– Вот тут, братец, господин штабс-капитан в у тебя кое-что спросить хочет, – пояснил подпорутчик солдату.
– Слушаю! – Солдат переориентировался на Петра.
– Как зовут солдат? – Спросил Петр.
– Аверьянов Федот!
– Молодец. – Кивнул Петр. – А скажи-ка мне, Федот. За что мы здесь воюем?
Солдат внутренне запнулся, на этот случай ответа по уставу у него заготовлено не было.
– Как понять вас… Ваше благородие?
– Так и понимай. Я же русским языком тебе вопрос задаю – за что мы здесь воюем?
Солдат на секунду озадаченно пожевал губу.
– За Веру! Царя! И Отечество! – Наконец гаркнул он.
– Ага, отлично… Исчерпывающе… – Одобрительно кивнул Петр. – Извини Аверьянов, я неправильно задал вопрос. За что воюем, понятно. А из-за чего?
– Из-за чего?
– Ну да. Из-за чего мы здесь воюем. По какой причине, Аверьянов?
– Так это… Вашбродь… – Солдат замялся, оглянулся на подпоручика, ищя поддержки; не нашел, и наконец закусив губу сказал. – Воюем мы здесь, стало быть… из-за принципа.
– Ого! – Удивился Петр. Этого он и правда не ожидал – И какого же принципа?
Солдат чуть наклонил голову, что придало ему какое-то особо сосредоточенное выражение.
– Это… Значит… Вашебродие, такого принципа… Который экс-герцога с женой экс-герцогиней… значит, из револьвера пострелял. А потом, значит, австрияки стали обижать сербов. А мы стало быть, пошли войной на того принципа. Я и слышал, как господа офицеры говорили – пойти на принцип. Видимо крепко этот самый принцип нашему царю-то насолил… – Выдав эту мысль, Аверьянов выжидательно замер.
Петр искоса глянул на Медлявского. Тот был пунцовый как помидор.
– Так погоди, солдат. – Доброжелательно уточнил Пер, бросив без меры злорадный взгляд на подпоручика. – Не понял я. Ты говоришь, что мы пошли войной на Принципа. А воюем с австрияками. Выходит, австрияки-то, того Принципа защищают?
Аверьянов снова обернулся, и не найдя поддержки, чуть пожал плечами.
– Так… выходит что так, вашебродие.
– Ага… Ага… Ну а сербы? Про которых ты говорил, – они кто?
– Того.. не очень знаю, вашебродие. Видимо, это, извините…. Как у нас говорят, – когда паны дерутся, у холопов чубы-то трещат. Видимо сербы те, извините, под раздачу попали.
– Хорошо, солдат. А сербы, эти. Они как по твоему, на каком языке говорят?
– Так, извините, вашбродь. Я их ни одного в глаза не видел. Не могу знать!
– А если предположить?
– Предположить?..
– Ну, в смысле попробовать угадать?
– Угадать. Сербы-то они. По сербецки говорят наверное… Или по сербовски…
– Почти так, солдат…. Вот еще, мне скажи. А про славян ты слышал когда-нибудь?
– Славян. Нет, не слыхал такого вашбродие. А что, мы с ними тоже воюем?
– С этими слава богу, пока нет. – Поднял руку перед собой Петр. – По крайней мере не со всеми… Спасибо солдат, я узнал все что хотел.
– Иди, братец, свободен. – Рассеянно махнул подпоручик. Аверьянов козырнул, и с явным облегчением отошел к товарищу.
– Ну вот, видели? – Петр развел руками, насколько ему это позволяла повязка.
– Но это же… – Медлявский огорченно посмотрел на Петра. – Но это же ужасно! Я и помыслить не мог, что они настолько далеки от государственных задач… От понимания текущего момента…
– Вы бы имели шанс об этом узнать, если бы хоть раз догадались их спросить. – В голосе Петра прорезалась ядовитость. – Господи, подпоручик! Да вы хоть в госпитале послушайте, о чем солдаты говорят, пока вас не видят! Постойте в тени! Девять из десяти наших солдат призванных из деревень, не имеют ни малейшего понятия, за что им приходится умирать. При этом наши мужички не настолько глупы, чтоб не заметить подавляющий технический перевес противника. Враг методично сутками бомбит наши позиции, а у наших пушек строгий лимит – стрелять по пять снарядов в день. Австриец непрерывно ведет беспокоящий огонь из пулеметов, а я экономлю каждую ленту. В наших солдат пули ливнем летят, а мы им талдычим, что нужно беречь патроны. Когда мы поднимаем наших солдат в атаку, то делаем это с жидкой артподготовкой, а то и вовсе без неё. Бросаем солдат на неподавленные позиции противника, и ему приходится каждый раз брать их в штыки, утопая в собственной крови. Неужели вы думаете, что солдаты ничего этого не замечают? Пока мы еще продвигаемся вперед, но каждый свой успех мы оплачиваем гигантской кровью. В полках чудовищная убыль людей, а кто приходит им на смену? С августа началась всеобщая мобилизация. Но это пополнение, которое присылают – это не солдаты. Это люди вырванные из гражданской жизни и вброшенные в шинели. Армия – это традиция. Новичок попадая в полк впитывает его устои у старожилов. А если старожилов всех повыбило, во что превратят полк новички? Одно название… Наше армия превращается в милитационное сборище. И если отдавший всю жизнь армии кадровый фельдфебель, хоть и не понимая целей войны, ворча, и поминая начальство по матушке, все же был готов умереть из-за привычки к бою, дисциплины, чувства чести и гордости за свой родной полк… То эти, необученные, кого шлют на замену, в лучшем случае чувствуют себя скотом на забое. Эти новые призывники в первом же бою спекаются.
