Оттепель — это не просто книга Ильи Эренбурга, давшая имя целой эпохе, но ещё и весна, ледоход, свежий ветер. Юность человечества. Культ молодости. Не той гламурно-рафинированной моложавости, как теперь, а именно свежести восприятия, физической бодрости, устремлённости за горизонт. Главное, ребята, сердцем не стареть! Нам не хватает чёткости и ясности, раз мы постоянно обращаемся к этике и смыслам полувековой давности. Это не похоже на обычную ретро-ностальгию — ретро подразумевает поверхностное скольжение, схватывание ярких деталей и последующее их препарирование. Здесь — глубже, тоньше и… печальней.
В Музее Москвы до 31 марта 2017 года работает широкомасштабная выставка, посвящённая Оттепели 1953-1968 годов. Явлена вся палитра тогдашнего бытия: книги, открытки, платья, кино, музыка, а ещё — пылесосы, плакаты, значки и вазочки. Нет деления на официоз и андеграунд — в едином творческом потоке неразличимы "конформисты" и "нонконформисты", а фотографии Никиты Хрущёва, устроившего памятный хэппенинг в Манеже, прекрасно монтируются с картинами его художественно-эстетических оппонентов. Переходя от стенда к стенду, мы начинаем проживать все эти события и годы — благо, среди гостей много людей старшего поколения. Кто они — бывшие стиляги или комсомольские активисты? Постаревшие "аксёновские мальчики" и "девочки-бабетты"? Физики и лирики, походники и скалолазки?
Что такое Оттепель? Это, прежде всего, новизна. Отсюда неистовое желание вышвырнуть на свалку мещанский комод, а вслед за ним — шторы, пуфики, круглый обеденный стол. В журнальных статьях пишется, что вся эта дребедень только собирает пыль, а пыль — символ застоя и духовной лености. Важны разговоры и мечты о будущем. Оно рисуется привлекательным и тёплым. Полдень, XXII век — все люди братья, а космос — наш. Сочиняются фантастические романы и повести — в них вся Вселенная говорит по-русски. Потому что мы — первые. Коммунистическая эстетика — лаконична, проста, возвышенна. В том нежном футуризме было очень много от 1920-х годов, поэтому из забвения выходят имена Константина Мельникова, Василия Татлина, Эль Лисицкого. На выставке представлены художественные опыты шестидесятников, навеянные супрематизмом и "ракурсами Родченко". Дворцы пионеров и автозаправочные станции проектируются в духе Ле Корбюзье. Абстракционизм отразился и на специфике тканевых узоров. Ругательное — с точки зрения советского агитпропа — слово "абстрактный" не употреблялось, и его меняли на "отвлечённый". Это выглядело следующим образом: "Новый характер — отвлечённые рисунки. В некоторых из них иногда бывает трудно определить, где конкретное изображение переходит в отвлечённый орнамент и становится как бы фантазией на тему геометрического рисунка, или изображение цветка, в котором цвета и линии утрачивают чёткость очертаний". Актуально звучат стихи Владимира Маяковского — младому поколению не терпится прокричать "О дряни", броситься на борьбу с новым Присыпкиным, развернуться в марше, чтобы плыть в Революцию дальше. Романтизация нашей Гражданской войны и тут же — восторженная любовь к Фиделю Кастро. За Коммунизм… без сталинизма. Сталинская эра малевалась не только жестокой и кровавой, но безудержно помпезной — с застывшей, мёртвой эллинской красой, версальскими балюстрадами, тоталитарной патетикой. Под стеклом — невзрачная брошюрка с титулом "Об устранении излишеств в проектировании и строительстве". Знаменитое Постановление № 1871 ЦК КПСС и СМ СССР от 4 ноября 1955 года, которое одномоментно положило конец Большому Стилю. Фотографии солнечных весёлых новостроек: стандартные дома, "хрущёвки" посреди нехоженых и неухоженных земель. Излюбленный приём: покосившиеся деревеньки и над ними — рассветно-розовый квартал очередных Черёмушек. Всё резко, ровно и без прикрас. Полагали, что жилище должно быть скромным, а человек — стройным. Популярный тип худенькой девушки и поджарого лёгкого парня — от осознания ценности минимализма. Всё лишнее — уродливо. Не только лишние украшения на фасаде, но и лишний вес. Любование минимализмом — в дизайне квартир и в модных тенденциях. Вот реконструированный уголок обычной квартиры (с ярким креслицем, тонконогим столиком и "двухголовым" торшером). А вот аккуратные мини-платьица для девочек-веточек. Мини-юбка появилась как ответ модельеров на минимализм в дизайне.
