Но потом привыкаешь. Когда наши волынщики впервые продемонстрировали свои коленки перед всем оркестром и выдули «Мертвых Аламейна», мои волосы встали таким дыбом, что даже головной убор подняли. От таких песен слезы наворачиваются на глаза.
Конечно, оркестр на марш-бросок не берут. Тубам и басовым барабанам приходилось оставаться в лагере, потому что музыкантам нужно тащить еще полную выкладку, как и всем остальным, так что они берут с собой что-нибудь не слишком крупное. Но в мобильной пехоте отыскались инструменты, о существовании которых я даже не подозревал. Например, маленькая такая коробочка, не больше губной гармошки, электронная, а звук у нее, как у трубы. Приходит команда оркестру (а ты топаешь куда-то к горизонту), каждый музыкант, не останавливаясь, достает инструмент, товарищи расступаются, пропуская парня, он бежит в голову колонны, пристраивается за ротным знаменем и начинает дудеть.
Помогает.
Оркестр отстал, музыку почти не было слышно, мы перестали петь, потому что для этого нужно дыхание, а его почти не оставалось.
Я вдруг понял, как мне хорошо.
Попытался придумать причину для хорошего настроения. Может, потому что до лагеря часа два ходу, а там я смогу уволиться?
Нет. Когда я решил уволиться, мне действительно в некоторой степени стало спокойно, улеглись мои внутренние распри, и я смог заснуть. Нет, что-то другое, я никак не мог понять.
А потом все стало ясно. Я одолел перевал!
Я прошел его. Одолел, и теперь мне было легко. Прерия была плоская, как блин, но ощущение у меня было такое, будто я взобрался на гору и уже готов повернуть назад. А потом, по-моему, когда мы пели, я прошел перевал и теперь спускался вниз. Снаряжение стало легче, тревоги разлетелись.
Когда мы попали в расположение части, я не пошел говорить с сержантом Зимом; мне было не нужно. Это он заговорил со мной, махнув рукой: подойди, мол.
— Да, сэр?
— Вопрос личный... можешь не отвечать, если не хочешь.
Сержант замолчал, а я спросил себя: не заподозрило ли начальство, что я подслушивал, как его дрючили. Я затрепетал заранее.
— Тебе письмо сегодня пришло. Я заметил... случайно, чисто случайно, не мое дело. Но... имя и обратный адрес. Кое-где это обычное имя, встречается часто, но... вопрос личный, нет нужды отвечать... случайно, у человека, который написал это письмо, не ампутирована левая кисть?
Я почувствовал, как у меня отвисает челюсть.
— А вы откуда знаете?., сэр...
— Я был рядом, когда он ее потерял. Это же правда подполковник Дюбуа? Правда?
— Так точно, сэр. Он преподавал мне историю и философию морали в старших классах.
Кажется, я впервые ухитрился произвести впечатление на сержанта Зима. Брови у него приподнялись примерно на одну восьмую дюйма, даже глаза чуть-чуть расширились.
— Ah so! Тебе просто невероятно повезло,— он помолчали добавил: — Будешь отвечать ему... если не против, припиши, что кадровый сержант Зим шлет поклон.
— Есть, сэр. И... знаете, кажется, он и вам передавал привет, сэр.
— Что-о?!!
— Э-э... я не уверен,— я вытащил письмо и прочитал: — «А если повезет встретить кого-нибудь из моих прежних товарищей, передай им мой горячий привет». Это ведь вам, сэр?
Зим тяжко задумался, глядя сквозь меня на что-то неведомое.
— А? Да, мне... среди прочих. Спасибо тебе,— и сменил тон.— Девять минут до построения! А ты еще не был в душе и не переодет! Бего-ом!!!
7
Каждый глупый новобранец думает о смерти,
И «медвежья болезнь» ему кишки вертит.
Все кругом его пинают и ругают матом.
Но однажды рано утром встанет он солдатом,
Отряхнет как шелуху болтовню пустую,
Делом он наполнит день свой — службу строевую.[7]
Редьярд Киплинг
Больше об учебке рассказывать нечего. Большей частью — просто работа, но я приноровился; о чем тут говорить?
Но хочу упомянуть скафандры, отчасти потому, что меня они восхищают, а еще потому, что из-за них я влип в неприятности. Никаких жалоб — я заслужил.
Пехотинец живет с боевым скафандром, как парни из К-9 живут со своими псами. Доспехи — половина причины, по которой мы называем себя мобильной, а не просто пехотой. Вторая половина — звездные корабли, которые нас сбрасывают, и капсулы, в которых мы высаживаемся. Наши боевые доспехи дают нам зрение позорче, слух чутче, спины посильнее (чтобы нести оружие и боезапас), ноги покрепче, мозги побыстрее (мозги в военном смысле; человек в доспехах может быть глуп, как любой другой, только лучше — не надо), огневую мощь повнушительнее. Плюс большую выдержку и меньшую уязвимость.
