— Ладно, согласен, лучше надо было глядеть за собакой. Мосье де ля Эй уж извинит меня, но она каждую ночь удирала через дыру в заборе порезвиться в заповеднике. Так ведь она же, бедняга, и пострадала через это, да и парень мой тоже! Ну и вообще, право же, надо быть, надо… Да, чего там, лучше мне уйти.
Ругательство, три буквы которого в тот же вечер уже красовались на всех стенах бистро Каре, не полезло здесь, рядом с башней, ему в горло. Но столяр решительно вышел из оранжереи, ни с кем не попрощавшись, заломив фуражку и раскачивая плечами.
— Ну и характер! — нахмурившись, заметил мосье Ом.
— А сына его я все-таки допрошу, — заключил бригадир.
— Что это он там говорит? Послушайте-ка! — прервал его доктор Клоб.
Дагут, добравшийся уже до решетки, обернулся.
— Да, будь это Жюль, подумайте-ка сами — зачем ему нужен был бы намордник?! — размахивая руками, выложил он последний довод.
И побежал вниз по лестнице, не обращая внимания на то, что мадам де ля Эй пришлось посторониться, чтобы его пропустить. Затем фуражка его исчезла за кустами тиса и самшита. Мы ошарашенно переглянулись.
— Он прав, — сказал доктор Клоб.
— Не говоря уже о том, — вставил Бессон, — что я видел того типа, когда он убегал, видел и накидку и шляпу. Утверждать, понятно, я не могу, но мне он показался выше ростом.
— Будем надеяться, господа, что мы на ложном пути… — с улыбкой произнес мосье Ом, облегченно вздохнув. — Адриан! Сходите-ка, принесите нам бутылочку «Корне». А вы, мосье Ашроль, раз уж вы здесь, будьте любезны, взгляните, что там у нас в ванной с биде. Похоже, где-то подтекает. — И Казимир Ом, преемник рода Сен-Ле де ля Эй, изрек то, что они расценили бы как дурной вкус и проявление плебейства: — Так жена говорит! Я-то, сами понимаете, пользуюсь этим… — добавил он.
Но, заметив, как я насупилась, умолк.
* * *
Бутылка белого вина, поданная на столике в саду, положила конец прениям. Одним махом опрокинув бокал, Ашроль, наш щеголеватый слесарь, тут же ушел, поглаживая свои драгоценные усики а-ля Кларк Гейбл. Нотариус, проблеяв какие-то извинения, вскоре последовал его примеру. Начальник — такие уж они все, эти начальники, — завалил всю работу, а бумаги на подпись оставил ему, и нотариусу необходимо было вернуться на службу, как тюленю необходимо найти во льду лунку, чтобы дышать. Поскольку бригадир, извинившись: «Дела, дела», — задерживаться дольше не мог, поскольку доктор объявил, что ему пора «вытаскивать пробку» из мамаши Пако, которая в свои сорок семь лет надумала рожать, Колю, отец и дочь, остались наедине с мосье Омом, который неподражаемым тоном отпустил своего егеря:
— Вы можете располагать собой, Бессон.
Засим, недолго думая, поймал меня за юбку и притянул к себе.
— Сюда, — сказал он, приложив указательный палец к щеке.
Я его поцеловала. И даже села к нему на колени, не слишком, однако, прижимаясь, чтобы не обидеть папу, который не то чтобы ревновал, — конечно же, нет! — но не желал видеть, как его Селина безропотно позволяет ласкать себя постороннему человеку. Впрочем, мосье Ом и в самом деле был мне неприятен. Он то важничал, то пытался шутить; вел себя то как частное лицо, то как представитель власти, словом, сколько ни старался, никак не мог найти верную интонацию.
— Прыг-скок, прыг-скок, крошечка моя! — приговаривал он, подкидывая меня на коленях.
Будто я была еще в том возрасте, когда от этого получают удовольствие, будто это могло успокоить сержанта Колю.
Одновременно он принялся и за папу, обращаясь к нему в том светском тоне, когда серьезное мешают с мелочами, и лишь едва уловимые интонации дают понять, что имеет в виду говорящий (а это настоящее искусство, которым, возможно, владела его жена, но в его воспроизведении это звучало нелепо):
— Что вы скажете о моем вине девятьсот одиннадцатого года, мосье Колю? Ни названия, ни сорта, а какой букет!.. Я вызвал вас тотчас же, а ни мосье Раленга, ни мосье Каре, как вы могли заметить, беспокоить не стал. Еще капельку «Корне». Непременно, непременно. А как-нибудь я угощу вас вином восемьсот девяносто третьего года. Оно, как и я — я ведь того же года, — начинает выпадать в осадок, но это действительно нечто необыкновенное… Положа руку на сердце, я позвал вас потому, что начинаю не на шутку беспокоиться и хотел бы знать ваше мнение. Как вам кажется, с кем мы имеем дело?
