Глава 10
Лагерь № 240
Мы сошли с поезда на крошечной станции, которая, казалось, была наспех возведена посреди пустоты. Погода была ужасной. Мы попали в сильную снежную бурю при крепком морозе. Было холодно до костей, на которых у меня осталось слишком мало плоти, чтобы эти кости согревать. Без всяких остановок мы сразу же начали продираться через глубокий снег. Конвойные смеялись надо мной и, чтобы заставить меня двигаться, били по спине стволами автоматов. Вдалеке сквозь заряды снега стали проступать контуры того, что оказалось огромным лагерем для военнопленных. Для меня не было ничего удивительного в том, что мой путь должен был закончиться в подобном месте.
Подойдя ближе, мы вдруг услышали сквозь звуки сметаемого бурей снега какой-то посторонний шум. Оказалось, это пели люди. И песня была очень печальной. Я ожидал услышать немецкую мелодию, однако, приблизившись и услышав пение более отчетливо, я с изумлением понял, что это было не так. Люди пели по-русски. Чуть дальше по дороге мы встретили длинную колонну людей, идущих из лагеря в том направлении, откуда пришли мы. Вероятно, пунктом назначения для них была все та же крошечная железнодорожная станция. Это напомнило мне старое кино, которое я видел дома, о том, как людей в качестве наказания гнали в Сибирь. Когда мы шли мимо, люди в колонне едва ли обратили на нас внимание, занятые борьбой со стихией. Мне стало очень грустно. Лейтенант почувствовал это и воспользовался возможностью продемонстрировать свою власть надо мной. Он указал рукой на колонну бедолаг и заявил:
– Видишь, это страдают твои товарищи. Добро пожаловать домой.
Остальные конвоиры принялись хихикать.
Место моего заключения называлось лагерь НКВД № 240[42]. Оно было предназначено не для немецких военнопленных, а для государственных преступников. Лагерь окружали пять рядов колючей проволоки. По углам располагались сторожевые вышки с пулеметчиками. Через каждые 50 метров стояли вооруженные часовые, а через каждые сто метров – сторожевая собака. В лагере содержалось 15 тысяч заключенных[43], представлявших все слои населения. Некоторые прежде были высокопоставленными чиновниками, но в основном здесь держали простых рабочих. Среди обитателей лагеря было примерно 800 женщин. Заключенные были, по большей части, русскими гражданскими лицами, осужденными за сотрудничество с врагом. Их вина состояла в том, что они трудились на немецкие промышленные фирмы. Здесь были и военные, офицеры, взятые в плен немецкими войсками, но затем освобожденные для работ в интересах Германии. Здесь, в лагере, они использовались как осведомители.
Я прибыл сюда 11 января 1944 года. Мои конвоиры привели меня в здание у входа в лагерь и передали мои бумаги одному из находившихся в здании военных. Конвой тут же забыл о моем существовании, отправившись погреться и поболтать с лагерными охранниками. Сидевший за большим столом очень быстро закончил формальности приемки меня в лагерь, будто он уже проделывал эту процедуру тысячи раз. И я не сомневался, что так оно и было на самом деле. Он жестом показал одному из солдат, что его работа закончена. Конвойный, на которого он указал, казалось, был несколько раздосадован тем, что его оторвали от разговора с солдатами. Он грубо схватил меня за руку и повел к месту моего будущего местонахождения. Это был барак, где содержались вновь прибывшие. В лагере было два таких барака для заключенных-новичков. Было предписано содержать нас там на период карантина, чтобы мы не принесли в лагерь болезни и заразу.
Организационно место нашего заключения состояло из рот, батальонов и групп (подразделений). В каждом подразделении был старший. Я узнал, что меня назначили в 6-е отделение 2-го взвода 5-й карантинной роты. Командир взвода встретил меня в двери, потом провел в барак. Его подразделение располагалось в трех помещениях. Каждое было размером всего примерно 4 на 4 метра, но в нем располагалось 107 человек (так в тексте. – Пер.).
Я вошел внутрь, и вид ужасных условий заставил меня замереть от ужаса. За мной зашел старший по батальону, который закрыл за мной дверь и механическим голосом зачитал мне следующие правила: «Здесь царит порядок и дисциплина. Сигнал к подъему – в 5 часов. В 7 часов вы получаете пищу, одна порция – один литр супа. В 8 часов барак должен быть убран. В 12 часов выдают 600 граммов хлеба, 100 граммов рыбы и 25 граммов сахара. В 4 часа еще раз выдают суп, а в 6 часов – время отбоя. Во время карантина заключенные не выполняют никаких работ. Все, что от вас требуется, – это находиться в этих бараках в течение последующего 21 дня и не создавать проблем. Тебе понятно?»
