– И почему вы все это время молчали?
– Не было удачного случая. Хотя я однажды писал в Хайфу профессору Боннеру. Я нашел его через еврейское агентство.
– Мне об этом ничего не известно.
– Монтекки выслушал бы Капулетти с большей вероятностью, нежели Боннер-Ретенбаха. Профессор просто ответил, что ради своей дурацкой диссертации я не должен ворошить кости невинноубиенных, и дал понять, что вопрос закрыт.
– Он такой, – кивнула я.
– Так вы все-таки знакомы?
– Это мой дедушка.
– Я почему-то так и подумал.
– Итак, ваше желание исполнилось, я – Боннер, и я готова вас слушать.
– Это можно воспринимать, как начало примирения двух благородных домов?
– Пока нет, но мне нужен материал.
– И на том спасибо, – покорно согласился он и положил передо мной очень старую толстую тетрадь в кожаном переплете.
– После расстрела сына моей прабабке были переданы его личные вещи, среди которых оказался этот дневник, Христиан вел его с момента вступления в гитлерюгенд и до своего последнего дня. Она, скорее всего этого не читала, ей было не до этого – гибель сына, депортация венгерских немцев, тяжелые послевоенные дни, все это навсегда вышибло её из колеи. Но меня в свое время он просто спас.
– Спас?
– Я знаю, что родственников не выбирают, но с детства очень тяготился родством с фашистом. Дневник Христиана хранился в сейфе у отца, в принципе, это был типичный скелет в шкафу, на который в своё время ни у кого не поднялась рука, но и упоминать о нем в семье было не принято. Однако он настолько овладел моим сознанием, что лет в шестнадцать я все-таки собрался с духом, вытащил его и прочитал, иначе умер бы от аутосиннои. Я был готов ко всему, даже к тому, что мне станет еще тяжелее, лишь бы не находиться больше в неведении. Можно сказать, что после прочтения у меня с души упал огромный груз.
– Здесь по-немецки.
– Об этом я уже позаботился.
На столе появилась новенькая черная папка. Страницы дневника были скопированы на обычном ксероксе, и под каждой из них стоял английский перевод, вот ведь немецкая обстоятельность…
– Скажите, Клаус, зачем я вам? Если вы считаете, что эти записи настолько уникальны, то дневник можно опубликовать в качестве мемуарной литературы. Если это…
– Если это мне по карману?
Похоже, я оценивающе окинула интерьер, и он поймал этот взгляд.
– Я так не сказала.
– Тривиальные мемуары вряд ли кого-нибудь заинтересуют. Хотя это мне действительно доступно, я фрилансер – по приглашению читаю лекции и в университете Этвеша и в менее крупных, иногда пишу очерки в исторических изданиях. За это неплохо платят.
– Так он студент?
– Кто?
– Архивариус, который меня сдал.
– Ах, Жига, надеюсь, к нему нет претензий?
Я взяла со стола черную папку.
– Еще не знаю…
Здравствуй, дорогой дневник! Меня зовут Христиан Рейтенбах. Я немец! То есть я хочу сказать, что я истинный немец, и это подтвердили, теперь у меня есть удостоверение фольксдойче! Мне посчастливилось родиться на заре новой прекрасной эпохи, современником Великого Пророка Адольфа Гитлера и стать одним из его апостолов…
…Класс! В чувстве юмора доктору истории точно не откажешь…
…Сегодня я ощутил нечто, доселе невероятное, и сразу спешу рассказать. Моё прошение о вступлении в Фольксбунд удовлетворено, и я принят в качестве стажера. Когда я об этом услышал, я почувствовал какое-то внутреннее единение с Великой Германией. Это трудно описать, но потрясающе. Мой друг Ганс, похоже, чувствовал то же самое, мы посмотрели друг на друга и заулыбались от счастья.
Восторженный писк экзальтированного дурака, как я и предполагала. Да каждый второй немецкий офицер в то время вел такой дневник. Определенно, зря теряю время. Завтра надо поехать в университет Земмельвейс, может, посчастливится найти и застать в живых каких-нибудь подруг моей тетушки. Хотя и это, честно говоря, маловероятно…
Я разочарованно бросила папку на стол, тонкие листочки разлетелись в стороны, и я вздрогнула, потому что увидела маму. Только какую-то другую, не такую нарядную и уверенную. Да это же Агнеш! Действительно, сходство поразительное.
Наверное, Христиан однажды долго смотрел на неё, а потом нарисовал портрет по памяти и украдкой любовался. Так же как я любовалась Шломо…
Я аккуратно сложила листы обратно, а мурашки продолжали бегать по спине. Значит, он действительно любил её, нелюбимых не рисуют. И что потом?
