Переберите майские номера какой-нибудь "Речи" в том году. Вы без труда установите: заседания думы происходили последовательно и мирно в понедельник второго мая (под председательством его сиятельства князя Владимира Михайловича Волконского-второго), в четверг, пятого (закрытое заседание утром), в субботу седьмого числа (в прениях остро выступал Н. Н. Кутлер) и в понедельник, девятого. Запомнили?
В понедельник этот состоялось даже два заседания - утреннее и вечернее; на вечернем председательствовал сам Родзянко. Оно и понятно: выносили резолюцию соболезнования французской республике; в Ле-Бурже под Парижем произошла катастрофа на аэродроме: на группу членов правительства обрушился самолет, погиб цвет кабинета министров. Франция - союзник, а всё же - республика! Могла быть демонстрация. Могли "Марсельезу" запеть! Понадобился Родзянко.
В мирной скуке протекало заседание одиннадцатого числа. На двенадцатое были снова назначены два заседания, на тринадцатое - одно. Ничто не предвещало конца сессии; ни в одной газете не появилось ни единой, обычной в таких случаях, итоговой статьи.
А тринадцатого мая, в пятницу, без всяких предупреждений господам депутатам думы был зачитан высочайший указ:
"На основании статьи 99-й Основных законов ПОВЕЛЕВАЕМ:
Заседания Государственной думы прервать с 14 сего мая,
назначив сроком их возобновления 15 октября сего же 1911
года... Правительствующий Сенат не оставит учинить к сему
соответствующего распоряжения.
НИКОЛАЙ
12 мая 1911 года в Царском Селе
Подлинное скрепил Председатель совета министров
Петр Столыпин".
Изумленные газеты не нашли даже слов, чтобы хоть как-нибудь прокомментировать этот указ. Всегда в таких случаях они поднимали шум; на сей раз последовало недоуменное молчание. Сдержанное брюзжание послышалось лишь несколько дней спустя. "В Государственном совете, - писала кадетская "Речь", - недоумевают по поводу внезапного роспуска думы на каникулы. Странным кажется и то, что последнее заседание сессии но затянулось, как то обычно бывало, допоздна, но даже закончилось несколько раньше срока, законных шести часов вечера..."
В других газетах - я говорю, конечно, о газетах оппозиционных завершение работ Думы именовалось где "нежданным", где "преждевременным или даже "вызывающим всеобщее недоумение". Но любопытно, что дальше этого ни одна из них - ни "Речь", ни "Русское слово ", ни "Биржевые ведомости" - не пошла.
Примечательно, юные наши друзья, и вот еще что. Никто нигде никогда не задал вопроса по поводу одного весьма странного обстоятельства: почему не был опубликован отчет о заблаговременно назначенном и никем не отмененном дневном заседании думы в четверг 12 мая? Оно не состоялось? Но ведь о его отмене никто не был извещен. Оно произошло? Но тогда что же на нем могло случиться такого, что никаких не то что стенограмм, даже самых сжатых репортерских заметок о нем вы нигде по найдете?!
Может быть, оно было предуказано заранее по ошибке? Да полно: о такой ошибке вся печать трубила бы полгода! Были бы опубликованы сотни карикатур на забывчивого Родзянку, на депутатов, ожидающих у закрытых дверей Таврического, на стенографисток, на кого угодно... Ничего этого вы нигде не обнаружите. Этого и не было.
Не было потому, что то заседание всё-таки состоялось. Точнее: оно началось в обычное время; оно продолжалось примерно до половины пятого дня и закончилось совершенно внезапно.
Спустя какой-нибудь час по его окончании Петр Аркадьевич Столыпин (он не присутствовал в тот день во дворце) в неистовой ярости и полном смущении экстренным поездом выехал в Царское Село на всеподданнейший доклад.
К ночи редакторам всех газет, независимо от их направления, было внушено изустно и поодиночке специально направленными к ним чинами, что не только ни единого намека на случившееся не должно просочиться в повременную печать, но полиции отдано распоряжение наистрожайшими мерами пресекать любые слухи и устные сплетни, восходя даже до заключения виновных под стражу.
Возник единственный в истории случай: состоявшееся заседание русского парламента было, по-видимому, "высочайше повелено" _полагать_небывшим_. Стенограммы его - об этом тоже, очевидно, запрещено было упоминать подверглись уничтожению в присутствии особо - уполномоченных чинов министерства внутренних дел. Всё было затерто как гуммиластиком.
В думе 12-го, совершенно случайно, только лишь в качестве кавалеров при знакомых дамах, присутствовали два представителя аккредитованного при Санкт-Петербургском дворе дипломатического корпуса - фигуры далеко не первого ранга - военный атташе Аргентины го сподин Энрико Флисс и морской атташе Великобритании Гарольд Гренфельд. На следующее утро обоих навестил вот уж сейчас не упомню, кто тогда был мининделом - уже Сазонов иди еще Извольский? - кто-то из самых высших лиц. Побеседовав с обоими, сановник и сам убедился, и их убедил без труда, что при создавшемся положении единственная возможная политика для всех - хранить гробовое молчание обо всем, что они видели, слышали, и - главное! - что сами говорили и делали вчера. Это было строго выполнено всеми участниками.
После этого фантастическое - состоявшееся, но никогда не бывшее заседание Государственной думы от 12 мая одиннадцатого года навеки ушло в небытие.
Сами сообразите: какие можно сделать заключения по этому поводу? Что могло произойти в думе? В повестке не значилось пунктов, требовавших "закрытых дверей", речи не шло ни о "государственных тайнах", ни о морских программах, ни о реорганизации армии. А те м не менее стряслось что-то такое, что лишило языка всех_решительно_депутатов_всех_до_единой_ партий и фракций думы. Значит, произошло нечто, в чем каждый ощущал себя если не виновником, то соучастником, и причин чего он никак не мог даже самому себе объяснить. Во всех других случаях, разумеется, Марков или Пуришкевич никак не упустили бы сообщить о том, что стряслось с Гегечкори или Чхеидзе; точно так же - любой кадет не утаил бы ничего скандального, если бы оно было сотворено "крайним правым". Но, видимо, в _этом_ случае даже самые длинные языки укоротились...
Это могло означать одно: сами участники заседания не в состоянии были найти причину случившемуся с ними со всеми. Оно и естественно: причину эту знали только мы. Имя ей было ВЕНЦЕСЛАО ШИШКИН, БАККАЛАУРО!
Вот как это всё у него получилось.
Восьмого или девятого мая по какому-то поводу у нас в квартире не осталось никого, кроме Палаши. Она-то вечером и передала мне записку от Шишкина: он приходил, никого не застал и ушел недовольный.
На сей раз Шишкин писал на какой-то дамской раздушенной бумаге с игривыми рисуночками вверху; писал он огрызком химического карандаша и, как всегда, по-русски, но латинскими литерами и с собственной орфографией:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