Не глядя на него, я просто ответил: «Да».
Он повернулся и оставил меня одного. Я глубоко вздохнул и отправился в одно из помещений, изо всех сил стараясь не обращать внимания на уставившиеся в мою сторону лица, пока я пробирался через множество тел, чтобы найти свободный уголок у стены. Добравшись до края комнаты, я рухнул на пол, прижав колени к груди. Меня одолевали грустные мысли. Условия здесь были невыносимыми. Снаружи стояли морозы, температура держалась ниже нуля, внутри же можно было умереть от жары и спертого воздуха. На улице было темно, и все, чего я хотел, было закрыть глаза и спрятаться от всего, что происходит со мной. Я сидел на полу без всяких мыслей в голове, так как был слишком изнурен, чтобы думать. Через два часа свет выключили, и пришло время сна, но нас набили сюда так тесно друг к другу, что проспать всю ночь, вытянув ноги, было просто невозможно. Практически мы спали друг на друге. На моей спине лежала чья-то нога. Каждый раз, когда я прислонялся к мужчине, что лежал позади меня, он отталкивал меня. Но я был слишком уставшим и подавленным, чтобы обращать на это внимание. Та ночь была худшей в моей жизни.
На следующее утро, когда в первый раз принесли еду, я обнаружил, что нам не дали даже того, что было обещано.
Это было потому, что русские командиры питались той же пищей, что и заключенные. Их обслуживали первыми, начиная с командиров рот. Командир батальона брал что хотел, а остальное отдавал старшим в ротах. Каждый из старших в батальоне получал продукты на весь свой батальон. Все они могли брать из этого все, чтобы набить свои желудки, а затем остатки распределялись среди старших в подразделениях. Когда тот выбирал свою порцию, дальше все проходило по той же схеме. Поэтому из обещанных нам 600 граммов хлеба мы получали всего примерно граммов 400. Из 100 граммов рыбы – примерно 60, не было никакой речи о 25 граммах сахара, вместо этого нам доставалось примерно граммов 10.
Жаловаться было бессмысленно. Когда около места выдачи пищи собирались люди, я воспользовался этим для того, чтобы занять место в освободившемся углу, где я смог устроиться так, чтобы ни с кем не соприкасаться. Наконец раздача хлеба дошла и до меня. Я попросил одного из своих товарищей по несчастью принести мне мой суп. Он с удовольствием выполнил эту просьбу, так как воспользовался этим в своих интересах. Когда он вернулся, было явно видно, что он сумел урвать оттуда что-то для себя. Для меня осталось всего около полулитра супа. Я повернулся спиной к бараку и стал есть свою порцию очень медленно. Я воспользовался случаем, чтобы сосредоточиться на чем-то и отвлечься от неудобств и чувства печали, которое владело мной. Но когда с едой было покончено, мне не оставалось ничего другого, как снова погрузиться в отчаяние.
Каждый из тех несчастных дней я изо всех сил старался избежать контактов с кем бы то ни было. Я понимал, что мои товарищи по бараку испытывают чувство любопытства по отношению ко мне, потому что я говорил редко. Бежать из лагеря было невозможно. На четвертый день один из охранников проходил мимо меня, когда я сидел на полу, и ему понравилась моя обувь. Он приказал мне разуться. Поскольку у меня не было выбора, я покорно отдал ее охраннику. Он сначала поднял ее вверх, чтобы рассмотреть, а потом снял один за другим свои ботинки, чтобы примерить обновку. Довольный, он швырнул мне в лицо свои старые изношенные ботинки и пошел прочь. Я поднял их и с готовностью натянул на ноги, как будто так и было положено.
Через два дня температура в помещении начала падать. Мы израсходовали положенную нам норму угля для обогрева. Как нам объяснили, мы сами виноваты в том, что сожгли слишком быстро слишком много угля, и теперь нам придется ждать, пока выдадут следующую положенную нам норму. Разумеется, лагерный персонал жил в тепле. Какая-то толика тепла из их комнат доходила через коридор и до помещений, где содержали нас. Самым лучшим стало считаться место у двери, обладание которым стало причиной нескольких ссор. Я же довольствовался своим углом. Я старался скорчиться так, чтобы стать как можно меньше в размерах, чтобы лучше сохранять тепло собственного тела, но это было бесполезно. Стена была холодной как лед. Несмотря на то что моя шуба была теплой, она не обеспечивала достаточной защиты от холода. К тому же никуда нельзя было спрятаться от вони. Я рассчитывал, что когда-нибудь сумею привыкнуть к неприятному запаху, стоявшему в помещении, но этого так и не произошло.
