вторая половина дня и небо затянуло тучами.
Он ехал за город, к не сгоревшему особняку, решив во что бы то ни стало добыть хоть крохотную информацию о том, почему для него каждое утро начиналось с тринадцатого октября. Петр очень четко ощущал окружающую действительность и верил, что все это происходит с ним в реальности, а не во сне.
Не доезжая ста метров до двухэтажной громадной дачи с высоченным забором, Петр спрятал машину под аркой разросшихся кустов, над грунтовой дорогой, вильнувшей с асфальта в лес. На столбе у калитки из прутьев окрашенных в черное и толщиной с палец, висел домофон с глазком видеокамеры и микрофоном-динамиком.
Петр неприязненно сморщился и решил не представляться. Подпрыгнув рядом с калиткой, ухватился пальцами за шершавый бетон забора, легко перенес свое не потерявшее силу и гибкости тело через преграду. Продравшись сквозь колючие кусты у забора, потопал к высоким стеклянным дверям виллы, отсвечивающих синим. Как он не оглядывался, собак не обнаружил. Очевидно хозяин особняка не выгонял своих защитников в непогоду на улицу. А с серого неба сыпала мерзкая водяная пыль.
Как только он поднялся на широкую площадку у входа, одолев восемь ступенек, стеклянные двери с шипением расползлись в стороны. Но за ними были вторые такие же двери, непрозрачные, зеркальные. Первые уже закрылись, а вторые медлили. Петр понял, что его изучают через стекло те самые двое горилл, решая: открывать или нет.
Двери зашипели и поползли в стороны. Очевидно телохранители бывшего кадровика не восприняли посетителя всерьез. А зря. Петр вошел в просторный, знакомый вестибюль и увидел перед собой двух амбалов, молча ожидавших объяснений. Ни слова не говоря, он сделал к ним незаметный шаг, и два раза стремительно крутнувшись на левой ноге, кувыркнул обоих на пол, попав ребром подошвы под ухо каждому.
– Похвально, похвально, – услышал он надтреснутый старческий голос из динамиков сверху.
Не медля, Петр быстро поднялся по широким ступенькам на второй этаж, держа в левой руке нож с ядовитыми стрелами, а в правой кастет, из вентиля от водопроводного крана. Но собак не было. Они находились рядом с хозяином за третьей по счету дверью, которые Петр открывал, продвигаясь по длинному балкону опоясывавшего треть дома изнутри.
Седой старикашка сидел за широким столом в огромном кресле, рядом с ним на полу тяжело дышали два бульдога, роняя слюни на пол.
– Я ожидал вашего визита, – сообщил хозяин и жестом пригласил Петра занять место в кресле по другую сторону стола. Все стены кабинета были превращены в книжные шкафы, заполненные до отказа толстыми томами с золотыми буквами. В углах кабинета стояли четверо рыцарских лат, которые при первом визите Петр не заметил. На паркетном блестящем полу, у затемненного окна стояла кадка с двухметровой пальмой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
