Колокольчик задребезжал и снова умолк. Гурон, изловчившись, зажал его подбородком.
—Нечестно!— закричали ему, и он отпустил звякнувший колокольчик.
Грош встал, соображая. Тот, на веревке, перемещался гораздо уверенней его — он зрячий. Ходить так по кругу — между ними все время будет столб — дорожку в бетоне протопчешь, не поймаешь. Но зато тот привязан, значит, надо начать со столба. Грош двинулся прямо, шаря руками, нащупал столб. Вот и веревка... Гурон взмахнул связанными руками, веревка захлестнула Гроша, и противник несколько раз обежал вокруг, приматывая к столбу неудачливого охотника. Грош напрасно дергался и размахивал ножом.
—Этот гуронский воин проявил выдержку и ловкость и достоин нашего уважения. Отпустить! Второго связать, мы уведем его с собой в деревню.
Великий советник подозвал Красного Лиса: надо посмотреть, все ли в порядке в боевой деревне, для охраны которой оставались несколько воинов.
У тотемного столба возились Ашот Шаман и радист.
Красный Лис сел у своего вигвама, потом лег, ощущая тяжкую усталость. Не было сил шевельнуться. Самый завалящий гурон взял бы его сейчас голыми руками.
* * *Ужин поспел с опозданием.
—Вождей своих жуйте! — кричали поварихи с нотками истерики.— Тех, кто эти безобразия придумал!
Последние остатки ужина унесли в деревню троих пленным: Грошу, Трехглавому Змею и физруку. Ашот Свисток, поужинав, подмигнул охране, сказал:
— В кусты, сам понимаешь... На две минуты.
—Дайте честное слово, что не убежите!— потребовала охрана.
—Конечно, честное слово.
На всякий случай Красный Лис двинулся в обход. И с яростью вскрикнул: впереди мелькнула согнутая спина. Ашот Свисток прыгнул через забор и скрылся в лагере.
Вот оно «честное слово» лживого гурона!
Красный Лис бежал по лагерным аллеям. Сейчас он ворвется к физруку и вцепится в него. Пусть потом делают с ним, что хотят: бьют, гонят из лагеря.
Комната физрука была заперта, в окнах темно. Вырыть бы ловушку у дверей, накидать везде отравленных колючек, подложить в постель бомбу... Вражина!
Из деревни донеслись голоса барабанов, позвали вождя, верного делу племени, к вигвамам.
В лагере зажигались огни. Отряды строились на линейке, собираясь в гости к апачам, на вечерний праздник Победы.
* * *Чем больше вода остывала и холодила тело, тем больше Маломёд мрачнел и раздражался.
Время от времени над баком возникал Монахов и насмешливо спрашивал:
- Сидишь?.. Кругом тихо, будто в пустыне, а ты все сидишь.
- Лучше немного пересидеть, чем недосидеть.
- От индейцев спасешься, как раз на радикулит наскочишь!..
- Это мое личное дело, — говорил он. — Уйди, дед!
По правде сказать, Маломёд и сам уже не понимал, почему он не вылезает. Из упрямства, что ли. Никто его не ищет, не нужен он никому. Вон уже и звезды проступили...
Когда Маломёд ворвался в столовую, вид у него был, как бы сказать, игривый. Брюки прилипли к ногам, живот рельефно круглился под мокрой рубашкой.
—Подавай котлеты, бульоны, каши! — закричал он.— Сегодня у вас ничего не пропадет. Мечи все на стол!
Повариха сердито оглядела его.
—Нету.
Маломёд, еще не понимая, сглотнул.
- Как нету?
- А никак нету. Хоть так, хоть эдак — нету.
- Почему нету?— прошептал Маломёд.
- Апачи неумытые все пожрали!— плачущим голосом закричала повариха.— И остатки с собой унесли! Мы! Повара! Сидим голодные! Понятно?
Маломёд отошел от окошка. В животе было пусто и гулко, как в индейском тамтаме. Значит, апачи все съели и еще с собой утащили? Все съели?! Еще и с собой утащили?! Ну!!!
Сейчас они, бессовестные, узнают, как оставить вожатого Маломёда без ужина.
* * *Месяц зарумянился от искр апачских костров.
Под пологом желтого шатра находились почетные гости племени. Среди них и солдаты с лейтенантом.
У костров мелькали смуглые тела.
В центре деревни томились двое пленников.
На темном склоне шумели четыреста детей. В деревню апачи не пустили, ничего интересного у них не происходит. Кое-где слышится барабанный бой и у костров пляшут, но это же совсем не то — веселят только сами себя.
В костры больше не подкладывали, в лощине стано-лось сумрачно. Но вот гулко ударил тамтам, призывая всех к тишине и вниманию. Из шатра вышел Великий советник. Красные блики угасающих костров освещали его широкую спину. Великий советник смотрел в сторону холма с тотемным столбом.
