XI
Тучные тисы неподвижно, точно будды, сидели на грязном осеннем газоне. Я фамильярно шлепнула по спине нимфу, что уже двести лет моет ноги в мраморном бассейне. Вот мы и добрались до ступенек лестницы, поросшей мхом, вдоль которой тянется драгоценная стена из самшита, которую ровно, с точностью до миллиметра, собственноручно подстригает как раз в эту минуту с помощью ножниц для кружев мадам де ля Эй.
— Все уже там, Бертран!
Подбородок владелицы замка небрежно дернулся в нужном направлении. Хотя она и родилась на складах джута, или ковровой ткани (а может быть, именно потому), неподалеку от Калькутты (мосье Ом, занимавшийся тогда производством мешков, во время поездки в Индию женился на дочери крупного поставщика сырья), мадам де ля Эй, гораздо менее политичная, чем муж, даже вида не подала, что огорчена по поводу потерь. По одному тому, как она торжественно склонялась, обрезая кустики самшита, легко было понять ее утреннее настроение — владелица замка, в генеалогии супруга которой десять веков изнасилований, грабежей и поджогов, не станет волноваться из-за какого-то неудавшегося лесного пожара. А кроме того, это помогало ей держать меня на расстоянии. Папа сухо поздоровался: обращение по имени он принимал только от равных.
— Добрый день, мадам Ом, — бросил он так небрежно, что ножницы для кружев дрогнули в руке хозяйки.
И мы пошли дальше по лестнице, которая, с извивами и поворотами, довела нас до изысканной дверцы кованого железа, выходившей на площадку, где еще высились остатки крепости в виде изрядных нагромождений камня, говоривших о богатстве и минувших временах. Пурпурные плети дикого винограда, раскинувшись сетью, точно набухшие вены, обрызгали благородной кровью древние стены.
— Теперь поворачивай направо!
Я пошла вперед. На сей раз судили да рядили не в башенной гостиной, а в старинном гумне, превращенном в зимний сад, с росписями на стенах, сделанными заезжим художником на тему «Приглашение в замок». Действительно «господа» не захотели пачкать ковры и расположились в тепле, в примыкающей к башне оранжерее, где династия де ля Эй выращивала апельсиновые деревья, на которых появлялось иногда нечто вроде, зеленоватых орехов. Мосье Ом, одетый весьма по-домашнему, его дворецкий — во фраке, доктор Клоб, углубленный в бороду и глубокие размышления, метр Безэн, бригадир Ламорн, Бессон, слесарь Ашроль и столяр Дагут стояли вокруг жертвы — обнаженные клыки придавали ей свирепый, страшный вид, какой бывает у всех сдохших собак. Разговор, похоже, не клеился, и наш приход оказался весьма своевременным. Начался церемониал приветствий. Крестный подмигнул мне. Многократно раздалось: «Мосье Колю!», долго длились рукопожатия. Единственный раз из уст нотариуса прозвучало: «Мадемуазель!» — должно быть, он осуждал присутствие юных девиц при обсуждении серьезных дел.
— Но это же Ксантиппа! — воскликнула я, и нотариус нахмурился.
— Да, вот видишь, моя собака, — подтвердил Дагут без всякого восторга.
— А паяльная лампа эта — Клода, — поспешил добавить он, наверное, чтобы не чувствовать себя одиноким в беде, — ее как раз сперли у него на одной стройке.
Все доблестно промолчали. Метр Безэн разглядывал носки своих ботинок, точно боялся отдавить пальцы соседу. Доктор Клоб поглаживал бороду. Ашроль и Дагут таращили бараньи глаза, точно напуганные девственницы, и прятали руки за спину, будто уже чувствовали на них тяжесть наручников, а бригадир — очень красивый лотарингец, холодный, медлительный, осторожный, почти не веривший в легенду о двурогом и пользовавшийся славой такого дотошного следопыта, что ему крайне редко присылали в помощь инспектора, — бригадир, как журналист высокого класса, запоминал все, ничего не записывая. Опустившись на колено, папа осматривал животное. Я последовала его примеру.
— А намордник вы заметили? — опрометчиво спросила я.
— Нет, зайчик, тебя дожидались, — ответил доктор Клоб.
Папа повелительно ткнул меня локтем в бок, желая, видимо, сказать: «Да помолчи ты, трещотка».