– Что? Что делают?
– О! Еще одно прекрасное словечко, что я подцепил от своих солдат. – Фыркнул Петр. – Когда человек на войне теряет волю к борьбе, к сопротивлению, и только понуро ждет смерти, наши мужики говорят про такого – спекся. Не слышали такое выражение?
– Нет, в первый раз.
– Я сперва думал, что это некая аллегория, мол, человек попадая в горнило войны, и там печется, спекается, и тому подобное… А как расспросил солдат, оказалось проще. Спекается – это от слов "спешит каяться". Когда человек начинает считать себя мертвецом, еще до того, как в него на самом деле попадет пуля или осколок, вот и кается авансом перед Богом в земных грехах. Изумительно меткие обороты иногда вводит наш народ… В общем, подбивая, подпоручик. Современная война – это война моторов и идей. А наши верхи не озаботились ни обеспечить нас техникой, ни довести до народа свои идеи. Наши верхи уже протратили свою армию, как неумелый игрок за карточным столом. А теперь они пытается покрыть недостачу техники призвав под ружье как можно больше милитационного "пушечного мяса". Я сказал под ружье? Ха! Если учесть, что ружей у нас как раз недостача, то людей призывают под ружье, которого нет… Грустный каламбур, вы не находите?.. А главное уже понятно, чем это кончится. Во время русско-японской наши верхи тоже судорожно насовали мужиков в шинели. Я из потомственной военной семьи. Наш род из дворян рязанской Губернии, служит России уже Бог знает сколько поколений, хоть сейчас среди дворян это и немодно. Мой старший брат был на русско-японской, и он видел что творилось на сибирской магистрали. Там наскоро призванные необученные люди превратились в вооруженный бандитствующий сброд в самое короткое время. Они все окрестные к дороги поселения разграбили. Вкупе с нашими социальными нарывами все это вылилось в революцию 1905го. Но тогда у нашего самодержавия кроме распоясавшихся призывников в шинелях был противовес в виде кадровых войск и гвардии. А теперь гвардия вся полегла на галисийских полях… И что-то будет теперь, порутчик? Что-то будет? Во что это может вылится теперь? Вот в чем гвоздь вопроса. Я очень надеюсь, что нам удаться завершить эту войну в самые кратчайшие сроки. Иначе…
– Послушайте, штабс-капитан. – Потряс головой Медлявский. – Не слишком ли вы сгущаете краски?
– Вот вам последняя горькая пилюля, подпоручик. Когда в 1905ом солдат охватили революционные волнения, и их начали агитировать различные горлопаны из либеральных партий, то мы – офицеры – , в массе своей оказались абсолютно беспомощны. Вы же знаете наш прекрасный кодекс. Офицерам запрещено женится на проститутках, еврейках, дамах-эмансипэ, и – среди прочего, главное – нельзя разговаривать о политике. Насчет проституток я кодекс конечно поддерживаю. Дамы-эмансипэ пусть женятся друг на друге, – мне до них дела нет, они все равно обычно страшны как смертный грех. Но запрет офицерам разговаривать о политике обернулся нашей слабостью. Когда солдаты о политике шепчут, мы затыкаем им рты. Но когда солдаты заговорят о политике в полный голос, то мы – офицеры – сможем только невразумительно блеять в ответ, потому что ни черта не понимаем, о чем вообще идет речь. Но если я, как офицер, не имею права рассуждать о политике, то уж историю-то знаю прекрасно. И могу только процитировать классика: "Свободой Рим возрос, а рабством погублен". Сапиенти сат, как говаривали древние.
Подпоручик помолчал.
– Ну если все так, как вы говорите, что же по вашему нужно делать?