—Манито! Великий Манито!
С дерева на круче сорвался огонек, чиркнул по воздуху, как блуждающая звезда, и ушел в подножие холма. И холм вспучился, окутывая густым дымом. От его серых, все более уплотняющихся клубов казалось, что холм начинает отрываться от земли и уже колышется, превращаясь в призрак огромного шатра. И вот снизу шатер окрасился в розовое, потом в красное, в пурпур.
—И-и-и!— ахнули склоны.
Дым рванулся и ушел вверх, и вокруг холма с гудением поднялся огонь. Ярко высветилось коричневое лицо с глазами, сверкавшими так, будто они горели изнутри.
Кольцо пылало с минуту, потом огонь опустился. Сверху было похоже, что на холм надет широкий раскаленный обруч.
—Нет, Манито!— закричал Великий советник.—
Оставь свою злобу! Наши вигвамы полны гостей, у нас
на сердце покой. Яви нам другое лицо!
Барабаны молчали. Лишь изредка большой тамтам издавал отрывистый стук.
Внутри холма зашипело, брызнули искры и по обеим сторонам тотема из земли вырвался ослепительный свет. Он все рос, рос, поднимался двумя прямыми столбами. Лощина озарилась. Огненные колонны поднялись выше орла и сомкнулись над ним. Орел под этой сверкающей солнечной аркой поседел.
И на белом лице Манито потухли злые глаза.
Столбы разошлись, покачиваясь, ушли в холм. Но даже и полностью втянувшись в землю, они еще выбрасывали дрожащий свет. С шипеньем вылетали крупные искры.
Великий советник пронес по светящемуся холму стакан с молоком и помазал губы бога.
—Пусть тебе снятся мирные сны, Манито! Так хочет твой народ.
И вдруг:
—И вы спите спокойно, дети мои!
Голос был сильный и глухой, и слышался будто из холма. Великий советник уронил стакан и прошептал, держась за сердце:
—Эго ты сказал?
(Автору хотелось бы продолжить: «Столб кивнул». Но нужно писать правду: столб стоял столбом. В стороне Ашот Шаман усмехнулся и одобрительно взглянул на радиста, ты свободен).
Ашот Шаман выбежал к шатру с копьем, кончик которого пылал. Размахивая копьем так, что оно гудело и описывало огненные круги, шаман закричал:
— По обычаю племени жизнь двух последних пленных принадлежит шаману. Отдайте их мне — какие они толстенькие, жирненькие — я их зажарю!
—Где? — раздался еще более громкий крик и со склона скатился вожатый Маломёд.— Где толстенькие, жирненькие? Давай сюда!
Гречко при виде Маломёда побледнел, отодвинулся за вигвам и нащупал в траве лук. Потрогал пальцем тетиву и наложил на нее стрелу...
Ашот Шаман невольно попятился от яростно напиравшего на него Маломёда и зашипел:
- Что тебе нужно, бочонок?
- Все съели?! Еще с собой унесли?! Давай, пока добрый! Иначе ни за что не отвечаю!
Ашот Шаман показал на пленных и пожал плечами.
—Бери!
Маломёд уже справился с минутным безумием и застыдился до того, что перестал даже ощущать голод. «Бери...— бормотал он, развязывая Гроша и незнакомого детину со змеиными головами на груди.— А это разве еда?»
Гречко отложил лук и выполз из-за вигвама.
Костры погасли.
Апачи сместились на один край, там загорелся яркий огонь. От него по лощине заструился огненный ручей. Барабаны заполнили ночь грохотом. Горящий ручей катился все стремительней. Индейцы бежали, подпрыгивая в такт, держа в левых руках копья, в правых факелы. Тела воинов блестели под факелами. Ручей раскачивался, изгибался и, достигнув края лощины, повернул обратно.
Умолкли барабаны. Индейцы остановились. И раздались жужжащие звуки струн.
Ашот Шаман пел песню их племени — гимн мужественному апачу, погибающему в степи от ран. У него лишь одна просьба — чтобы кто-нибудь на земле помнил его имя.
Десять солдат, вскинув автоматы, выстроились у желтого шатра. По негромкому приказу лейтенанта, как память о погибшем воине, коротко и гулко ударили автоматы.
Угасли факелы. Воины устало опирались на копья.
—Мы прощаемся, бледнолицые друзья! Апачи всем желают спокойной ночи! Мы на страже вашего мирного сна!
Боевую деревню сняли в пять минут. Залили кострища. Перенесли все в лагерь и побежали в душевые.
Красный Лис сказал своим:
— Физрук от нас позорно удрал, мира с гуронами не заключили — я продолжаю войну.
