― Несчастные! Ослепленные! Вы говорили в лесу не со мной, а со злобным демоном, с самим Тифоном, который вовлек вас в свою дьявольскую игру, раскрыв вам роковую тайну ящичка с филейным вязанием! Но самому себе в ущерб он сказал больше правды, чем хотел. Пусть нежные ручки дам вяжут филе, пусть будет поймана пестрая птица, однако услышьте настоящую загадку, решение которой снимет с принцессы Мистилис заклятие!»
Дойдя до этих строк, старичок умолк, поднялся с места и обратился к куколкам, лежавшим среди полукружия дам на порфировом алтаре:
― Славная венценосная чета, дорогие король Офиох и королева Лирис! Благоволите наконец принять участие в нашем паломничестве, облачившись в скромное дорожное платье, которым я вас снабдил. Я, ваш друг Руффиамонте, исполню то, что обещал!
Руффиамонте повернулся к окружающим его дамам и сказал:
― Вам пора прекратить вязание и повторить таинственные слова великого приговора, которые изрек маг Гермод, когда стоял в чудесной чашечке лотоса.
И пока Руффиамонте отбивал такт серебряной палочкой, сильно ударяя ею по раскрытой книге, дамы, поднявшись со своих мест и еще теснее окружив мага, хором прочли следующие стихи:
Где та страна безоблачной лазури,На чьей земле благоухает счастье?Где город пестрых толп, что, балагуря,Спешат в веселии принять участье?Где круглый, как яйцо, мирок фантазий,Нас покоряющий своею властью?Где власть волшебного разнообразия?Кто этот «я», который в состояньеРодить «не-я» в неистовом экстазеИ выискать блаженству оправданье?
Страна и город, мир и «я» ― все этоПриобрело невиданную ясность,И «я», отказывавшийся от света,Свою осознает к нему причастность.И правда жизни обретает силу,Отвергнув ложной мудрости опасность.Все тайны мира настежь отворилаВолшебная иголка чародея.Кто сгонит сладкий сон тяжелокрылыйС четы супружеской, тот всех мудрее.
Вновь расцветает Урдар знаменитый.Источник чистый блещет, как зерцало,И цепи демона теперь разбиты,Из глубины блаженство вновь восстало,Исчезли муки в волнах наслаждений,И от восторга грудь затрепетала.Но что за луч мерцает в отдаленье?Кто это там народу объявился?То королева вышла из забвенья.И найден «я». И Гермод примирился.
Тут страусы наперебой с маврами подняли крик, перемежавшийся пронзительным писком множества других диковинных птичьих голосов. Громче всех, однако, кричал Джильо; словно очнувшись от оцепенения, он обрел полное спокойствие: ему казалось сейчас, будто он присутствует на каком-то бурлескном спектакле:
― Тысяча чертей! Что это такое? Бросьте наконец беситься! Прекратите всю эту чертовщину! Будьте же разумны, скажите, где я могу найти светлейшую принцессу, прекрасную Брамбиллу? Я, Джильо Фава, знаменитейший в мире актер, которого принцесса Брамбилла любит и собирается удостоить высокой чести... Да слушайте же меня! Дамы, мавры, страусы, не давайте себя дурачить всеми этими глупостями. Я знаю все лучше, чем ваш старик, ибо я не кто иной, как белый мавр!..
Но как только дамы наконец увидели Фаву, они залились долгим, пронзительным смехом и набросились на него. Джильо сам не мог понять, почему его вдруг обуял ужасный страх, и он всеми силами старался от них увернуться. Это ни за что бы ему не удалось, не догадайся он широко раскинуть плащ и взлететь под самый купол. Тут дамы принялись гонять его из стороны в сторону, бросая в него большими платками, пока он, обессиленный, не свалился. Они накрыли его с головой филейной сеткой, страусы принесли большущую золоченую клетку и безжалостно заперли в нее Джильо. В ту же минуту светильник погас, и все как по волшебству исчезло.
Клетка стояла на большом открытом окне, и Джильо мог глядеть на улицу: толпы людей, устремившихся в театры, в остерии, схлынули, и потому на улице не было ни души ― бедный Джильо, втиснутый в свое узилище, пребывал в безнадежном одиночестве.