Оттепель — это постижение пространства, динамика, непоседливость: "Мы на край земли придём, / Мы заложим первый дом / И табличку прибьём на сосне". Романтика связана с передвижениями и освоением территорий. Конечно, вся эта суровая прелесть Братска и любовь к плацкартному времяпрепровождению — красивая ширма для государственных программ, а то и проблем. Целинный задор и таёжные романы — из фильмов и книг — на деле оборачивались разочарованием, а бывало — подорванным здоровьем и покалеченной судьбой. Тем не менее, поезд сделался одним из символов оттепели: "Я как поезд, что мечется столько уж лет / между городом Да и городом Нет. / Мои нервы натянуты, как провода, / между городом Нет и городом Да!" На выставке можно увидеть картины и фотографии, запечатлевшие перроны, платформы, вечерние электрички. Люди с рюкзаками, лыжами, вещами. Едут за туманом и за запахом тайги, за делами, за деньгами. Не ехать — пошло и стыдно. Только в путь, ибо "…нет дороге окончанья, есть зато её итог: дороги трудны, но хуже без дорог". Равнодушие к быту, интерес к впечатлениям. От преизбыточной любви к пространству — в бескрайний Космос. И даже пылесос теперь напоминает фантастический летательный аппарат!
Оттепель — это радушная открытость, в том числе и по отношению к западной цивилизации. Мы видим пригласительные билеты на Американскую выставку-59, плакаты, посвящённые Фестивалю, открытки, журнальные развороты, значки. Раритет — роскошный шёлковый фестивальный платок. Миру — мир! Следует догнать и перегнать. Войны не хотелось. Положительный герой Оттепели мог быть в джинсах, как, например, интеллигент Саша Привалов из "Понедельника…" братьев Стругацких: "В заднем кармане моих любимых джинсов, исполосованных "молниями", брякали старухины медяки". Гуру шестидесятников Василий Аксёнов описывал твисты со всей раскрепощённой порывистостью, свойственной его поколению: "Ребята танцуют, и ничего им больше не надо сейчас. Танцуйте, пока вам семнадцать! Не бойтесь ничего, всё это ваше — весь мир". У гостей выставки есть возможность изучить феномен советского твиста: послушать в специальной кабинке музыку, прочесть комментарий — из него становится ясно, что в СССР постарались "одомашнить" стильный танец, сделать его своим союзником.
В культовых книжках 60-х допускалось умеренное западничество: герой Аксёнова мог влюбиться в девушку, похожую на Брижит Бардо. Героиня Татьяны Дорониной из фильма "Ещё раз про любовь" имела право произнести фразу: а не пойти ли ей в манекенщицы? Советский человек не боялся гуманитарной диверсии со стороны Запада, он понимал, что все эти "бабетты" и твисты — наносное и преходящее. У тех же Стругацких (например, в "Стажёрах" или в "Хищных вещах века") капиталистический мир — отмирающий. Он ещё агонизирует, но уже готов. Его ценности — абсолютно безвредные, ибо лишены воли, энергии, будущего. И потому — не угрожающи. Ими даже можно попользоваться — не страшно. Не увлечёт, не уведёт от смысла жизни. Космический СССР говорил со всем миром с позиций личной правоты — Спутник, Гагарин давали на это моральное право. Поэтому юным героям "Июльского дождя" можно читать заграничные журналы и выплясывать буржуйский танец.
Герой Оттепели — обыкновенный человек, без эталонности, то бишь не лишённый грехов и огрехов. Лица — типовые: заводские парни, фабричные девчата, простоватые инженеры, скромные физики-лирики в ковбойках. Положительный персонаж заполучил право не быть идеальным — стюардесса Наташа остаётся на ночь у Евдокимова и тут же признаётся: "Я люблю тебя"; ребятки из "Я шагаю по Москве" почти бесцельно слоняются по городу; аксёновские мальчики-девочки срываются и едут к морю (а не на Целину!); "девчонка что надо" Юлии Друниной — крашеная модница в мини-юбке. Несовершенны, и кажется, что лишены стержня. Но — "…товарища спасая, "нигилист" погиб…". И девчонка из стихотворения Друниной — работяга и умница, а вовсе не стиляжка из Коктейль-Холла. Оказывается, можно не быть плакатным комсомольцем, чтобы войти в райские врата Коммунизма.
Разбитные красотки Юрия Пименова с картины "Перед танцами" вряд ли штудируют Маркса—Энгельса. Более того — сомнительно, что они агрессивно-целомудренны, как "положено" каноническим советским девам. Песня вслед: "А река бежит, зовёт куда-то, / Плывут сибирские девчата / Навстречу утренней заре / По Ангаре…".Бежит, зовёт куда-то. Вот это "куда-то" и "в чём дело — сразу не поймёшь" стало своеобразным гимном эпохи: дорога хороша сама по себе, а не потому, что ведёт в конкретное место… На мониторах выставочных залов — отрывки из кинокартин "Июльский дождь", "Ещё раз про любовь", "Застава Ильича". Фильмы — казалось бы, "ни о чём". Фрагменты жизни. Описание без особого морализаторства. Полутона и нюансы. Ощущение важнее сюжетной заполненности. Разговор — интереснее действия. И теперь уже точно понимаешь, почему они проиграли, эти светлые шестидесятники: они умели сжигать мосты, забираться на кручи, писать стихи и любить дорогу. Они даже умели работать. Но. Они не знали, что с этим делать. Молодость прошла, а с ней и Оттепель. Потому и печаль.