Раздосадованная, я поднялась с пола. Ну, разве не любопытная это деталь — самодельный намордник, завязанный, как мешок, вокруг морды? И сделан-то он из кармана — могу поклясться. Из кармана, оторванного от мужских штанов и грубо обшитого тонкой бечевкой. Не желая прослыть дурой, я не стала высказывать свои малозначащие наблюдения бригадиру, который, пристально глядя на меня, открыл, а потом закрыл рот, раздумав, видимо, задавать вопросы. Апеллируя к высшей инстанции, я взглянула на мосье Ома. Но в нем жило два человека — частное лицо, для которого я много значила, и политический деятель, для которого я была пустым местом. Политический деятель (от которого не менее, чем от частного лица, за пять метров разило виски) улыбнулся наивности моих шестнадцати лет и, отвернувшись, заметил:
— Опять удар, и снова целят в меня. Кой дьявол так на меня взъелся и за что? Я польщен тем, что мой враг проявляет такое упорство! И все-таки, видите ли, даже если бы мой ельник немножко и выгорел, я бы это как-нибудь пережил. Расстраивает меня собака и паяльная лампа… Теперь трудно поверить, что поджигатель не из наших краев.
— Вот мошенник! — вырвалось у папы, который разглядывал лампу. — Ведь стоит только зажечь этот аппарат, и благодаря постоянному давлению потухнуть он уже не может. Коварный оказался, скотина!
— Вы полагаете? — осведомился бригадир с видом человека, который не торопится делать выводы.
Метр Безэн встрепенулся.
— Коварный-то, коварный, — сказал он, — но в то же время слишком уж он все усложняет. Ему ведь наверняка понадобилось немало времени, чтобы найти собаку, приласкать ее, накинуть намордник, привязать к хвосту паяльную лампу… Тогда как поджечь лес в пяти-шести местах обыкновенными спичками было бы и быстрее и действенней. Вот я и думаю: зачем понадобилась собака?
— Романтик! — заметил доктор Клоб, появляясь из своей бороды.
— Но-но! Речь идет о вещах серьезных, — проворчал бригадир.
— А я вам говорю, романтик, — повторил врач. — Извращенный романтик. Почему собака? Да потому, что собака воет. И заметьте, кстати, перед нами — сучка; вполне возможно, что эта деталь имеет некоторое значение.
Высказавшись, он достал записную книжку с воткнутым в нее миниатюрным карандашом и что-то записал. Бригадир скрестил руки.
— Я так не считаю, доктор, не считаю, — сказал он. — Если хотите знать мое мнение, мне не кажется, что мы имеем дело с одним и тем же поджигателем. Я поддерживаю мнение метра Безэна: зачем осложнять себе существование? Эта история с собакой слишком напоминает многие такого рода истории с собаками, когда юные лоботрясы, забавы ради, привязывают им к хвосту кастрюли. Вы и не представляете себе, какое впечатление произвели на местных бездельников частые пожары! Вы только посмотрите на них: они теперь все время играют в пожар! И достаточно, чтобы один из них оказался немного слабоват умом…
— А, понимаю, куда вы клоните! — воскликнул мосье Ом.
— Не надо только торопиться! — бросил доктор Клоб почти враждебно и, насупившись, снизу вверх посмотрел на него.
Дагут мало-помалу стал заливаться краской. Не обращая внимания на наши умоляющие взгляды и, черт побери, исполняя свой долг, который предписывал ему предвидеть все, бригадир продолжал развивать свою мысль, без церемоний взрезая нарыв:
— Будет вам, мосье Дагут… Я же никого не подозреваю. Я просто ищу. И поэтому обязан спросить вас: уверены ли вы в том, что ваш сын не выходил нынче ночью из дома?
* * *
Реакция столяра оказалась неожиданной. Лицо его из багрового сделалось белым. Ноги подкосились, и он присел на край кадки с апельсиновым деревом. В конце концов ему удалось справиться с охватившим его негодованием.
— Черт бы вас всех побрал! — рявкнул он.
Никто не шевельнулся. Бригадир настороженно ждал, пропустив оскорбление мимо ушей.
— Да как вы смеете говорить такое мне, пожарнику? — не унимаясь, ревел столяр.
— Собака-то ведь ваша, — возразил бригадир, — и все мы знаем, что ваш сын не расставался с ней. А коль скоро всем нам известно также, что ваш сын не… не… словом, не совсем такой, как другие мальчики его возраста, я не могу не задать вам, повторяю, не могу не задать вам этого вопроса.
— Вопрос ведь не есть подозрение, — примирительно заметил метр Безэн.
Дагут поднялся, скривив рот, желтый, как метр, торчавший у него из кармана.
— Чтобы Жюль вышел ночью? Да он боится даже в сад выйти за петрушкой, чуть только стемнеет. Чтобы он вышел ночью? Да если бы он и захотел, как бы он вышел? Ему все одно надо пройти через нашу комнату!
Он выдержал паузу, мысленно подсчитывая сочувствующих и сомневающихся по тому, кто как кивал головой. Результат, похоже, его не удовлетворил, так как он, прищелкнув языком, отступил на несколько шагов.