Струсил и предал искреннее чувство? Погубил любимую?
Или тут что-то другое?
Хотя зачем я гадаю, ответ же передо мной.
Я пролистала несколько страниц восхваления великой Германии…
…Сегодня мы узнали о казни членов группы Белая Роза. Кажется, это студенты, распространявшие антифашистские листовки. Ганс назидательно сказал: «Так будет с каждым, кто посмеет усомниться в идеях фюрера». Удивительно, насколько Ганс сильнее меня духом. А меня как назло терзают недопустимые сомнения – а что же двигало этими людьми? Вдруг получится как однажды с Джордано Бруно – человека казнили, а он был прав. И вошел в историю. Я спросил у Ганса, что он об этом думает, конечно, очень осторожно спросил. Но оказывается, Ганс не знал, кто такой Джордано Бруно. Прямо так и сказал – «знать не знаю и итальяшками не интересуюсь!» – «Но ведь итальянцы наши друзья, основоположники фашизма». – «Что!? – закричал Ганс. – Немцы – вот основоположники фашизма!» Ганс, конечно, из бедной семьи и не получил хорошего образования, зато он настоящий бескомпромиссный фашист, у меня нет такого стержня.
Представляешь, дневник, Ганс только что спросил у меня, как правильно пишется – «навернека» или «наверника», вот бестолковый! Мы с Гансом решили в свободное время вести дневники для потомков. На эту идею меня натолкнуло прочтение «Михаэля», и Ганс с энтузиазмом поддержал моё предложение. Если уж мы стоим у истоков новой, прекрасной эпохи, то должны записывать всю правду, как она есть. Я допускаю, что спустя много лет не искушенные еврейским влиянием солдаты и офицеры Рейха будут гораздо сознательнее нас, но если кто либо из потомков прочитает этот дневник, надеюсь, он окажется снисходителен. И все же я должен предотвратить недоумение потомков от мне самому неприятного сарказма, но что делать, если Ганс и правда бывает временами на редкость смешон. Вообще-то я должен благодарить небеса, за то, что у меня такая замечательная семья. Мой отец, истинный ариец, человек высокообразованный и очень рассудительный, даже самые труднодоступные вещи после разговора с ним для меня всегда становились понятными. Я в такие минуты даже испытывал легкое недоумение – как же это я сам не понял… Мой дед со стороны мамы, истинный ариец, в юности писал стихи и среди друзей считался настоящим поэтом, он был на редкость красноречив, мама пошла в него. Об отце, например, она говорила: «Он умеет помещать хаотично разбросанные мысли в один удобный сосуд». Это он, действительно, умел! У него даже был свой собственный взгляд на наказания – когда я в чем-то был неправ, он не кричал и не хватался за орудия бичевания, а помогал мне найти ошибку во всей череде поступков и исправить её. Разумеется, я не мог всех их подвести и вырасти тугодумом. Книги доктора Геббельса я изучил без особого труда, но зато с особым пристрастием. Его сочинения потрясли меня! Вместе с Библией, «Майн Кампф» и «Так говорил Заратустра» я считаю их своими настольными книгами. Пристрастие в изучении чего-либо мне тоже привил мой отец, я хорошо запомнил этот разговор. Отец очень любил одну непонятную фразу – «из ложной посылки рождается неверный вывод». Я однажды попросил объяснить, и отец, как всегда «поместил хаотично разбросанные мысли в красивый сосуд». Он рассказал, что правильный вывод человек сделает, только тщательно взвесив и сопоставив все имеющиеся факты, а если он начнет принимать все на веру и делать поспешные выводы, то ничего хорошего из этого не выйдет. А потом отец улыбнулся и добавил «Всегда будь точен, ты же немец!» Наверное, отец уже тогда понимал превосходство немцев над остальными. Хотя он читал эти мерзкие еврейские книги и даже считал многие из них очень содержательными. Хотел бы я знать, что эти опасные сочинения содержали, если даже такой сознательный человек, как мой отец, угодил в их ловушку. Мы поистине счастливейшее поколение, ведь у нас есть доктор Геббельс, научивший нас гордости за свой великий народ. В принципе он поступил именно так, как учил меня отец. Он проделал очень кропотливую работу, чтобы докопаться до истины, чтобы донести её до молодежи. Например, он говорит: «Христос – первый по размаху противник евреев. Он объявил им войну. Поэтому еврейство убрало Его с дороги». А ведь так оно и было, Христос не мог быть евреем, он был их врагом, значит мы, христиане, тоже можем смело назвать евреев своими врагами. Как бы я хотел, чтобы отец смог прочитать труды доктора Геббельса. Он заслуживал это, как никто другой.