Вопреки благодушию тона рот его кривила неприятная принужденная улыбка. А папа не торопился с ответом. Он глядел на собаку. Муха ползала по клыкам, по приподнятым, почерневшим губам.
— Похоже, мы имеем дело с сильным противником! — прошептал он.
— Так вы думаете, это будет продолжаться?
— Боюсь, что да.
— Боюсь, боюсь…
Мосье Ом повторил слово, посмаковал его. Потом тяжелое тело крестного осело и, осев, придавило меня. Подбородок его снова складками лег на горло, глаза спрятались за отекшими веками. Голос стал хриплым, в нем появились вульгарные интонации торговца мешками.
— Бригадир ведет дело, как ему и положено, — сказал он, — доктор Клоб играет словами, но у этих господ уже есть свое мнение. А я, признаюсь, ничего не понимаю, не вижу причин… Безумие? Это слишком просто. Месть? Но за что мстить и кому? А корысть — какая может быть корысть с тех пор, как вошло в силу правило о пропорциональной выплате страховки, — на пожаре теперь никто не может разжиться. Тогда что же? Что?
— Всего понемногу и, верно, что-нибудь еще, — ответил папа. — Если этот тип отдает себе отчет в причине своих поступков, он все расскажет, когда его арестуют. А сейчас важно не столько его понять, сколько схватить.
— Да, но если понять, то можно и схватить, — прошептал мосье Ом, самоуверенно улыбнувшись.
Он еще больше осел телом. В улыбке появилась настороженность. Здоровый глаз закрылся, а стеклянный чуть не вылезал из орбит.
— Представьте себе, мосье Колю, что наш блистательный Раленг, который никогда не отличался чрезмерной живостью воображения, вчера вечером предложил мне один проект. Проект, который ему, безусловно, кто-то подсказал. Я этот проект отклонил… Но, возможно, обстоятельства сложатся так, что мне придется представить его на рассмотрение совета. Я имею в виду создание караульного отряда, который каждую ночь, в разное время, в неприметной одежде совершал бы сторожевой обход. Кстати говоря, это было бы повтором, на муниципальной основе, того, что делается в городе по частной инициативе — у нас был бы свой ночной дозор.
Крестный снова открыл здоровый глаз и, казалось, остался доволен: папа молчал и медленно, но убежденно кивал черной войлочной головой.
— Разумеется, тут есть кое-какие соображения. Возможно, мы не найдем полного понимания в субпрефектуре, а главное, вызовем раздражение в жандармерии, показав, что не считаем ее состоятельной. С другой стороны, мы ни в коем случае не можем платить нашим добровольцам. И все же мне кажется, что эти трудности не могут нас остановить.
Папа по-прежнему молчал. Но теперь черный войлочный затылок покачивался от одного плеча к другому. Дело было улажено. Бесцеремонно сбросив меня с колен, мосье Ом вскочил со стула и склонился к плечу гостя.
— Словом, прежде чем обсуждать это с коллегами, я хотел заручиться вашим согласием, мосье Колю. Никто, кроме вас, не может организовать тут такой сторожевой отряд, который, по-моему, должен был бы состоять из по меньшей мере трех пар, поочередно совершающих обход. Я знаю, что службу вы любите, но не любите ходить в начальниках. Не волнуйтесь! У наших дозорных никакой униформы не будет и маршировать, как пожарникам, им не придется. Успех операции требует, чтобы они оставались в тени и по возможности не возбуждали толков. Я ведь могу на вас рассчитывать, не так ли?
Папа стал отказываться, попав под частые очереди брызжущей слюны. И, возможно, попав даже под некоторое физическое давление. Он находил известное удовольствие в том, что мосье Ом, владелец замка, пояса мэра и земель, вынужден его упрашивать. Но отступить ему пришлось скорее, чем он того желал, под натиском зловонного дыхания мосье Ома, который настойчиво шептал ему прямо в нос:
— Так вы согласны, мосье Колю? Вы согласны?
— Да-а-а, — протянул папа.
— Благодарю. Тысячу раз благодарю вас!
И, тотчас сменив задушевный тон на холодно-любезный, мосье Ом выпрямился — как чистокровный де ля Эй.
— Кстати, надо же сказать, чтобы собаку закопали, — пробормотал он как бы про себя.
Я чуть было не сказала: «Конечно, только намордник сохраните». Но не осмелилась. Отец, безусловно, почувствовал перемену в интонации хозяина дома, который явственно давал ему понять, что он свободен, однако не шелохнулся. Расправив плечи, он разглядывал жилет мосье Ома, испещренный пятнами от соуса, мятый галстук, которым и пастух бы побрезговал, но на котором посередине красовалась платиновая булавка с бриллиантовой головкой. От этой булавки взгляд его перескочил на башенный флюгер и там задержался. Только после этого он соблаговолил подняться с места.