Боевой скафандр — не космический, хотя может и служить таковым И не доспехи, хотя рыцари Круглого стола были защищены куда хуже нас. Это не танк, но один пехотинец может заменить собой танковую дивизию или справиться с ней, если найдется глупец, который выставит танки против мобильной пехоты. Скафандр—не корабль, хотя умеет летать, немножко. С одной стороны, ни космические, ни атмосферные средства передвижения не справятся с пехотинцем в доспехе, разве что устроят ковровое бомбометание. Все равно что спалить дом, чтобы убить блоху. С другой стороны, мы умеем вытворять такое, чего ни один корабль, воздушный, подводный или космический, не умеет.
Существует дюжина прочих способов массового уничтожения на расстоянии. Корабли, ракеты того или другого класса, катастрофы столь масштабные, столь неразборчивые, что война заканчивается, когда народ или планета перестают существовать. Но мы занимаемся другим. Мы делаем войну личностной, как удар в нос. Мы действуем избирательно, создавая давление в строго определенной точке и на строго определенное время. Нам никогда не приказывали спуститься и убить — или захватить — всех рыжеволосых левшей в заданном округе, но, если прикажут, мы сможем. И сделаем.
Мы — парни, которые отправляются куда нужно в нужное время, занимают определенный район, закрепляются, выковыривают противника из укрытий и заставляют его сдаться или умереть. Мы — проклятая пехтура, грязные сапоги, гусиные лапы, пончики, пешки, которые идут туда, где сидит враг, и лично с ним разбираются. Мы меняем оружие, но не суть профессии. По крайней мере за пять тысяч лет с тех пор, как пехтура Саргона Великого* заставила шумеров кричать: «Дяденька, больше не буду!», ничего не изменилось.
Может, когда-нибудь научатся обходиться без нас. Может быть, какой-нибудь чокнутый гений с миопией, высоким лбом и кибернетическим мозгом изобретет орe;ие, которое сможет забраться в нору, вытащить противника, заставить его сдаться или умереть... не положив при этом кучу собственного народа, которого держат в заложниках. Не мне знать. Я не гений, я — мобильная пехота. К тому времени, когда построят машину, которая сможет нас заменить, мои товарищи справятся с работой... ну и я чуть-чуть помогу.
А может, когда-нибудь все вдруг станут милыми и порядочными, и мы, как поется в той песенке, «позабудем ратный труд». Может быть. Может, однажды леопард смоет пятна со шкуры и начнет работать коровой. Не мне знать. Я не преподаю космополитику, я — мобильная пехота. Когда правительство говорит мне идти, я иду. А в промежутках отдыхаю.
Но машина нам на замену еще не построена, хотя кое-что нам в помощь уже изобрели. Боевой скафандр, например.
Нет нужды описывать, как он выглядит, изображений полно. Надень его, будешь похож на стальную гориллу, вооруженную оружием таких же горилльих размеров. Может, поэтому сержанты практически каждое свое обращение к нам начинают со слов: «Вы, гориллы...»? Хотя сержанты в легионах Цезаря, похоже, пользовались тем же самым эпитетом.
Но скафандр мощнее гориллы. Если пехотинец в доспехе сожмет гориллу в объятиях, обезьяна умрет; ее раздавит, а скафандр и солдат не пострадают.
«Мускулы» — псевдомускулатура — не новость, весь фокус в контроле над ними. Его изобрел настоящий гений, тебе не нужно контролировать скафандр, его нужно просто носить, как одежду, как собственную кожу. Любой корабль нужно учиться пилотировать; на это требуется много времени, новые набор реакций, искусный образ мышления. Даже езда на велосипеде требует определенных умений, весьма отличающихся от ходьбы. То же самое с кораблями... мамочка! Да я столько не проживу! Звездолеты — для акробатов с мозгами математиков.
А доспех просто носишь.
При полной загрузке в нем две тысячи фунтов, но, едва натянув его, ты готов ходить, бегать, прыгать, ложиться, брать яйцо, не разбив его (требует практики, как и все остальное), плясать джигу (если умеешь танцевать ее без скафандра) — и прыгнуть через дом и приземлиться мягче перышка.
Секрет в отрицательной обратной связи и усилителях.
Только не просите набросать схему скафандра; не смогу. Но насколько я понимаю, даже лучшие скрипачи не сумеют сделать приличную скрипку. Я могу проводить техобслуживание скафандра в полевых условиях, даже полевой ремонт, знаю наизусть триста сорок семь пунктов выведения из консервации для готовности к носке, а чего еще требовать от тупого пехотинца? Если мой доспех действительно «заболеет», я вызову доктора — доктора наук (электромеханическая инженерия) в чине лейтенанта флота, то есть капитана по нашим меркам. На каждом десантном транспорте есть такой. И даже при штабе каждой учебки, куда они идут крайне неохотно, ведь такая судьба для флотского — хуже смерти.