― Так вот оно, долгожданное счастье! ― печально воскликнул Джильо. ― Неужели меня обманет и нежная, дивная тайна, скрывшаяся во дворце Пистойя? Я видел здесь тех же мавров, дам, тюльпанного старичка, страусов, которые прошли тогда в узкие ворота дворца. Но сегодня среди них не было мулов и крошечных пажей в камзольчиках из пестрых перьев. Не было и принцессы Брамбиллы, предмета моей горячей страсти, моей пламенной любви. О Брамбилла! Брамбилла! в этом позорном заточении я должен прозябать и никогда не придется мне играть белого мавра! О! О! О!
― Кто там так жалобно скулит? ― послышалось с улицы. Джильо мигом узнал голос старого шарлатана, и в его смятенной душе зажегся луч надежды.
― Челионати! ― живо откликнулся он. ― Дорогой синьор Челионати, вас ли я вижу в лунном свете? Я сижу здесь в клетке, в самом отчаянном положении. Меня заперли, точно птицу. О боже! Синьор Челионати! ― вы отзывчивый человек и не покинете ближнего в беде; вам подвластны волшебные силы, помогите мне, вызвольте из постыдного мучительного плена. О свобода, бесценная свобода, кто тебя больше ценит, чем несчастный, сидящий в клетке, пусть даже золотой?
Челионати громко рассмеялся, потом сказал:
― Это, Джильо, вам в наказание за проклятую вашу глупость, за все ваши нелепые фантазии! Кто вам велел заявиться во дворец Пистойя в таком безвкусном маскараде? Как вы смели вторгнуться в общество, куда вас не звали?
― Как? ― возмутился Джильо. ― Прекраснейший наряд, единственный, в каком я счел достойным предстать перед принцессой Брамбиллой, вы называете безвкусным маскарадом?
― Да ведь именно этому красивому наряду вы и обязаны тем, что с вами так дурно обошлись.
― Но разве я птица? ― с негодованием и гневом воскликнул Джильо.
― Во всяком случае, ― продолжал Челионати, ― дамы приняли вас за птицу, притом такую, какой они жаждут обладать, а именно за желторотого птенца!
― О боже! ― совсем вышел из себя Джильо. ― Я, Джильо Фава, знаменитый трагический актер, белый мавр ― желторотый птенец?
― Ну, синьор Джильо, ― отозвался Челионати, ― наберитесь терпения, если можете, спите спокойно! Кто знает, что хорошенького принесет вам завтрашний день!
― Сжальтесь! ― закричал Джильо. ― Сжальтесь надо мной, синьор Челионати, освободите меня из проклятого заточения! Никогда в жизни не переступлю я больше порога этого проклятого дворца!
― По правде говоря, ― откликнулся шарлатан, ― вы совсем не заслуживаете сочувствия, ибо пренебрегли всеми добрыми советами и готовы были кинуться в объятия моему смертельному врагу, аббату Кьяри, который, да будет вам известно, своими бездарными стихами, полными лжи и фальши, и вверг вас в эту беду. Но, в сущности, вы не плохой малый, а я добрый, мягкотелый дурак, что не раз уже доказывал, и потому постараюсь спасти вас. За это, надеюсь, вы завтра купите у меня еще пару очков и слепок с ассирийского зуба.
― Куплю все, что вам угодно, только освободите меня! Я здесь почти задохся. ― Так говорил Джильо, и шарлатан, поднявшись к нему по невидимой лестнице, открыл большую дверцу клетки, сквозь которую пытался протиснуться злополучный желторотый птенец.
В эту минуту во дворце поднялся беспорядочный шум: какие-то противные голоса завизжали, запищали, захныкали.
― Дьяволы преисподней! ― вскричал Челионати. ― Ваше бегство замечено, скорее уходите.
Отчаяние придало Джильо силы, он наконец протиснулся наружу; недолго думая, выбросился из окна на улицу, вскочил на ноги, не получив ни малейшего повреждения, и как ошалелый пустился наутек.
― Да! ― воскликнул он, все еще не помня себя от волнения, когда вбежал в свою комнатку и увидел дурацкий костюм, в котором боролся со своим «я». ― Да, нелепое бесплотное чудовище, которое лежит там, это мое «я», а роскошное одеяние принца злой дух украл у какого-то желторотого птенца и силой колдовства навязал мне, чтобы прекраснейшие дамы в роковом заблуждении приняли меня самого за желторотого птенца. Я знаю, что говорю бессмыслицу, но так оно и должно быть, ибо, в сущности, я сошел с ума оттого, что мое «я» бестелесно... Го! Го! Смело вперед, смело вперед, мое дорогое, прекрасное «я»!
С этими словами Джильо сорвал с себя роскошное платье, влез в свой нелепейший маскарадный костюм и побежал на Корсо.
